– А обыск? – Ничего сногсшибательного. Обычная молоденькая дуреха с мозгами набекрень, полностью порвавшая с родителями, которая зависает на сатанинских сайтах, слушает Мэрилина Мэнсона[33], забивает шкафы доверху странными шмотками и собирает медицинские книги, в основном по вскрытиям и расчленениям. Испытывает слабость к кровавым штучкам, чего и не скрывает. Но это не делает ее преступницей. Николя вытащил пачку сигарет. Пустая. Смял ее и бросил в корзину, как в баскетболе. – Мы заглянули в ее мобильник – ничего по-настоящему подозрительного. Выяснили, что Рамирес и Мейер познакомились около полутора лет назад в одном садомазо-клубе, есть такой «B & D бар», в Первом округе. Мейер, хрупкое дитя, любит, когда ей устраивают жесткую порку, если ты понимаешь, о чем я. У них завязались отношения садомазо, и мало-помалу Рамирес обратил ее в сатанизм. Неприятие общества, поощрение ненависти, посещение кладбищ, перетрах на могилах или в катакомбах, а еще – надругательства над Господом. После нескольких месяцев общения он приобщил ее к деформации тела, а именно к скарификациям, которые должны подчеркнуть разрыв с окружающим и обозначить метаморфозу. Он часто с ней об этом говорил, о «метаморфозе». И даже о метаморфозах. По ее словам, у него это было как наваждение. Их отношения каждый раз заходили чуть дальше. Кошки, жертвоприношения, добровольные истязания, которые шли по нарастающей во время полового акта, особенно в периоды ее менструаций. Как если бы Рамирес потихоньку втягивал ее во мрак. Шарко понимал, о чем речь. Таков принцип сект, идеологической обработки, дьявольского воздействия на податливые умы. Он подумал о фреске, скрытой под обоями, о дьяволах, кидающих смертных в когти гуру. – А что о знакомых Рамиреса? – Ничего. Она ни разу не видела ни одного из его друзей или даже дальних приятелей. Рамирес намертво закрыл от нее эту часть своей жизни. Его телефон почти никогда не звонил, и она подтвердила, что у него не было компьютера. Известно, что сатанисты обычно действуют маленькими группами, кланами, но в данном случае, и что касается конкретно «Pray Mev», мы на полной мели. Словно Рамирес был маниакально подозрительным и защищал свои тайны всеми способами. Или же оберегал свои контакты. И все же Мейер выложила нам одну деталь, вроде бы пустяковую, но мне она показалась интересной: он всегда отводил ее к одному и тому же мастеру по тату и скарификациям, недалеко от Порт-де-Клиньянкур. – Думаешь, это он сделал тату с перевернутым крестом и скарификации на спине Рамиреса, а также того типа из водонапорной башни? Николя протянул ему адрес: – Вполне вероятно. Наведаешься туда прямо сегодня утром с Робийяром? В подобных местах лучше появляться с амбалом вроде него. Шарко сунул бумажку в карман. – И еще: Рамирес и Мейер виделись довольно часто, но бывали периоды в одну-две недели, когда Рамирес разрывал все связи и запрещал ей приближаться. Когда она снова встречалась с ним после таких перерывов, всякий раз случалось что-нибудь особенное: в первую ночь Рамирес пил кровь из пластикового контейнера, вроде тех, которые мы нашли пустыми в его подвале. А потом мазал ею все тело. И впадал от этого в транс. Помнишь те вертикальные надрезы у него на груди? Еще бы ему не помнить. В первый раз Шарко обнаружил их, когда раздел тело, чтобы его изувечить. Он удовольствовался тем, что просто кивнул. – Так вот, Рамирес резал себе грудь у нее на глазах. Каждый раз один новый надрез, сделанный скальпелем. И, производя это, с лицом, покрытым кровью, он вещал ей о хаосе, который вскоре воцарится на всей земле благодаря высшим существам, явившимся прямиком из ада. Этот псих утверждал, что встречался с дьяволом, и был ему полностью предан. Ну, ты ж понимаешь, разговорчики закачаешься, но они подтверждают мысль, что где-то имеется вожак стаи. Шарко представил себе, какую власть этот сумасшедший имел над Мейер, если та не кинулась бежать со всех ног. Он вспомнил фреску на стене, ненасытного дьявола, крупнее и сильнее остальных. Об этом ли дьяволе говорил Рамирес? Шла ли речь о пресловутом Меве? О гуру нигде не упоминаемой сатанинской секты? – А откуда бралась кровь в контейнерах? – Она считала, что из кошек. Но мы-то