Игнатиус Коул, Магистр 1745–1748 Муска Requiescat in расе На каждом гробу, заметила Лира, была медная табличка с изображением какого-нибудь существа: где – василиска, где – красивой женщины, где – змеи, где – обезьяны. Она догадалась, что это изображение деймона покойного. Когда люди становятся взрослыми, их деймоны теряют способность меняться и принимают один, постоянный, вид. – А в гробах-то скелеты! – прошептал Роджер. – Истлевшая плоть, – шепотом отозвалась Лира. – А в глазницах копошатся черви и личинки. – Тут и призраки, наверно, водятся, – сказал Роджер, поеживаясь от удовольствия. За первой усыпальницей они нашли проход, вдоль которого тянулись каменные полки. Каждая полка была разделена на квадратные отсеки, и в каждом лежал череп. Деймон Роджера поджал хвост, прижался к нему, дрожа, и тихо завыл. – Тсс, – сказал Роджер. Пантелеймона Лира не видела, но знала, что мотылек сидит у нее на плече и, наверное, тоже дрожит. Она протянула руку и осторожно сняла с полки ближайший череп. – Что ты делаешь? – сказал Роджер. – Их не положено трогать! Не обратив внимания на его слова, Лира вертела череп в руках. Вдруг что-то выпало из дыры в основании черепа – выпало у нее между пальцев и упало на пол, и Лира от неожиданности чуть не уронила череп. – Монета! – шаря по полу, сказал Роджер. – Может быть, клад! Он поднес монету к свече, и оба уставились на нее изумленным взглядом. Это была не монета, а маленький бронзовый диск с грубо вырезанным изображением кошки. – На гробах похожие, – сказала Лира. – Это его деймон. Наверняка. – Положи лучше обратно, – с опаской сказал Роджер, и Лира перевернула череп, бросила диск в его вечное хранилище, после чего поставила череп на полку. В остальных черепах тоже оказались монеты с деймонами: прижизненный спутник покойного не расставался с ним и здесь. – Как думаешь, кто они были, когда были живыми? – сказала Лира. – Ученые, наверно. Гробы только у Магистров. Ученых, наверно, было так много за столько веков, что места не хватит хоронить их целиком. Видно, отрезают головы и только их хранят. Все-таки это у них главная часть. Жрецов они не нашли, но дел в катакомбах под Капеллой хватило им на несколько дней. Однажды Лира решила сыграть шутку с мертвыми Учеными, поменяв монеты в их черепах, так что они остались не со своими деймонами. Пантелеймон так разволновался при этом, что превратился в летучую мышь и стал носиться вверх и вниз с пронзительными криками, хлопая крыльями ее по лицу; но она не обращала внимания – уж очень удачная была шутка. Правда, позже за это пришлось поплатиться. Когда она спала в своей узкой комнатке наверху Двенадцатой Лестницы, к ней явилась ночная жуть, и, проснувшись с криком, она увидела возле кровати три фигуры в балахонах. Они показывали на нее костлявыми пальцами, а потом откинули капюшоны, обнажив кровавые пеньки на месте голов. И только когда Пантелеймон превратился в льва, они отступили и стали сливаться со стеной, так что вначале снаружи оставались только их руки целиком, потом ороговелые желто-серые кисти, потом дрожащие пальцы, и наконец ничего. С утра она первым делом бросилась в катакомбы, чтобы вернуть монеты с Деймонами на свои места, и прошептала черепам: «Извините!» Катакомбы были намного больше винных подвалов, но тоже не бесконечны. Когда Лира и Роджер исследовали каждый их уголок и выяснили, что Жрецов здесь не найти, они решили заняться другими местами – но при выходе из крипты замечены были Предстоятелем и приглашены в Капеллу. Предстоятель был пухлый пожилой человек, и звали его отец Хейст. Он совершал в Колледже все службы, читал проповеди и молитвы и исповедовал. Когда Лира была моложе, он хотел позаботиться о ее духовном развитии, но был сбит с толку ее уклончивостью, равнодушием и неискренними покаяниями. В духовном отношении она глуха, решил он. Услышав его оклик, Лира и Роджер неохотно повернули и поплелись в большую, затхлую, сумрачную Капеллу. Там и сям перед изображениями святых