— …Я думаю, здесь наших еще тысяч сто пятьдесят. Как минимум, — добавила она, решив на всякий случай отвлечь его от этих не известных ей, посторонних мыслей. Босс только кивнул, потом сказал: — Хорошо? Что у нас с кардиналом Мазарини? Теперь возникло ощущение, что это сам босс отвлекает ее от ее мыслей и подозрений на его счет. Под "кардиналом Мазарини" проходил известный политик. Его заказала перекупить некая крупная партия из политсовета другой, крупнейшей партии. Партии любовно конкурировали и, ясное дело, терлись у одной и той же кормушки, так что здесь не было никакого бизнеса — чистое личное. Кто-то с кем-то наверху, типа, заключил пари… Бизнес представляло лишь третье лицо, Schneider Hunt, которого наняли в качестве независимого посредника, способного поставить ночью понтонный переход, и до рассвета убрать его… Хочешь — не хочешь, она вспомнила их последнюю встречу в ресторане отеля Хайатт. "Кардиналом Мазарини" они назвали его по первой попавшейся в руки рабочей фотографии, не уличавшей его ни в чем откровенном, кроме как в идеально округлой плеши, напоминавшей тонзурку. Позже выяснилось, почему он отказывается пересаживать на нее волосы с затылка. Оказалось, ему самому нравится эта именно "кардинальская тонзурка", побуждающая его действовать с женщинами со снисходительным кардинальским пренебрежением. В остальном он на кардинала не походил, а любил ходить в твидовых пиджаках и выглядел таким, совсем добродушным хомяком-Карлсоном с кипучей смесью украинских и еврейских кровей. Только вот глаза у него были не хомяка-Карлсона, а инфернального пожилого рокера типа Джаггера или Боуи. Пообщавшись с ним, она поняла, что, если про пиар-эффекты своей плеши он полностью осведомлен, то про глаза ему ничего такого не говорили и он сам их имидж не идентифицирует… Просто не видит своих глаз. Ей поставили задачу сыграть роль посредника и адаптора, преобразующего и передающего нужную информацию. Он же, пообщавшись с ней в первый раз, поставил себе задачу переспать с ней и заманить ее в партию. Какую? Конечно же, конкурирующую с той, в которой он пока состоит сам… С ним она работала под прикрытием — заместителем главного редактора авторитетного профессионального журнала, посвященного вопросам кадрово-финансовой политики крупных корпораций. Что соответствовало действительности. Она действительно числилась заместителем у этого главного редактора, другой своей подруги, дальней, за что и платились небольшие деньги в качестве зарплаты — не ей, а как раз той подруге… Сенатор-"кардинал" всегда ел с нарочито вульгарным феодально-средневековым аппетитом, думая, что прибавляет этим себе весомости и сексуальной привлекательности. Всегда как бы не хватало борзой под столом, чтобы небрежно, но любовно кидать ей куски и кости… Впрочем, эти манеры шли ему, и над ними она не смеялась. Этот показной аппетит был внешним отражением его гордости, его гордыни. Внутри себя человек опирается на гордыню, во внешнем мире гордыня опирается на какую-то привычку, манеру. Выбей на миг эту опору, отними у человека на миг рефлекторный позыв использовать эту базовую привычку, которая может казаться со стороны всего лишь незначительным капризом, легкой прихотью, и тогда… Достаточно одного мгновения… ну, минуты — и можно брать добычу голыми руками. Это и было ее тайным профессиональным оружием — умение на пару мгновений лишить homo sapiens'а, то есть разумное существо мужского рода, опоры на свою гордыню, лишить и воспользоваться этим в своих чисто профессиональных целях. Привлекательность нового места работы, карьерный рост, амбиции, более высокая зарплата — все это иллюзии, которыми homo, принимая ее предложение, спешит заткнуть дыру в почве, эту дыру, в которую вдруг начинает проваливаться его душа. Ей достаточно одного мгновения, когда в глазах мужчины, на миг лишившегося гордыни, открывается бездна первобытного страха, бездна, в которую он сам чаще всего не успевает всмотреться… Оно и к лучшему. В этом случае у нее остается в руках неиспорченное "чучело" — хороший кандидат для дальнейшей перепродажи. А в подсознании homo откладывается благодарность и надежда: ведь это она поднесла затычку, значит, может пригодиться еще раз… а если не благодарность и надежда, то просто рефлекторный расчет: вот он какой смышленый, как он вовремя воспользовался ею, хэдхантером, и значит, надо этого хэдхантера прикопать, чтобы воспользоваться и в другой раз. Ей же в качестве компенсации всегда хватало этого момента истины, этого мгновения, когда она