Дети стали швырять снег, а потом одному из деймонов пришла мысль: он быстро полетел за снежком и направил его прямо в глазную щель мишени, – и остальные деймоны последовали его примеру. И вот уже все тартары спотыкаются, плюются, ругаются и выковыривают плотный снег из узких щелей перед глазами. – Вперед! – закричала Лира и бросилась к воротам в освещенную аллею. Дети устремились за ней все до одного; уворачиваясь от волчьих зубов, они бежали что было сил по освещенной аллее в манящую бескрайнюю темноту. Сзади раздалась хриплая команда офицера, разом щелкнуло два десятка передернутых затворов, потом еще команда, и напряженная тишина, в которой слышен был только топот ребячьих ног и их отрывистое дыхание. Они целились. Они не промахнутся. Но вместо выстрела раздался придушенный крик одного из тартар и удивленный крик другого. Лира обернулась и увидела, что охранник лежит на снегу, а из спины у него торчит стрела с серым оперением. Он извивался и корчился, кашлял кровью, а остальные солдаты озирались по сторонам, пытаясь понять, откуда прилетела стрела, – но стрелка не было видно. Потом с неба прилетела еще одна стрела и вонзилась человеку в затылок. Он сразу упал. Офицер крикнул, все подняли головы к темному небу. – Ведьмы! – сказал Пантелеймон. Это были они: в вышине на ветках облачной сосны носились угловатые изящные черные фигуры, и воздух свистел в сосновых иглах. На глазах у Лиры одна из ведьм устремилась вниз и выпустила стрелу; еще один упал. Тогда тартары направили винтовки вверх и стали палить в темноту наобум, по теням, по тучам, а на них все сыпались и сыпались стрелы. Офицер, увидев, что дети уже далеко, послал отряд в погоню. Кто-то из детей закричал. Его крик подхватили другие, и они уже не бежали, они поворачивали назад в смятении, в страхе перед громадиной, мчавшейся на них из тьмы за освещенной аллеей. – Йорек Бирнисон! – закричала Лира, не помня себя от радости. Бронированный медведь мчался так, словно не чувствовал собственного веса, словно его несла вперед сама его громадная масса. Он пронесся мимо Лиры неясным пятном и врезался в гурьбу стражников, расшвыряв во все стороны солдат, деймонов, винтовки. Потом остановился, стремительно повернулся на месте и двумя ударами могучих лап сбил двух стражников, слева и справа от себя. На него кинулся деймон-волк; Йорек распорол его в воздухе, и волк свалился на снег, из него с шипением вырвалось яркое пламя, он взвыл и исчез. Его человек умер тут же. Атака с двух сторон не смутила тартарского офицера. Раздалась длинная команда, и отряд разделился надвое: одна часть отражала нападение ведьм, другая, большая, была брошена против медведя. Солдаты проявили отличную выучку и смелость. Группами по четверо они становились на колено и открывали огонь, как на стрельбище, даже не думая отступать под натиском Йорека. Через минуту все они были мертвы. Йорек снова бросился в атаку, рыча, круша налево и направо, а пули летели вокруг него, как мухи или осы, не причиняя никакого вреда. Лира упрашивала детей бежать дальше, прочь от освещенной аллеи. Надо было скрыться, потому что, как ни опасны были тартары, гораздо опаснее были взрослые со Станции. Она толкала их, звала за собой, их тени на снегу постепенно удлинялись, и Лира чувствовала, что сердце ее рвется в темноту арктической ночи, в холодную чистоту, и радостно скачет, как заяц Пантелеймон, наслаждающийся собственной резвостью. – Куда мы? – спросил кто-то. – Там ничего, кроме снега! – К нам идет помощь, – сказала Лира. – Пятьдесят цыган или больше. Наверняка там ваши родственники. Все цыганские семьи, у которых украли детей, послали сюда мужчин. – Я не цыган, – сказал мальчик. – Неважно. Тебя тоже возьмут. – Куда? – сварливо спросил еще один. – Домой, – сказала Лира. – Я приехала, чтобы освободить вас, и привела сюда цыган, чтобы отвезти вас домой. Надо еще немного пройти, мы найдем их. Медведь был с ними, значит, они недалеко. – Видал медведя?! – сказал один мальчик. – Когда он разрезал деймона, человек умер, как будто у него вырвали сердце. Раз – и готов! – Я не знал, что деймонов можно убить, – сказал кто-то еще. Теперь все возбужденно разговаривали: непосредственная опасность миновала, и у них развязались языки. Пусть разговаривают, лишь бы шли. – Это правда, чем они там занимаются? – спросила девочка. – Да, – сказала Лира. – Никогда не думала, что увижу человека без деймона. Но по дороге сюда мы нашли мальчика, одного, без деймона. Он все спрашивал о нем, где он, вернется ли. Его звали Тони Макариос. – Я его знаю! – сказал кто-то, и другие откликнулись: – Да, его увели неделю назад… – Вот, они отрезали его деймона, – сказала Лира, понимая, как это подействует на ребят. – Мы нашли его, и он скоро умер. А всех деймонов, которых они отрезали, их держали в клетках, в том квадратном доме позади. – Это правда, – сказал Роджер. – И Лира выпустила их во время пожарной тревоги. – Ага, я их видел! – сказал Билли Коста. – Сперва не понял, кто они такие, они улетели с гусем. – А зачем они это делают? – спросил какой-то мальчик. – Зачем отрезают деймонов? Это пытка! Зачем это делают? – Пыль, – неуверенно произнес кто-то. Мальчик презрительно рассмеялся. – Пыль! Нет никакой пыли! Они ее выдумали! Я не верю. – Эй, – крикнул