Я тянусь к пуговицам на его рубашке. Альберт снимает пиджак, пока я расстегиваю пуговицы одну за другой. Он нависает надо мной, я отклоняюсь все дальше, пока вдруг не оказывается, что я уже лежу на спине, а он упирается руками в покрывало по обе стороны от меня. Руки у меня трясутся, но я упорно и медленно продолжаю расстегивать вырывающиеся пуговицы. Мы расстались совсем недавно, но кажется, что прошло десять лет. Между тем моментом и этим — целый океан и глубокая темная пропасть моих страхов. Когда заканчиваются пуговицы, я перехожу к запонкам, и не тороплюсь, как бы мне ни хотелось. Его запах древесины и цитрусов становится сильнее. Наверное, все-таки парфюм. Рубашка скользит по плечам — не узким, но и не накачанным, сухим и острым, как все в нем. Как мне нравится. Здесь, в реальности моей квартиры, он настоящий, живой, не карибский мираж и воплощенный сон, и я не тороплюсь, я вписываю его невероятность в свою обычную жизнь маленькими порциями. Так же неторопливо ломкими пальцами расстегиваю ремень, зачем-то тащу его из шлевок вместо того, чтобы вернуться к брюкам. Альберт останавливает мои руки и с опасным блеском в глазах спрашивает: — Зачем он тебе? Я теряюсь. Это был какой-то автоматический жест, пока я в трансе просто хотела снять с него все-все, а теперь он выглядит… двусмысленно. — Я бы мог наказать тебя… — в низком голосе все больше хрипа, и на секунду меня прошивает острая игла страха и предвкушения. — Но не буду. Не сейчас… Кажется, эта мысль ему слишком нравится — выступающий под тканью брюк член отчетливо дергается. Я прикусываю губу. Я не любительница таких развлечений, но прямо сейчас не могу выкинуть это из головы. Стоит лишь вообразить, как Альберт кладет меня животом себе на колени, гладит кончиками пальцев по нежной коже на ягодицах и тут же резко, наотмашь хлещет черным кожаным ремнем — не сильно, лишь давая мне ощутить жгучее касание, которое только по его воле остается безобидным. Мы встречаемся глазами и, кажется, думаем об одном и том же. Он судорожно выдыхает и повторяет: — Не сейчас! Я согласна, но сердце уже ускорило ход, а между ног все так напряжено, что я стискиваю бедра, ощущая сладкую тягучую волну возбуждения. Стаскиваю с него брюки и трусы — его напряженный член оказывается прямо передо мной. Я провожу по нему сухими гладкими губами, не впуская в рот, просто глажу снаружи шелковую кожу от корня до головки, скольжу вверх и потом снова вниз. Я все еще одета в домашние джинсы и футболку, под которой, слава богу, ничего нет. Так что он просто переворачивается на спину, увлекая меня за собой, сажает сверху и задирает ткань, чтобы поймать тяжелую грудь в ладони. Его часы снова царапают нежную кожу, и я шиплю от боли. Он с досадой сдергивает их, зашвыривает куда-то под кровать и уже не церемонясь стаскивает с меня футболку. Я наклоняюсь и целую его долго-долго-долго и очень медленно. С каждой секундой этого поцелуя мне становится все жарче и жарче. Его руки расстегивают мои джинсы, стягивают их на бедра, я извиваюсь, выбираясь из них так, чтобы не разорвать поцелуя. Мы снова кожа к коже, и это ощущается так хорошо и правильно, что я судорожно всхлипываю — как будто все это время плакала и тут наконец перестала. Стаскиваю с кровати покрывало, под которым, боже, боже, шелковое глубочайше синее постельное белье. Опрокидываю Альберта в подушки и отклоняюсь, чтобы просто запомнить навсегда эту картину — загорелый худощавый мужчина, с сухими мускулами, каждую жилку видно, лежит передо мной и синий его взгляд такого же оттенка, как синева вокруг. Я провожу взглядом по всему его телу — равномерно загорелому. Это где и когда он успел-то? Сжимаю ладонью член, он вздрагивает всем телом. — Там, в брюках… Не отводя взгляда нащупываю его брюки рядом с кроватью, а в их в заднем кармане презерватив, протягиваю Альберту, но он качает головой и закидывает руки за голову: — Надень сама. Разрываю пакетик зубами, прижимаю и раскатываю презерватив по всей длине члена. Альберт лежит вроде бы в расслабленной позе, но острый наблюдающий взгляд его выдает. С каждым моим прикосновением по его телу пробегает дрожь. Он мнет руками мою задницу и я, кажется, впервые немного жалею, у меня дома нет наручников. Хочется обездвижить его, насладиться каждым медленным касанием, остановить его неугомонные руки, которые раздвигают бедра, практически вынуждая прижаться к члену еще сильнее, потом поднимают меня немного вверх… и тут я все-таки перехватываю его руки, прижимаю к постели и выпрямляюсь. Немного двигаю бедрами, приподнимаюсь над кроватью, так чтобы он слегка, одной головкой, вошел в меня и замираю, глядя в яростно-синие глаза за стеклами очков. Кажется, я становлюсь фетишисткой. Даже не подумала их с него снять. Альберт нетерпеливо подается вверх, в меня, но я отстраняюсь: — Ц-ц-ц… Я смотрю ему в глаза и медленно-медленно опускаюсь до самого конца. Он откидывает голову и втягивает воздух сквозь зубы. Улыбаюсь, так же медленно приподнимаюсь, чтобы вновь опуститься, чувствуя, как в меня входит каждый его сантиметр, до упора. Упираюсь ладонями в его грудь, склоняю голову на