видела бездну первобытного страха, в которую можно было бы и столкнуть… Однажды это, возможно, и получилось у нее, когда она сама проваливалась в бездну первобытного страха… Там, в проклятом ментовском обезьяннике, из которого она не могла выйти живой, но вышла… Кстати о "кардинале Мазарини". Достаточно было просто умело испортить ему аппетит. Так испортить, чтобы он до смерти испугался потерять его на всю оставшуюся жизнь. Ради того, чтобы вернуть свой средневековый аппетит, он вступил бы в любую партию… Если он не поддастся на легальные психологические приманки, она может применить и свой талант гипнотизера, который, однажды проснувшись, спас ей жизнь. Насчет переспать с ней — отпало живо. В бумажнике вместо фоток любимого мужа или детишек она держала наготове фотку Ленки. Капокабана, пляж, купальник, жесткий загар. Доставая свою визитку, она демонстративно кольнула этой фоткой в глаз "кардинала". Тот хмыкнул и не сдержался: — Симпатичная… но на дочку вашу не тянет. — Подружка. Лучшая, — сказала она. "Кардинал" снова хмыкнул, глянул на нее уже с охлажденным любопытством и явно подумал, что в этом качестве она под его чутким руководством или просто по ласковой просьбе сможет эффективно расправляться со всякими чиновными мама-Розами. Значит, оставалось завлечь ее в партию. По поводу недавнего ужина в ресторане отеля Хайатт прозорливый босс спросил вовремя. — …Продвижение тоже есть, — доложила она Петеру Шлегелю. — Протокол о намерениях подписан. — В каком смысле? — подумав немного, спросил босс. Она снова удивилась, что он не догоняет. — Он при мне позвонил клиенту. — О! — оценил босс, вдавив ладонь в стеклянную столешницу. Он любил оставлять такие следы на своем полувиртуальном столе до конца рабочего дня. — И когда это случилось? — пристегнул он к похвале вопрос с упреком. — Позавчера. — Могла бы сразу доложить, а то вчера мне не хватило положительных эмоций, — признался босс. — Виновата, — повинилась она. — Как-то забыла, кто тут бонусами заведует… Во время этого ужина в отеле Хайятт наступил момент истины. Как раз когда "кардинал" глубоко вник в седло барашка, она подняла винтовку, бросила первый прицельный взгляд на мишень и положила палец на курок. — Вам не хватает борзой… — сказала она. — Что?! Какой борзой? — искоса усмехнулся он, скрывая этой отработанной усмешкой свое недоумение. — Самой лучшей такой, очень нежной и любящей борзой, которая берет с рук под столом, — развернула она образ, все время маячивший у нее перед глазами. — Прямо здесь. Тогда была бы полная гармония. Полная. "Кардинал" отвлекся не на шутку. — Хм, — очень отчетливо хмыкнул он. — Это комплимент? — Это констатация, — сказала она, неотрывно глядя ему в левый висок и заставляя его посмотреть ей в глаза. Она улыбалась. Он чувствовал, что она почти любуется им. Он промакнул губы салфеткой и сначала сбоку посмотрел под стол. Словно поддаваясь ее комплименту-констатации. — Значит, прямо здесь и сейчас? — оценивающе спросил он. Что-то внутри него, душа что ли, стала неумолимо съезжать под стол… Она застыла. Она окаменела. Она, когда он двигался, ни на сотую долю градуса не изменила цели взгляда — его виска… Прицелившись не на шутку, она задержала вздох, как стрелок перед мягким нажатием на курок. Курок на себя — это как вздох перед тем, как резко выдохнуть убийственной пулей… — Да, — глухо проговорил он, задумываясь и на миг теряя аппетит. — Но это легко представить… — шепотом добавила она, не выдыхая. Он посмотрел на нее — и тогда она потянула на себя курок, она вздохнула так, как научилась это делать однажды, чтобы спасти свою жизнь… Она услышала этот звук всасываемого воздуха, она на одно мгновение сыграла роль бездны, всосав в себя всю его гордость. Она сама не верила, что это гипноз… да какая разница, гипноз не гипноз, если работало безотказно? В его глазах на миг открылась бездна первобытного страха. Подождать немного — и он провалится в нее весь… И тогда она протянула руку: — …очень легко представить, что так и будет, — закончила она. Он слабо улыбнулся и посмотрел в тарелку — на эти руины седла барашка — посмотрел почти с отвращением. — Я сейчас позвоню вашему клиенту… При вас. И мы сменим тему, — жестко, в приказном порядке капитулировал он. Ей осталось выбрать самой — вступать или не вступать в ту самую партию, от которой он уже готовился отчалить. Теперь он думал лишь о помпе — о мощной пиар-отходной, об оркестре, о правильной аранжировке шоу-скандала… Вот когда она могла с удовольствием воспользоваться своим