Хочешь, в грязь его вдави ты безжалостно… Сводный брат мой, забери все, пожалуйста, Лишь оставь мне свое чудное лицо. Капли неба в своем взгляде подари на век. Мне без вольности твоей – нет, не дышится! Надо мною дом навис черной вышкою… Сколоти нам на двоих один ковчег! Уплывем за горизонт в мой заветный сон. Неужели никогда он не сбудется? За воротами сгустилась распутица, И хрипит от злобы стая ворон… Милка наблюдала за мной исподлобья и от волнения грызла ноготь на указательном пальце: – Ну как? Это стихи? Мне было больно дышать, но я выдавила: – Да. Это стихи. – О! Круто! – обрадовалась она. Я поднялась, хотя ноги сделались совсем слабыми: – Извини. Мне нужно выйти. Что-то меня… Ее личико сочувственно искривилось: – Ох… Знаешь, где туалет? Наспех кивнув, я выскочила из комнаты, бросив: «Я сейчас!» Но туалет искать не стала, хотя ощущение было такое, что меня и впрямь может стошнить. Но я выскочила из дома и застыла на крыльце, увидев Артура, который мирно болтал о чем-то со старым другом. Наверное, на моем лице все было написано слишком разборчиво, потому что Артур тут же вскочил. – Опять? – он умело изобразил сострадание. – Юр, извини, мы отъедем. У Сашки тоже… проблемы со здоровьем. Схватив за руку, он доволок меня до машины. Только усадив на привычное пассажирское сиденье и усевшись рядом, Артур позволил себе спросить: – Ну что? Не могу объяснить, как это произошло, не такая уж у меня идеальная память, но я повторила стихи Вики слово в слово. Артур слушал меня, и лицо его мрачнело с каждой строчкой. – Кто это написал? – спросил он, когда я замолчала. – А ты сам не понял? Он шумно и глубоко втянул воздух: – Вика. Господи… Мне так не хотелось, чтобы это оказалась она… – Ты же понял, да? Она любила Павла. Своего «сводного брата». Наверное, там, на скале, она призналась ему, а он… – Нет! Нет, – Артур с силой ударил по рулю. – Да что ж это за скотский кошмар такой?! – У нее сильно обожжена рука. Артур, мне кажется, это она пыталась сжечь нас… Он простонал: – Я идиот… Только сейчас дошло: Вика же сказала, что второго июля, когда убили Пашу, видела Ромку в Парке монстров. И тем самым составила алиби и ему, и себе. Но я не уточнил у Ромки, видел ли он ее? А потом, когда уже стало ясно, что он был не в парке, а в аэропорту, почему я, к дьяволу, не вспомнил Викины слова?! – Слишком много всего обрушилось на тебя. – Но я же чертов профи! Я обязан был все держать в голове! – С трудом сглотнув, он признался, не глядя на нее: – После пожара возле нашего домика обнаружили пустую канистру из-под бензина. Я видел точно такую в Юркином гараже… Но я убедил себя в том, что таких канистр тысячи. Сашка, я полный кретин! – Тетрадь со стихами у Виктории в комоде. Мне больше нечего было добавить, я ждала, что скажет он. А ему требовалось время, чтобы сжиться с мыслью: он теряет и второго друга. Само детство с шалашами за домом летом и клюшками, обмотанными черной изолентой, зимой, детство, полное вкладышей от жвачки и первых конструкторов «Лего», уходило сейчас от него навсегда. Мне нечем было утешить Артура: своего детства я тоже лишилась. Слишком больно было вспоминать… * * * «Артур, почему-то я решила рассказать обо всем именно тебе, хотя письма я написала каждому. Но остальным не стоит этого знать… Не думай, я не держу на тебя зла. Ты хорошо ко мне относился, но не смог поступиться принципами. И не стоило. К тому же Паша был твоим другом. А для меня стал самой мучительной любовью жизни… Сможешь ли ты понять, каково это – любить без малейшей надежды на взаимность? Вряд ли такому, как ты, довелось пережить подобное. Жизнь превращается в ожидание: зайдет ли он сегодня? Может, позвонит? Его веселый голос способен расцветить самый унылый