колебались огоньки свечей, с хоров доносился слабый стук – там что-то чинили; служка надраивал медный аналой. Отец Хейст поманил их из дверей лестницы. – Где вы были? – спросил он. – Я уже не в первый раз вас тут вижу. Что вы придумали? В голосе его не было суровости. Казалось, что ему это в самом деле интересно. Его деймон-ящерица сидел у него на плече и выбрасывал в их сторону длинный язычок. Лира сказала: – Мы хотели посмотреть в крипте. – Что посмотреть? – Ну… гробы. Мы хотели посмотреть все гробы. – Зачем? Она пожала плечами. Таков был ее обычный ответ, когда на нее нажимали. – А ты, – продолжал он, обратившись к Роджеру. Деймон Роджера, терьер, подобострастно завилял хвостиком. – Как тебя зовут? – Роджером, отец. – Если ты слуга, то где работаешь? – В Кухне, отец. – Так сейчас тебе и надо там быть, наверное? – Да, отец. – Тогда ступай. Роджер повернулся и убежал. Лира возила ногой по полу. – Что до тебя, Лира, – сказал отец Хейст, – я рад, что ты интересуешься Капеллой. Тебе повезло, дитя, что ты живешь в таком историческом месте. – Угу, – отозвалась Лира. – Но меня удивляет твой выбор товарищей. Ты чувствуешь себя одинокой? – Нет. – Тебе… Тебе не хватает общества других детей? – Нет. – Я не имею в виду кухонного мальчика Роджера. Я имею в виду таких детей, как ты. Благородно рожденных. Ты хотела бы такую компанию? – Нет. – Или, скажем, других девочек… – Нет. – Понимаешь, никто из нас не хочет лишить тебя обычных детских радостей и развлечений. Иногда мне кажется, что тебе должно быть одиноко среди пожилых Ученых. Ты это ощущаешь? – Нет. Он сплел пальцы рук и постукивал сверху большими пальцами, не зная, о чем еще спросить этого упрямого ребенка. – Если тебя что-то огорчит, – проговорил он наконец, – знай, что ты всегда можешь прийти ко мне и рассказать. Надеюсь, ты знаешь, что всегда можешь прийти. – Да, – сказала она. – Ты молишься? – Да. – Хорошая девочка. Ну, беги. Едва сдержав вздох облегчения, она повернулась и ушла. Жрецов под землей не оказалось, и Лира снова вышла на улицы. Тут она чувствовала себя как дома. А потом, когда она почти потеряла к Жрецам интерес, они появились в Оксфорде. Впервые Лира услышала об этом, когда пропал мальчик из знакомой цыганской семьи. Случилось это во время Конской ярмарки, и гавань на канале была заполнена длинными лодками с торговцами и путешественниками, а набережные Иерихона пестрели яркими сбруями, оглашались стуком копыт и гомоном торжища. Лира всегда радовалась Конской ярмарке: иногда удавалось прокатиться на лошади, за которой плохо присматривали, и было сколько угодно возможностей затеять войну. А в этом году у нее был грандиозный план. Вдохновленная прошлогодним захватом каяла, на этот раз она намеревалась вволю наплаваться со своими дружками из кухни. Она может доплыть до самого Абингтона и устроить хороший тарарам на… Но в этом году войны не получилось. Когда она и еще двое мальчишек прогуливались под утренним солнцем вдоль верфи в Порт-Медоу, передавая друг другу украденную сигарету и важно пуская дым, раздался знакомый оглушительный крик: – Ты что с ним сделал, дубина стоеросовая? Это был могучий голос, голос женщины, но женщины с луженой глоткой и медными легкими. Лира сразу стала искать ее взглядом, потому что это была Ма Коста, которая два раза огрела Лиру по голове так, что зазвенело в ушах, зато три раза угощала ее печеньем. Семья ее была знаменита роскошью и великолепием своего каяла. Они были князьями среди цыган, и Лира восхищалась Ма Костой, но пока решила держаться подальше, потому что это ее лодку угнала в прошлом году. Дружок Лиры, услышав крик, без долгих раздумий схватил камень, но Лира сказала: – Не вздумай. Она рассержена. Переломит тебе хребет, как прутик. На самом деле Ма Коста была не столько сердита, сколько встревожена. Человек, к которому она обращалась, лошадник, пожимал плечами и разводил руками. – Да не знаю, – говорил он. – Только что был здесь – и уже нет. Я и не видел, куда он делся…