правом сослаться на корпоративный кодекс, практически запрещающий ей впутываться в дела кандидата. — Хорошая работа. Я много бы отдал, чтобы посмотреть запись камер наблюдения. Там, в ресторане, — уточнил босс, дослушивая фильтрованные голоса, записанные крохотной, как жвачка, пластиночкой диктофона. Она посмотрела на босса: он не шутил. — Ну, я не Дэвид Копперфильд, — улыбнулась она, — но за комплимент спасибо. — А вот с этим еще надо разобраться… — вкрадчиво пробормотал босс, как всегда намекая на какие-то тайны ее метода, которые он издавна подозревает, но все никак не постигнет. — И кстати о бонусах. Знаешь, Анна, в нашем бизнесе опт иногда дороже розницы… Петер Шлегель закрыл рот, чувствуя, что говорит вхолостую, а это было для него совсем непростительно. Он чувствовал себя слегка потерянным и сильно опустошенным. Она, сама того не подозревая, лишила его воли в общении с ней. А он… Как если бы грозный охотник — тот же Джим Корбетт, к примеру, ее кумир — целую ночь выслеживал тигра-людоеда, а на утро оказалось бы, что это мелкая лисица, даже хорек какой-нибудь так шустрил по лесу, что создавал впечатление мощного зверя и невольно надул великого охотника… Развел…. Эта дурацкая постельная сцена так и стояла у него перед глазами. Предвкушать было нечего. Он выдвинул единственный непрозрачный ящик стола — и бросил короткий и горький взгляд на тонкую красную папку, которая ждала своего часа уже пару дней. Ах, как ждала! Петер Шлегель возлагал на эту папку большие надежды. Что большие — огромные! В ней был самый значительный и самый экзотический "ордер на захват" из всех, которые он получал за время работы в Москве. Он готов был честно себе признаться, что получил просто уникальный в своей карьере ордер. Загадочный ордер! И если бы у него не было загадочного хэдхантера Анны Репиной, он бы еще подумал, браться за него или намекнуть клиенту, что ему с таким запросом лучше обратиться прямо в российскую ФСБ, а его фирму больше не беспокоить. Приняв заказ, он почувствовал себя мудрым и хитрым королем, который отправляет своего самого славного рыцаря сразиться с самым таинственым и опасным драконом. Если рыцарь победит такого монстра, то он, король, может, издали и раскусит его самые заветные, тайные приемы боя, а заодно и, на правах короля, прихватит комиссионные славы в размере эдак процентов девяносто. А если нет, если рыцарь не сладит с драконом, то он же, король, и спасет его, заодно успокоившись по поводу собственных опасений насчет непобедимости рыцаря. Но оказалось, что "рыцарь", типа, гей — и с драконом, как бы он там ни сладил по-плохому или по-хорошему, а все его, короля, страхи, любопытства и интриги, оказались пустой тратой времени, интереса и сил… Он вынул папку — и положил ее на стол перед Анной. — Это очень интересный ордер на захват, Анна. Тебе понравится, — сказал он. Вид у Шлегеля был такой, будто он сам взялся за этот ордер, не справился — и теперь скидывает его на нее. Со лба босса она перевела взгляд на папку. Красный цвет — все равно что гриф "совершенно секретно". Все эти штучки Штази — босс любил их. Красные папки, грифы… Называть стандартный Job order не по-простому — "рабочим заданием", а во что бы то ни стало "ордером на захват". Согласно режиму, красную папку она не имела права уносить с собой: полагалось просмотреть ее в офисе, в комнате для переговоров при кабинете Шлегеля, все документы сфотографировать памятью и вернуть папку начальнику. — Да, Петер… — с предельной неопределенностью сказала она. — Анна. Когда я услышал о фамилии и гонорарах, — Петер Шлегель улыбнулся, однако, вновь с грустью в глазах, — то подумал: вот, совершилось! Неужели мы дожили до этого светлого дня. Да… Наконец, сильные государства стали перекупать президентов и премьер-министров из других стран, как обычных продвинутых топ-менеджеров… Представляешь, Анна, как изменилось бы наше значение? — Да, Петер, — кивнула она и очень аккуратным — чтобы потрафить боссу — жестом открыла папку. Ну да, почти… Некто Медведев… Но Глеб Георгиевич. И все особые приметы — не в лузу. На титульной фотографии, явно снятой скрытой камерой, — довольно высокий молодой интеллигент в очках и с бородкой. Примерно ее ровесник. — Не значение, а назначение, — уточнила она. Петер Шлегель кивнул: — Хорошая, правильная игра слов. Я запомню. Потом он выдержал короткую паузу — и назвал сумму гонорара. Как бы ни подготовлена была она, но холодок пробежал по спине. Первое, что пришло ей в голову: "Он что, запатентовал вечный двигатель?"