день… Ты ведь помнишь, каким он был? Солнечный свет, заключенный в человеческое тело… А в глубине его детского взгляда подрагивала робкая тревога: вы не обидите меня? Вы меня любите? Откуда это было в нем? Может, вы унижали Пашку в детстве? Смеялись над ним? Подростки бывают жестоки даже с теми, кто им дорог: они самоутверждаются, подпитываясь чужим страданием? Не знаю, как ты, а Юра мог быть груб с братом. Он жесткий человек. Холодный. А Пашка – само тепло… Неудивительно, что меня так потянуло к нему, правда? Я увидела его уже после нашей с Юрой свадьбы: Пашка тогда был в армии. А когда вернулся, то первым делом прибежал к брату. Ко мне… Только меня он не разглядел: все его существо уже заняла Светлана, которую он встретил в том городе, где служил. В Самаре, что ли? Или Саратове – она приезжала туда к сестре. В тот день для Паши уже было решено, что он уезжает в Крым к своей Светочке-статуэточке… Боже, как я ненавижу ее! А мне в тот же день стало ясно, что я должна быть рядом с Павлом. Если не вместе, то хотя бы поблизости… Я будто очнулась от тягостного забытья, которым была вся моя жизнь до этой встречи, и оказалась в единственно возможной реальности. Звучит странно? Но ты же помнишь, каким он был? Он никогда ни о ком не сказал плохого слова. Не ныл и не жаловался. Его мир полон невероятных идей! Знаешь, сколько всего Паша придумал еще до Парка монстров? Он пытался изменить мир к лучшему… Если б не я, однажды это могло у него получиться. Я лишила человечество последнего шанса. А еще от него всегда исходила энергетика юности. До последнего дня. Ты ведь знаешь ее аромат? Он как первый запах весны: вдохнешь, голова закружится, и начинаешь верить, будто и правда все еще впереди. Разве я могла отпустить такого человека? Знал бы ты, чего мне стоило уговорить Юру бросить Москву! Я спекулировала здоровьем дочери, твердила, что в Крыму более здоровый климат для ребенка. И его брат там… Не мой возлюбленный, нет! Об этом муж узнал только сейчас… Спросишь: стоило ли оно того? Ну, для меня переезд ничего не изменил: Паша по-прежнему никого не видел, кроме своей Светланки… Зато я могла видеть его. И каждая встреча стала песней счастья. Думаешь, почему я так часто устраивала семейные обеды? Не такая уж я гостеприимная, если на то пошло… И готовить терпеть не могу. Но я готова была часами стоять у плиты, лишь бы только увидеть его улыбку: сердце выскакивало из груди, как у влюбленной школьницы, на переменке увидевшей Его! Я ничего не хотела менять, понимаешь? Мне хватило бы этих маленьких радостей, рассыпанных по десятилетиям… Но лишиться их я не могла. И когда в его жизни возникла эта сибирская Снегурочка, я начала просто сходить с ума. С существованием Светланы мне пришлось смириться, ведь она вошла в Пашкину жизнь первой. Но потерять его навсегда, отдав другой женщине? Не могла ж я уговорить Юру переехать в Красноярск! Самый изощренный мозг не выдумает иной причины, кроме любви. И я попыталась удержать Павла. Это было чистым безумием, но я помчалась в аэропорт, когда узнала, что он улетает. Я должна была хотя бы попытаться уговорить его вернуться к жене и дочери. Ко мне. И мне даже показалось, что Паша готов к этому, когда мы столкнулись с ним в аэропорту. Роксаны не было с ним, а на его лице отражалось такое смятение, точно он пытался сбежать. – Ты на машине? – он совсем не удивился и не спросил, как я оказалась там. – Какой машине? На ней Юра таксует… – Ничего, поймаем попутку, – пробормотал Паша. Так мы и сделали: двое парней, арендовавших машину, согласились подвезти нас. Но по дороге Паша вдруг опомнился: – Погоди, что я делаю? Я ведь даже не сказал ей, что уезжаю. – Отправь сообщение, – посоветовала я. – Нет, так не делается.