Я отпустила контроль ненадолго — и что получила? Боль. И чудо. Синее сапфировое чудо. И сейчас мне очень-очень больно, но я будто впервые вышла из тьмы. — Ну что, позвонишь ему? — Нет, — я смотрела в весеннее небо. — Я ведь действительно предала его, Сашка был прав. Я просто не имею права навязывать ему свой зоопарк в голове. — Карин, ну ты совсем ку-ку? — фыркнула Маргарита. — Будешь своего бывшего слушать. Мало он тебе дерьма устроил? Представь, что то же самое сказал Алиске или Яне какой-нибудь мужик. Куда бы ты посоветовала его послать? Я даже рассмеялась. Такой простой рецепт. И, кажется, я его тоже уже слышала. Но опять не была готова. А сейчас все эти банальные истины, замшелые мудрости, тысячу раз повторенные чужими устами, на бумаге, на страницах в интернете, вдруг налились магией, открылись пещерами, полными сокровищ. Но надо было сначала победить охранявшего меня от них дракона. Апрельский ветер одобрительно взлохматил мне волосы. Мне хотелось почувствовать свою свободу, свое вновь обретенную жизнь, пока не привязывая это безумное ощущение счастья к какому-либо мужчине. Но по Альберту я, если честно, ужасно скучала. — А теперь позвонишь? — А чего это ты беспокоишься так? Он тебя завербовал, что ли? — я прищурилась. Марго бросила на меня уничтожающий взгляд и нервно затушила сигарету. — Может быть, однажды… — сказала я самой себе, когда она вернулась в комнату. — Когда-нибудь. Самолет Московская свадьба Алисы была в середине мая. Только ленивый не сообщил ей, что это плохая примета, «всю жизнь будешь маяться», но она лишь смеялась и прижималась к своему мужу, который глаз с нее не сводил, и смотрел влюбленнее, чем Яна на программу Афинского марафона. В начале июня океан работы схлынул и начались самые безмятежные дни эйчаров. До сентября работу ищут мало, предпочитают отдыхать. Ссориться в такую жару лень, да и половина народа разъехалась по отпускам. Я тоже выпросила себе еще недельку и купила билеты в Рим. Я обожаю Италию за еду, солнце, людей, бесконечную красоту, от которой трудно отдышаться, за настоящую жизнь, которая теперь бурлила и во мне. Было ужасно любопытно, не умру ли я от восторга при такой концентрации счастья. Летела лоукостером — нормальные авиакомпании в июне продают место в самолете по цене самого самолета, — поэтому запаслась бутербродами и очередной фэнтези. Замученная стюардесса только смерила меня взглядом — да, спортивные штаны и носки, и еще надувная подушка на шее! — и признав опытную путешественницу, даже дергаться не стала. Сама найду свое место. Мой ряд свободен, но, увы, место у прохода. Летом самолеты забиты, надеяться на отсутствие соседей глупо. Но сколько тут лететь — потерплю. Я села на свое кресло, и даже не стала пристегиваться, все равно сейчас поднимут. Достала телефон и полезла чекиниться в аэропорту. Всем известно — если не напишешь в фейсбук о том, что летишь за границу, то, считай, как не летала. Надо мной нависла чья-то тень — пора двигаться. Я спешно дописывала сообщение и одновременно вставала, чтобы пропустить соседа, когда вдруг услышала низкий хрипловатый голос: — Могу я пройти на свое место? Мой палец дрогнул на кнопке «Запостить». Я успела вылезти в проход и теперь ошалело наблюдала, как импозантный седой мужчина в дорогом костюме и очках в тонкой оправе пробирается на место у окна. Сглотнула насухую. В спину толкнули — по проходу шли другие пассажиры. Я упала в свое кресло и только пялилась на него. Часы! Он снова носит часы. Волосы стали еще белее. Так быстро? Очки, кажется, другие. Глаза за ними усталые. Газета — господи, он разворачивает газету на английском и углубляется в чтение. И совершенно не смотрит на меня. На долю секунды я даже допускаю мысль, что это не Альберт. Просто я сошла с ума за три прошедших месяца, и у меня галлюцинации. Но я втягиваю носом воздух и наконец чувствую сквозь холодные самолетные запахи — древесину и лайм. — Ты меня преследуешь? — Я? — он едва поднимает взгляд от газеты. — С чего ты взяла? — Зачем тебе лоукостер? — Ну ты же не купила билет нормальной авиакомпании, — объясняет он, даже не глядя на меня, листая