– Вы говорите на хинди очень неплохо. Примите мои комплименты. – Хинди прекрасный язык, – ответил я фразой, которую Прабакер в свое время заставил меня выучить наизусть. – Это язык музыки и поэзии. – А также язык любви и денег, – захихикала она алчно. – Вы влюблены в кого-нибудь, мистер Паркер? Я заранее пытался угадать, о чем она меня спросит, и продумал ответы, но этого вопроса я не ожидал. И, как назло, в данный момент это был самый щекотливый из всех возможных вопросов. Я взглянул на Карлу, но она опустила взгляд на свои руки, и помощи от нее ждать не приходилось. Трудно было сказать, что именно имела в виду мадам Жу. Она даже не спросила, женат я или холост, состою с кем-нибудь в связи или, может быть, помолвлен. – Влюблен? – переспросил я, и на хинди это слово прозвучало как какое-то магическое заклинание. – Да. Я имею в виду романтическую любовь, когда вашему сердцу грезится женское лицо, а душе – ее тело. Любовь, мистер Паркер. Испытываете ли вы такую любовь? – Да. Не знаю, почему я так ответил. Вероятно, сказалось ощущение, что я исповедуюсь на коленях перед этой решеткой. – Это очень печально, дорогой мой мистер Паркер. И влюблены вы, конечно, в Карлу. Именно поэтому она уговорила вас выполнить ее маленькую просьбу. – Уверяю вас… – Нет, это я вас уверяю, мистер Паркер. Конечно, возможно, что отец Лизы и вправду чахнет по своей дочери и может задействовать кое-какие рычаги. Но я абсолютно уверена, что это Карла уговорила вас ввязаться в это дело. Я знаю мою дорогую Карлу и ее методы. Не стройте иллюзий насчет того, что она тоже полюбит вас и сдержит хоть одно из данных вам обещаний. Ничего, кроме горя, эта любовь вам не принесет. Она никогда не полюбит вас. Я говорю вам это по-дружески, мистер Паркер, в виде маленького одолжения. – Не хочу показаться грубым, – пробормотал я, сжав зубы, – но мы пришли сюда для того, чтобы поговорить о Лизе Картер. – Да, конечно. Но если я отпущу свою Лизу с вами, где она будет жить? – Я… я не знаю этого точно. – Вы не знаете? – Нет. Я… – Она будет жить… – начала Карла. – Заткнись, Карла! – рявкнула мадам Жу. – Я спрашиваю Паркера. – Где она будет жить, я не знаю, – ответил я твердо. – Полагаю, она сама решит. Последовала долгая пауза. Мне становилось все труднее говорить на хинди. Я чувствовал себя крайне неуверенно. Она задала мне три вопроса, и на два из них я не смог дать внятного ответа. Карла, мой гид в этом противоестественном мире, казалось, заблудилась в нем так же, как и я. Мадам Жу грубо прикрикнула на нее, велев заткнуться, и Карла проглотила это со смирением, какого я никогда не видел в ней и даже не подозревал, что такое возможно. Взяв стакан, я отпил из него нимбу пани[67]. В охлажденный лаймовый сок было добавлено что-то острое, напоминающее по вкусу красный перец. За решеткой шевельнулась какая-то тень, послышался шепот. Я подумал, не Раджан ли там с нею. Разобрать что-либо было невозможно. Наконец мадам заговорила: – Вы можете взять Лизу с собой, мистер Влюбленный Паркер. Но если она решит вернуться сюда, больше я ее уже не отпущу, так и знайте. Если она вернется, то останется здесь навсегда и всякое вмешательство с вашей стороны будет крайне нежелательно. Разумеется, вы можете приходить ко мне в качестве гостя, когда пожелаете, и получить редкое удовольствие. Я буду рада видеть, как вы… отдыхаете. Не исключено, что вы вспомните мое приглашение, когда Карла отделается от вас. А пока усвойте: если Лиза вернется, она будет моей. Этот вопрос закрыт раз и навсегда. – Да-да, я понимаю. Благодарю вас, мадам. Я чувствовал огромное облегчение. Эта аудиенция измотала