– Конечно, нет. – Я общаюсь. Вежливо. И ничего больше. – Вижу. Мишель посмотрела на собеседницу, пытаясь понять, искренне она говорит или слегка насмешливо. У Полин был твердый взгляд, а в голубых глазах светился интерес и больше ничего. Проклятые мозгоправы-профи, мрачно подумала Мишель. У обычного человека нет никаких шансов их понять. – Я вырвала цветы, – сказала она неожиданно для себя; слова просто выскочили из нее. – Это сделала я. – А я удивлялась, кто это мог так изуродовать сад. – Я была пьяна и вообще ненавижу ромашки и герберы. – Согласна, они могут раздражать. – Теперь вы скажете мне, что я сошла с ума. – Мишель вздохнула. – Нет, вы здоровы. Ну как, разочарованы? Мишель задумалась над вопросом. – Я не могу решить. – По крайней мере, вы честно признались, – улыбнулась Полин. – А ваша мать любила ромашки? – Да, любила. Не так, как Карли, но… – Она помолчала, потом выругалась. – Откуда вы знаете про мою мать? – Я на сто процентов уверена, что вы не вылупились из яйца. – Полин пожала плечами. – Иногда я заглядываю на кухню в неурочное время, чтобы попросить у Дамарис кекс. Она любит поговорить, а я умею слушать. – Что еще она вам рассказала? – Она считает, что Изабелла слишком рано приучает ребенка к горшку. – Вы знаете, что я имела в виду. – Да. Знаю. Мишель подождала немного, но Полин молчала. Мишель вздохнула. – Мне хотелось обидеть Карли, вот я и выдрала цветы. Может, я хотела обидеть и мою мать. Отомстить за все плохое, что она мне сделала. Она кратко рассказала о финансовой катастрофе, с которой столкнулась после возвращения. – Сейчас некого в этом винить, – добавила она. – Карли делала все, что могла. – И вам это не нравилось. Вы остались без врага, которого можно одолеть. У вас столько энергии, а применить ее некуда. Вот и подвернулись однажды вечером эти несчастные цветочки, дразнившие вас. – Значит, вы тоже понимаете, что цветы могут дразнить? – усмехнулась Мишель. – Образно говоря, да. – Полин взглянула на нее. – Нет ничего плохого в том, чтобы испытывать какие-то эмоции. Мы все их испытываем. Но когда мы выходим за рамки нормального поведения, это нехорошо. Вы это понимаете. И даже чувствуете, что это для вас нехорошо и неполезно. Вы чувствуете себя униженной, если кто-то видит то, что вы считаете слабостью или потерей контроля. Но посмотрите с другой стороны. Вам был нужен звонок будильника, и вы его получили. Так что теперь вы прикинете, как вам лучше контролировать эмоции. Вы посадили цветы и извинились. Можно поддаться минутному порыву. Но главное то, как мы ведем себя потом. Тогда и становится видно, что мы собой представляем. Впервые после возвращения на родной остров Мишель почувствовала, что на ее глаза навернулись слезы. – Спасибо, – прошептала она. Полин сжала ей руку. – Пожалуйста, Мишель, обратитесь за помощью. Вы на грани срыва. У вас пока еще есть выбор. Думаю, мир покажется светлее, если вы найдете дорогу к прежней жизни. Не становитесь одной из потерянных душ. Их и так у нас слишком много. * * * Мишель ходила по заднему двору и разглядывала цветы, но понимала, что если вырвет их из земли во второй раз, то сразу перейдет из категории «со странностями» в разряд «чокнутых». Она была признательна Полин за совет и даже планировала ему последовать. Потом. У нее появилось доказательство. Не из тех, с каким можно пойти в полицию, но для нее достаточное. Теперь она знала, кто ворует деньги и как. Общее количество чеков падало в те дни, когда работала Изабелла. Мишель подождала еще неделю, прежде чем пришла к такому выводу. Она проверяла число занятых столиков каждый день во время завтрака. Она знала, сколько из них обслуживались не один раз и сколько должно быть чеков. Менялись официантки, дни недели – но всегда была Изабелла. Единственным разумным выбором было ее увольнение, но Мишель понимала, что для Дамарис это станет ударом. Изабелла – член ее семьи. Конечно, Дамарис верит своей невестке. Начнутся слезы, обвинения, и, честно говоря, Мишель скорее была бы готова снова выйти в патруль, чем разбираться со всем этим. – У тебя суровый вид, – сказал Сэм, появившийся из-за угла отеля. – Мне нравится. – Выключи свое обаяние. Я не в настроении. – Для обаяния всегда есть место. Оно как «Джелло»[12]. – Он пригладил свою шевелюру. – Давай, Мишель. Расскажи дяде Сэму, что там у тебя. – Фи, – буркнула она. – Не говори, что ты мой дядя. Жуть берет. – Справедливо. Тогда расскажи все старому другу, который заботится о тебе. Мишель вздохнула: – Личные проблемы. Не хочу говорить о них. Она смерила его взглядом. Симпатичный мужчина. Как жаль, что ей не хочется с ним спать. Он бы с радостью поудовлетворял ее пару дней и пошел своей дорогой. Без вопросов и обещаний. Вот только в этом плане он ей не интересен. – Я забросила тебя, да? – спросила она, гадая, начнет ли когда-нибудь список ее ошибок уменьшаться, а не увеличиваться. – Ты сколько уже здесь? Две недели? Дольше? И мы ни разу даже не встретились. Извини. – Не извиняйся. Я тут не скучал. – Я должна спросить ее имя? – Дело не в женщине. – Сэм усмехнулся. – Я получил работу. – Что? – Она бросилась к нему и обняла за шею. – Вот здорово. Ты согласился? Это официально? Обмоем это дело? – Согласился, да, и обмоем, конечно. Выхожу на следующей неделе. Я снял жилье, а из Техаса уже везут мое барахло. Они подошли к креслам в патио, и он жестом предложил ей сесть. Сам сел напротив и вытянул свои длинные ноги. Минувший год Сэм провел на военной базе Форт-Худ. Техас все-таки далеко от Тихоокеанского Северо-Запада. – Думаешь, сможешь привыкнуть к дождям? – с насмешкой спросила она. – Я могу привыкнуть к многим вещам. Я готов стать снова штатским. – Ты ведь служил двадцать лет. Откуда ты знаешь, что тебе это понравится? – Раньше-то мне все нравилось. К тому же теперь я могу спать, когда хочу. – Правда? Его взгляд лениво скользнул по ее лицу. – Спать? Конечно. А ты нет? – Пока еще нет. – Кошмары? Она кивнула. – Все еще вздрагиваю от громкого шума. – Я тоже, но научился это скрывать. Не так просто пройти через все то, через что ты прошла, и вернуться сюда. Из прошедших десяти лет ты бо́льшую часть времени провела в Ираке или Афгане. Там было опасно делать даже такую женскую работу, как твоя. – Я не делала женскую работу. – Она сердито сверкнула глазами. – Делала, и ты сама это знаешь. – Я никогда не попадала в прямые столкновения, – призналась она. – Но ведь и ты тоже. – Мне хватало стрессов и так. Она лишь однажды оказалась в смертельной опасности, но он говорил не только о засадах. Он напомнил ей, что их постоянно обстреливали ракетами и что канонада никогда не затихала. Она выросла здесь, на Ежевичном острове, где жизнь регулировалась сменой времен года и туристами, которые мигрировали как птицы. Она никогда не думала, что ей придется раз в три месяца подтверждать квалификацию по стрельбе, переносить жару в сорок градусов в тени и отыскивать в своих шмотках смертельно ядовитых фаланг.