газету. — Значит преследуешь? — Ну… — он задумчиво смотрит куда-то вперед, а потом наклоняется ко мне так близко, что я чувствую невыносимое желание дотронуться языком до его кожи. — Я подумал, в первый раз так отлично получилось, надо повторить опыт. — Какой? — Буду соблазнять тебя в самолетах, — синий взгляд обжигает мои губы. — Я редко летаю. — Да, это проблема, — задумывается Альберт. — И люди… — Они не летят, — довольно громко говорит он, и все толпящиеся вокруг пассажиры, уже рассевшиеся по своим местам и загрузившие на полки чемоданы, вдруг встают и начинают пробираться к выходу. Пять минут — и мы остаемся одни. Это актеры? Он нанял целый самолет актеров? Он вообще больной? — Еще возражения? — участливо интересуется Альберт. У меня кружится голова и на глазах выступают слезы. А еще хочется визжать от проступающей в груди пронзительной радости. — Кстати, как прилетим, начинай готовиться к свадьбе, — вернувшись к газете, между делом замечает он. — Что?! Какой свадьбе? — Нашей, дорогая, нашей. — Я не хочу свадьбу! — выпаливаю быстрее, чем успеваю подумать. — После загса случается все самое страшное! — Можно не легализовывать брак в России, если ты такая суеверная. Будем женаты за ее пределами. Можно жениться в разных странах. Заодно будет повод почаще летать, — он ухмыляется так нагло, что я не представляю, чего хочу больше — придушить его или зацеловать. — Зачем это все тебе? Ты же не веришь в любовь. — Знаешь, во что я верю? — он складывает газету, пытается засунуть ее в кармашек переднего кресла, но — сюрприз! — у лоукостеров таких кармашков нет. Поэтому просто оставляет ее на коленях и смотрит на меня. — В то, что когда я увидел тебя в первый раз: растрепанную, не накрашенную, в носочках этих — я вдруг почувствовал, что мне нравится абсолютно все. И носочки, и то, как ты коряво говоришь по-английски, и то, как пахнешь, выражение твоего лица, когда ты меня рассматривала, даже книжка твоя тебе ужасно шла. Как будто кто-то выбрал из всех вариантов в мире набор идеальных будничных мелочей специально для меня. — Тебя возбудили мои носочки? — непослушными губами. — И твой взгляд, когда я склонился к тебе. Ты все, вообще все делала абсолютно правильно, именно так, как мне нравилось. От начала и до конца. Даже когда посылала меня к черту. — И ты думаешь, это любовь? — Откуда мне знать? Я же в нее не верю, — пожал он плечами и убрал подлокотник кресла между нами. — Как же тут тесно! Иди ко мне. — Но… — Иди ко мне, потом поговорим! — он сгреб меня в объятия, и я почувствовала как мои губы соскучились по его поцелуям. Так невыносимо долго их не было. Как я не ощущала все это время, чего именно мне не хватает? — Я хотел, чтобы ты поняла свою ошибку. Потому что я все делал правильно. — Что?! — я возмущенно попыталась вырваться из его рук, снова сбежать от этого невыносимого человека, который все делает наперекор. Уже забыв, что и сама собиралась позвонить ему «когда-нибудь». — Шшш… — его пальцы коснулись моих губ. — А потом я понял, что ошибался я сам. Пытался загнать тебя в какие-то свои схемы и злился каждый раз, когда ты выбиралась из них. Старался справиться с твоими заморочками, все изменить. И я был не прав. — Тебе нравятся мои заморочки? — фыркнула я. — Мне нравишься ты. Вся. С заморочками и тараканами или без них. Твои отказы и побеги. Твоя любовь и твоя вера. — Моя что? — Ну неверие, — он смеялся, а горячие пальцы забирались под футболку и чертили круги по животу. — Все, что угодно. Я готов отказаться от своих… — Манипуляций? — Да. А ты ни от чего не отказывайся. Пусть вся неуверенность будет твоей. Я никогда не перестану доказывать тебе, что в меня можно верить, и не дам повода сомневаться. Сколько захочешь. Пока тебе не надоест — и еще немного. — Ты совершенно сумасшедший… — я не могу поверить. Но очень хочу. Потому что знаю — я готова рискнуть и тоже отказаться от своих страхов. — А на вид был таким серьезным человеком. — Я совершенно серьезен, — кивает он и проводит пальцем по моим губам. — И твердо намереваюсь выполнить все свои обещания. Помнишь, кстати, я обещал затрахать тебя до смерти?