меня вконец. Но мы победили. Подругу Карлы отпускали с нами. Мадам Жу начала что-то быстро говорить уже на другом языке – похоже, на немецком. Он звучал резко и угрожающе, но тогда я совсем не знал немецкого, и, возможно, смысл слов был не таким грубым, как их звучание. Карла время от времени отвечала «ja» или «nat?rlich nicht»[68], но этим ее участие в разговоре практически исчерпывалось. Стоя на коленях, она покачивалась из стороны в сторону; руки ее были сложены, глаза закрыты. И неожиданно она заплакала. Слезы стекали с ее ресниц одна за другой, как бусинки на четках. Некоторые женщины плачут легко, их слезы напоминают капли благоуханного дождя, случившегося в солнечную погоду, а лицо после этого выглядит чисто вымытым, ясным и чуть ли не сияющим. Другие же плачут трудно и мучительно, теряя при этом всю свою красоту. Карла была одной из таких женщин. Она страдала, лицо ее скривилось от боли. За решеткой продолжал звучать прокуренный голос, выхаркивающий свистящие и шипящие звуки и скрипящие слова. Карла качалась и рыдала в полном молчании. Она открыла рот, но, не издав ни звука, снова закрыла его. Капелька пота стекла с ее виска по щеке. Еще несколько капель появились на верхней губе и растворились в слезах. Затем внезапно наступила тишина, за решеткой не ощущалось никаких признаков человеческого присутствия. Собрав всю свою волю и сжав зубы с такой силой, что ее челюсти побелели, а все тело задрожало, Карла провела руками по лицу и прекратила плакать. Она сидела совершенно неподвижно. Затем она протянула руку и коснулась меня. Рука ее легла на мое бедро и стала мягко и равномерно поглаживать его – так нежно, как будто успокаивала испуганное животное. Она неотрывно глядела мне в глаза, но я не мог понять, то ли она хочет сообщить мне что-то, то ли спрашивает. Она дышала глубоко и быстро, глаза ее в полутемной комнате казались почти черными. Я был в полной растерянности. Не понимая немецкого, я не имел представления, о чем говорил голос за решеткой. Я хотел бы утешить Карлу, но я не знал, по какой причине она плакала, и к тому же за нами, по всей вероятности, следили. Я встал и помог подняться ей. На один момент она приникла головой к моей груди. Я положил руки ей на плечи, чтобы она успокоилась и обрела твердость духа. В этот момент дверь открылась и вошел Раджан. – Она готова! – прошипел он. Карла поправила брюки на коленях, подобрала свою сумочку и прошла мимо меня к дверям. – Пошли, аудиенция окончена, – сказала она. Мой взгляд задержался на вмятинах, оставленных ее коленями на парчовой подушке. Я чувствовал себя уставшим, был рассержен и сбит с толку. Повернувшись, я увидел, что Карла и Раджан с нетерпением ждут меня в дверях. Идя вслед за ними по коридору, я чувствовал, как во мне с каждым шагом нарастают гнев и возмущение. Раджан подвел нас к комнате в самом конце коридора. Дверь была открыта. Комнату украшали большие киноафиши: Лорен Бэколл в сцене из «Иметь и не иметь», Пьер Анджели в фильме «Кто-то там наверху любит меня» и Шон Янг[69] в «Бегущем по лезвию бритвы». На большой кровати в центре комнаты сидела молодая, очень красивая женщина с густыми и длинными белокурыми волосами, которые сворачивались спиралью в пышные локоны. Ее глаза, расставленные необыкновенно широко, были небесно-голубого цвета, кожа – безупречно-розовой, губы были накрашены темно-красной помадой. У ее ног, обутых в золоченые туфельки, лежали наготове чемодан и косметичка. – Что-то вы, на хрен, очень долго. Я уж прямо извелась тут. – Она говорила низким и звучным голосом с калифорнийским акцентом. – Гилберту надо было переодеться, – ответила