бок и снова приподнимаюсь — и так же медленно обратно. Мне нравится его дразнить, хочется немного поупиваться властью, продолжать делать это так же томительно и неторопливо, но у Альберта свои планы. Одна его рука спускается ниже и нащупывает мой клитор. Пальцы раздвигают плоть, проводят вверх и вниз, трут набухшую горошину. Другой рукой он мнет мою грудь, обводит большим пальцем сосок. Сначала так медленно, как мне хочется, и я вздыхаю… Но скоро его неторопливые движения пальцев хочется ускорить, поторопить. И приходится ускоряться самой, надеясь повлиять на него. Это помогает, но… он все-таки сделал это по-своему! Резко двигаю бедрами, заставляя его входить на полную длину, трусь о его пальцы, Альберт двигает ими все быстрее, почти грубо… и вдруг выкручивает мой сосок. Это должно быть больно, но острое ощущение как будто дергает выключатель, и меня сотрясает такой невероятно мощный оргазм, что я почти теряю сознание. В голове кружатся звездочки, я не могу двигаться и просто падаю на него сверху. Он обхватывает меня, приподнимает за бедра и сам начинает вбиваться короткими резкими движениями, невероятно быстрыми, чуть ли не быстрее прежних касаний пальцев. Я только и могу, что прикусить его кожу на шее, уткнуться носом и почти кричать, потому что каждое это движение ощущается так остро, словно кто-то лупит по кнопке «наслаждение» со всей дури. И когда Альберт наконец замирает, вздрагивает и шипит мне что-то в ухо, я уже на грани потери сознания. Он устраивает мою голову у себя на плече, целует в висок и, засыпая, я слышу тихое и низкое: — Ну раз ты хочешь только секса, я затрахаю тебя насмерть. От этого почему-то становится жарко и хорошо. Утром случается понедельник, пустая постель, пахнущая Альбертом и даже не помявшаяся коробка с макбуком на столе. — Ах ты ж… — выдыхаю я и иду собираться на работу. Работа Один синеглазый олигарх так торопился покинуть свою любовницу, что забыл у нее часы. Под кроватью. Мне неважно, что он опять сбежал, не оставшись на ночь, меня волнует — об стену их или вернуть? Мне все равно, что мы опять не поговорили, мне интересно — он после этого меня бросит или просто наорет? Мне совершенно пофиг, что он чертов сталкер, который нашел мой телефон и адрес, но меня бесит то, что я этого хотела. Московская зима обняла всеми своими градусами, швырнула снегом в лицо, накидала реагента под ноги. — Хорошо отдохнула? Духота и толпа в метро провели акклиматизацию ударными темпами — я снова ненавижу людей вокруг. — Да ты вся светишься! Тебе идет загар. Кофе из киоска на входе в офисный центр по-прежнему горький, кислый и одновременно слишком сладкий. — Слишком уж у тебя рожа довольная, Карин. Колись, снимала шоколадных мальчиков? А мои любимые коллеги как обычно — бесцеремонные, наглые и лезут, куда не просят. — Тем, у кого самый длинный язык, рома не нальют. Алиса, Яна и Маргарита тут же выстроились передо мной и высунули языки. — Мы же не собираемся бухать прямо с начала рабочего дня? В ответ получила три разочарованных взгляда и осталась одна у своего стола. Когда нас с Яной, HR-менеджеров, посадили в один кабинет с рекламщицами Алисой и Марго, они размечтались о том, что мы вчетвером будем как в «Сексе в большом городе» делиться впечатлениями от неудачных свиданиях и удачных любовниках, жаловаться на мужей и щебетать о нарядах. Увы, реальность оказалась жестока: Яна бегала марафоны и из нарядов ее интересовали только компрессионные лосины и новая коллекция кроссовок, а я после свежего развода в основном плакала. Завтраки в кофейне тоже не задались: Маргарита всегда на диете, у Яны спортивное питание. Вечерние коктейли не зашли потому, что Алисе нельзя алкоголь. Да и любовные похождения были у одной Маргариты. Зато сразу за четверых: у нее был муж, два непостоянных любовника и случайные перепихоны то на корпоративе с кем-нибудь из технарей, то на отдыхе с аниматором. Теперь и я могла поучаствовать в разговорах. Но сначала мне бы самой понять, во что я ввязалась. С утра об этом никак не удавалось подумать. Пять чашек кофе одна за другой, рабочая почта, в которой все никак не кончаются письма, стопка личных дел на краю стола — к обеду начала болеть голова и вернулся бледно-зеленый московский цвет лица. В столовой гречка с подливкой вместо креветок и манго. Будто и не было никакой Доминиканы. Я достала из кармана телефон. Вот он, незнакомый номер, который я так и не решилась занести в контакты. Пишу сообщение: «Ты забыл у меня часы». Отправить. Сидеть. Бояться. Не пятнадцать тебе, говоришь? А чего ноги и руки превратились в трясущееся желе, будто ты первый раз мальчика на танец пригласила, а не послала невинную смску любовнику, с которым творила такое… Ну вот, заодно и покраснела. — Ну что, Карин, будешь колоться? — с двух сторон подсели Марго и Алиса. Янка осталась в кабинете разогревать свою брокколи с куриной грудкой, никто меня не спасет. — Ты весь день ходишь с мечтательной мордой. — Я по океану скучаю… — сама слышу, что звучит жалко. — А как зовут твой океан? — щурится Алиса. — Атлантический, — буркаю я, и тут на лежащий рядом телефон приходит смс.