кто-то еще, – смотрите, что с дирижаблем! Они оглянулись. За яркими фонарями, где еще продолжался бой, длинное тело дирижабля не парило свободно в воздухе возле причальной мачты; его задний конец опустился, а из-за него поднимался шар… – Шар Ли Скорсби! – закричала Лира и в восторге захлопала варежкой о варежку. Остальные ребята были озадачены. Лира подгоняла их, а сама удивлялась, как удалось аэронавту залететь в эту даль. Ясно было, что он делает, и как хорошо он это придумал: наполнить свой шар газом из их дирижабля, самому улететь, а преследователей лишить такой возможности! – Давайте, двигайтесь, иначе замерзнете, – сказала она, потому что кое-кто из них уже стонал и дрожал от холода, а их деймоны тоже подняли писк. Пантелеймона это раздражало, и, приняв вид росомахи, он рявкнул на деймона-белку, которая лежала на плечах у девочки и попискивала. – Полезай к ней в шубу! Стань большой и согрей ее! – прорычал он, и деймон девочки испуганно юркнул в ее анорак. Беда была в том, что их анораки не так теплы, как настоящий мех, сколько бы ни набивали в них полого искусственного волокна. Некоторые ребята выглядели как ходячие грибы-дождевики, но одежду их придумывали и шили в лабораториях и на фабриках вдали от холода, и она себя не оправдывала. Мех на Лире выглядел клочковатым и вонял, зато удерживал тепло. – Если быстро не найдем цыган, ребята недолго протянут, – шепнула она Пантелеймону. – Так заставляй их двигаться, – шепнул он в ответ. – Если лягут, им конец. Помнишь, что Фардер Корам сказал… Фардер Корам много рассказывал ей о своих странствиях по Северу, и миссис Колтер тоже – если только она рассказывала правду. Но в одном они определенно сходились – что надо двигаться. – Нам далеко идти? – спросил маленький мальчик. – Она заставляет нас идти, чтобы мы умерли, – сказала девочка. – Лучше уж там, чем тут, – сказал кто-то. – Не хочу! На Станции тепло. Там еда горячая, и все такое. – Но там горит. – А тут что будем делать? Умрем от голода… Лиру осаждало множество мрачных вопросов, проносившихся в сознании, как ведьмы, стремительно и неуловимо, но где-то в глубине, куда не достигала мысль, жил восторг, предчувствие счастья. И это придавало ей сил – она вытащила одну девочку из сугроба, пихнула приунывшего мальчика и крикнула всем: – Не останавливайтесь! Идите по следам медведя. Он пришел с цыганами, следы приведут к ним. Только не останавливайтесь! Пошел крупный снег. Скоро он засыплет следы Йорека Бирнисона. Фонари Больвангара скрылись из виду, от пожара осталось только слабое зарево, и, если бы не тусклое свечение снега под ногами, они шли бы в полной темноте. В небе, затянутом плотными тучами, не было ни луны, ни Северного Сияния; но, наклоняясь к снегу, дети еще могли различить глубокие следы медведя. Лира подбадривала ребят, покрикивала, била, ругалась, поддерживала, подталкивала, тащила чуть ли не волоком, ласково поднимала с земли, смотря по тому, что требовалось, – а что требовалось, подсказывал ей Пантелеймон, следивший за состоянием их деймонов. «Я доведу их, – твердила она себе. – Я приехала, чтобы вывести их, и выведу». Роджер старался подражать ей, а первым шел остроглазый Билли Коста. Вскоре снегопад усилился, и им пришлось идти вплотную друг к другу, чтобы не потеряться. Лира подумала: если лечь рядом и друг о друга греться… Вырыть норы в снегу… Ей чудились какие-то звуки. Будто шум мотора – не тяжелый рокот дирижабля, а более высокий звук, как жужжание шершня. Он то слышался, то пропадал. И вой… Собак? Ездовых собак? Бесконечно далекий, заглушенный миллионами мягких снежинок, то и дело уносимый порывами ветра… Кто там мог выть? Цыганские собаки, или какие-нибудь дикие духи тундры, или это освобожденные деймоны звали пропавших детей? И что-то мерещилось во тьме… Ведь не могло ничего светиться за пеленой снега? Разве что призраки… Или сами они сделали круг и бредут обратно к Больвангару? Но это были желтые лучи фонарей, а не белое сияние антарных ламп. И они приближались, и громче становился собачий вой, и раньше, чем Лира успела сообразить, сон это или явь, ее окружили знакомые фигуры, и люди в меху не дали ей упасть. Могучая рука Джона Фаа подняла ее в воздух, Фардер Корам радостно смеялся, и, сколько видно было сквозь метель, цыгане повсюду сажали детей в сани, закрывали мехом, давали им тюленье мясо. И Тони Коста был тут, обнимал Билли, толкал его кулаком, и снова обнимал, и восторженно тряс. И Роджер… – Роджер едет с нами, – сказала она Фардеру Кораму. – Я ведь его поехала выручать. Мы с ним вернемся в Иордан… Что это за шум? Это было жужжание того же мотора, словно разом взвились в воздух десять тысяч осатанелых жуков-шпионов. Внезапный удар свалил ее в снег, и Пантелеймон не мог защитить ее, потому что золотая обезьяна… Миссис Колтер… Золотая обезьяна тискала, кусала, царапала Пантелеймона, который видоизменялся с такой быстротой, что невозможно было уследить, и не сдавался, жалил, драл, хлестал. Миссис Колтер – напряженное, застывшее лицо в меху, – тащила Лиру к моторным саням, и Лира сопротивлялась так же упорно, как ее деймон. Валил густой снег, и они словно были изолированы внутри своей отдельной маленькой метели, а лучи фар утыкались в белую пелену уже через какие-нибудь несколько сантиметров.