Карла, к которой вернулась ее обычная уверенность. – Ну и на улицах пробки… К чему тебе эти подробности? – Гилберт? – Ее нос презрительно сморщился. – Это долго объяснять, – ответил я без улыбки. – Вы готовы? – Я не знаю, – ответила она, глядя на Карлу. – Вы не знаете? – А пошел-ка ты знаешь куда, приятель? – взорвалась она, накинувшись на меня с такой яростью, что я не заметил, как она напугана. – И вообще, какое тебе дело до всего этого? В нас таится особая разновидность гнева, которую мы приберегаем для тех, кто огрызается, когда мы хотим сделать им добро. Именно эта разновидность начала нарастать во мне, и я сжал челюсти, чтобы не выпустить ее наружу. – Так вы идете или нет? – Она согласна? – спросила Лиза у Карлы. Обе женщины посмотрели на Раджана, а затем на зеркало, висевшее на стене. По выражению их лиц я догадался, что мадам Жу подсматривает за нами и подслушивает. – Да-да. Она сказала, что вы можете идти с нами, – ответил я ей, надеясь, что она не станет критиковать мой несовершенный американский акцент. – Это правда? Без обмана? – Без обмана, – сказала Карла. Девушка быстро встала и схватила свои вещи: – Чего же тогда мы ждем? Двигаем отсюда, ко всем чертям, пока эта… не передумала. Когда мы выходили на улицу, Раджан сунул мне в руку большой запечатанный конверт. Он опять посмотрел мне в глаза долгим взглядом, исполненным непонятной злобы, и закрыл за нами дверь. Я догнал Карлу и, взяв за плечи, повернул к себе: – Что все это значит? – Что ты имеешь в виду? – спросила она, пытаясь улыбнуться. – У нас получилось. Мы вытащили Лизу оттуда. – Я не об этом. Я насчет тех игр, в которые играла мадам Жу с тобой и со мной, а также твоих рыданий. Что это значит? Она взглянула на Лизу, которая стояла в нетерпении, прикрыв глаза рукой от солнца, хотя оно в этот час было не таким уж и ярким, а затем перевела усталый и недоуменный взгляд на меня: – Неужели так уж необходимо говорить об этом прямо здесь, на улице? – Никакой необходимости! – ответила Лиза за меня. – Я не с вами разговариваю! – огрызнулся я, не спуская глаз с Карлы. – Со мной ты здесь тоже разговаривать не будешь, – твердо заявила она. – Не здесь и не сейчас. Пошли. – Что это все значит? – не унимался я. – Ты переволновался, Лин. – Переволновался?! – чуть ли не заорал я, доказывая, что она права. Я злился на то, что она так мало рассказала мне и так плохо подготовила к этой встрече. Я был обижен, что она не доверяет мне настолько, чтобы раскрыть всю правду. – Это смешно! – воскликнул я. – Это поистине смешно! – Кто этот безмозглый червяк? – спросила Лиза. – Заткнись, Лиза! – бросила Карла точно так же, как только что мадам Жу ей самой. И реакция Лизы была такой же, как у Карлы, – она покорно умолкла и замкнулась в себе. – Я не могу говорить об этом здесь, Лин, – сказала Карла, глядя на меня с невольной досадой и разочарованием. Редко бывают взгляды, которые колют больнее, чем тот, каким она меня наградила. Прохожие останавливались, открыто глазея на нас и прислушиваясь. – Слушай, я же вижу, что за всем этим кроется гораздо больше, чем ты мне рассказывала. Что связывает тебя с этой мадам? Откуда она знает о нас с тобой? Предполагалось, что я сотрудник посольства, а она вдруг принялась болтать о том, что я влюблен в тебя. Не понимаю. И кто эти Ахмед и Кристина? Что с ними случилось? Что она имела в виду? То ты держишься независимо и уверенно, то вдруг рассыпаешься на части, когда эта психованная мадам начинает безостановочно молоть что-то на немецком или не знаю каком. – Это был швейцарский вариант немецкого, – процедила она сквозь зубы, начиная злиться.