с тобой видели фотографии того типа из водонапорной башни. Артерия, вытащенная у него из руки, с канюлей. Канюля, пакет с кровью – это ведь из одной серии, верно? И потом, нам известно, с чем можно связать эти тринадцать скарификаций… – …С тринадцатью пробирками со слезами. С тринадцатью персонажами на картине… Ты думаешь, что Рамирес собрал эти слезы и кровь у жертв в те периоды, когда он отказывался видеть Мейер? А когда снова встречался с ней, то праздновал на свой манер, насыщаясь гемоглобином? И нанося себе скарификации? – Точно сказать не могу, но это вполне возможно. Когда Мейер познакомилась с ним, у него было семь или восемь насечек. Процесс уже пошел. С какого времени? Почему? Где все те люди, от которых нам остался единственный след – слезы боли и лица на фреске? Был ли Рамирес только грязным извращенцем, или за ним что-то стоит? Если он мыслил себя одним из дьяволов, то кто остальные двое? И последний пункт, не менее весомый: кто его убил и почему? Он допил свой кофе и скривился: – Я его столько наглотался, что у меня ощущение, будто по венам течет один поганый кофеин. Попробую поспать пару часов. Не отключайся, я спозаранку послал эсэмэску Шене о том, что Мейер рассказала о пиявках: как Рамирес собирал с них какое-то вещество в баночки. Я просил перезвонить тебе, если сам не отвечу. Кстати, Люси здесь? – Ты на часы смотрел? Напоминаю на всякий случай: сегодня суббота, а у нас дети. Николя глянул на циферблат: – Половина седьмого, верно. Выходные… Я уже не помню, на каком я свете. Оставшись один, Шарко приготовил еще стаканчик кофе, поплелся в другой конец коридора и заглянул в окошко одной из камер для задержанных. Мелани Мейер лежала на бетоне, накрывшись вместо одеяла своей курткой. Он потянул за большую металлическую защелку, чей скрежет разбудил молодую женщину. – Держи кофе, он тебя согреет. Здесь всегда холодно. Она встала, ее онемевшие руки были покрыты маленькими фиолетовыми пятнышками. – Спасибо… Шарко присел рядом. Она отодвинулась подальше, практически забившись в угол, как магнит, которого отталкивает ему подобный. – Мы тебе слегка подпортили жизнь, но это было необходимо. Ты хоть понимаешь? Она обмакнула губы в напиток с запуганным видом, что само по себе послужило для Шарко ответом. – Ну и хорошо. Через несколько часов тебя отпустят, как только шеф выправит бумаги. Заживешь, как раньше. Будешь резать свою убоину, не станешь подымать волну и сделаешь так, чтобы мы больше никогда о тебе не слышали. Поняла? Шарко говорил двусмысленным тоном – нечто среднее между советом и плохо скрытой угрозой. Она кивнула, двумя руками вцепившись в стаканчик. – Отлично. Ты уверена, что действительно все нам рассказала? Ничего не скрыла? Потому что если обнаружится, что ты соврала или чего-то недоговорила, для тебя это будет очень нехорошо. – Я ничего не скрывала. Коп достал из куртки бумажник, вынул оттуда визитку и ручку. Зачеркнул номер рабочего телефона, чтобы вписать под ним свой личный. Потом засунул карточку в карман черных джинсов своей собеседницы: – На случай, если воспоминания к тебе вернутся, какие бы то ни было. – Ваш коллега уже дал мне свою. – Покажи. Она извлекла ее из кармана джинсов. Шарко посмотрел и убрал к себе. – Это его старая карточка, вечно он путает. Ты могла бы звонить до посинения, номер уже недействителен. Он вышел из камеры с чувством некоторого облегчения. Дело оборачивалось не так уж плохо. Оказавшись в «опен спейс», еще пустом в этот час, он разорвал карточку Николя и запихнул ее поглубже в мусорную корзину. Потом подошел к окну. Париж просыпался в ритме первых тружеников и утренних бегунов, затянутых в разноцветные трико. Набережные начинали поблескивать в ярких отсветах встающего солнца. За все годы, что он проработал в этом легендарном месте, коп наверняка должен был отполировать окрестности одними только взглядами. Набережная Орфевр, 36. Подумать только, через два года все будет кончено, службы судебной полиции разместятся в новом здании, в Клиши-Батиньоль. Шарко никогда нигде не работал, кроме как на набережной Орфевр, 36. Эти сто сорок восемь ступеней, истертые до дыр, запахи старого дерева и табака, дряхлые мансарды, тесные кабинеты, сушилка, куда иногда складывали пропахшую одежду трупов, под самой цинковой крышей. В разгар летней жары температура иногда поднималась до сорока градусов, помещения дышали на ладан, но это был его дом. Господи, неужели они не могли подождать еще десять лет, эти кретины-начальники? Заставить его перебираться в другое место – все равно что посадить ливанский кедр в Сибири, он там не выживет. Но без всякого сомнения, кабинеты в Батиньоль куда лучше, чем камера в девять квадратных метров. Вздохнув, он прочитал адрес татуировщика, тот, что дал Николя. Подождал, пока Робийяр выпьет его протеиновое молоко со вкусом ванили, и они тронулись в путь. 30 Клиньянкур, бульвар Орнано со стороны моста, потом окружная. Квартал напоминал чулан, куда сваливали все подряд: наркоту, мелкие правонарушения, контрабанду, контрафакты, карманные кражи, попрошайничество. Место живописное и всегда оживленное, настоящая западня для машин, где правила дорожного движения существовали только для собак. При помощи сирены копы хотели было проложить себе дорогу в этом аду из жести и отчаянных гудков, но напрасно старались: здесь даже у полиции не было власти. За неимением выбора, они припарковались где придется, выставив на видное место над бардачком полицейскую карточку. «Magic Tatoo» оказался черным фасадом между двумя зданиями, недалеко от пересечения улиц Поль-Бер и Жюль-Вале, в Сент-Уан[34]. На витрине какие-то украшения, фотографии татуировок, в основном мрачных и уродливых. Чуть дальше – надпись из трех слов, идущих друг под другом: «Пирсинг, татуировки, скарификации». Девять часов тридцать три минуты. Лавка только-только открылась. Шарко толкнул дверь. Звонок с фальшивыми звуками треш-метала ударил по барабанным перепонкам. Внутреннее помещение походило на салун для байкеров на «харлеях». Декор с черепами (и не только человеческими, но и рогатых животных) и гигантскими игральными картами, но с головами козлов вместо лиц. За прилавком выставлены образцы татуировок на телах, снятые под разными углами. Робийяр кивнул на прикрепленный скотчем листок с надписью, сделанной от руки: – «Для вставки клыков свяжитесь с хозяином». Теперь они еще и клыки себе вставляют, хуже псов цепных. Куда мы катимся? Нет, ну куда мы катимся? Кстати, о хозяине… Флоран Леяни, так его звали, длинная черноволосая жердь в татуировках до самой шеи, прошаркал из задней комнаты заведения. С усталым видом – классическая утренняя физиономия после попойки – он вяло поздоровался и приткнулся за прилавком. – Чего желают господа? Две здоровые свинцовые шайбы болтались в мочках его ушей, отчего те походили на криво слепленные бутерброды. Леяни просканировал Шарко и сразу понял, что мужчина в костюме и галстуке вряд ли явился, чтобы вытатуировать Пресвятую Деву у себя на члене. Может, второй, здоровяк – тот, что держится сзади? Франк решил напустить туману: – Насчет религиозных крестов, что можете предложить? Владелец лавки заколебался, удивленный такой просьбой с утра пораньше, вытащил один из альбомов со стеллажа и подтолкнул к нему: – Это как зайти в шотландский паб и спросить, что у них есть из виски. Татуировка в виде креста самая распространенная, имеется все, что угодно. Католический, само собой, кельтский, тотемный, готический, египетский. Коп быстро пролистал различные виды предлагаемых татуировок с нарочитой небрежностью крупного хищника. – А что-нибудь сатанинское? Я ничего не вижу. Леяни вдруг уставился на него с подозрительностью старого лиса. Потом взял альбом и перевернул вверх ногами: – Прошу вас. – У мужика неплохое чувство юмора, – заметил Робийяр. Шарко не удержался от улыбки, но решил сменить тон. Он выложил на прилавок свое удостоверение и фотографию: – Рассмотри как следует. А потом поговорим. Переход на «ты» прозвучал как нечто само собой разумеющееся. Татуировщик взял фото Рамиреса, позирующего перед мотоциклом, и вгляделся. Губы у него были тонкие и неподвижные – просто смешная розовая черточка на худом лице. И тем не менее почти невидимая судорога свела его верхнюю губу. Он отпихнул фотографию обратно копу. Робийяр обходил помещение, заинтересовавшись татуировками: – Надо будет как-нибудь сделать на бицепсе тату с красоткой. Что скажешь?