Последнее предназначалось Полу, но тот будто и не заметил. – Ты кому-нибудь еще говорил? – Только Мэри. Собрание факультета на следующей неделе. Я думал объявить там. Но сперва хотел сказать тебе. Пол по-прежнему казался ошарашенным. – Господи, Том. Не знаю, что и сказать. – Как насчет «счастливой жизни на пенсии»? – улыбнулся Том. – Это же не конец света. И я по-прежнему буду консультировать, смею заметить. Черт, может, даже гольфом займусь! Так что нечего сидеть с вытянутой физиономией! Давайте лучше выпьем. Он взял «Блэнтонз» и долил нам виски. В горле у меня стоял комок, но я понимал, что Том не хочет никаких сантиментов. Я поднял стакан. – За новые начинания! Том чокнулся со мной. – За это я выпью. Его сообщение придало остатку вечеру налет горечи. Мэри сияла, когда они с Сэм вернулись, но в глазах ее блестели слезы. Сэм же и не пыталась скрыть слезы, обняв Тома так крепко, что ему пришлось согнуться, чтобы не раздавить ее живот. – Рада за тебя, – заявила Сэм, вытирая глаза. Сам Том, широко улыбаясь, делился их с Мэри планами, сжимая ладошку жены. Но за всем этим чувствовалась грусть, которую не могло скрыть никакое веселье. Том не просто расставался с работой. Это означало конец эпохи. Я был, как никогда прежде, рад, что принял его предложение помочь в расследовании. Он сказал, что это наш последний шанс поработать вместе, но я и представления не имел, что и для него он на самом деле последний. Интересно, а сам он знал об этом в тот момент? Направляясь домой сразу после полуночи, я по дороге ругал себя за то, что не оценил предоставленную мне возможность. Твердо решив отбросить всякие сомнения, я приказал себе воспользоваться по максимуму совместной работой с Томом, пока она есть. Еще день или два, и все кончится. По крайней мере я так думал. А зря. На следующий день нашли еще один труп. Изображения появлялись медленно, проявляясь как призраки на пустой бумаге. Лампа освещала кроваво-красным светом маленькую комнатку. Ты выжидаешь нужный момент, затем вынимаешь фотобумагу из проявителя и опускаешь в стоп-ванну, прежде чем поместить в фиксаж. Вот. Прекрасно. Не отдавая себе в этом отчета, ты тихонько насвистываешь себе под нос, почти беззвучно и не особо мелодично. Какой бы тесной ни была комнатушка, ты любил в ней находиться. Она напоминала тебе монашескую келью: тихая и располагающая к созерцательности. Эдакий самодостаточный мирок. Купаясь в волшебном красном освещении комнаты, ты чувствовал себя отделенным от всего прочего, способным сосредоточиться на процессе вызывания к жизни изображения на блестящей фотобумаге. Так и должно быть. Игра, которую ты затеял, заставляя БРТ и его так называемых экспертов гоняться за собственным хвостом, льстила твоему эго и была приятной разгрузкой. Бог знает, что ты заслужил возможность побаловать себя после всего, чем пожертвовал. Но не следует забывать, что это всего лишь временное развлечение. Самое главное, настоящая работа, ведется именно в этой комнате. И нет ничего важнее этого. Чтобы дойти до этой стадии, понадобились годы. Годы учебы методом проб и ошибок. Первый фотоаппарат ты приобрел в ломбарде. Старый «кодак инстаматик». Ты был еще слишком неопытен, чтобы знать, что он совершенно не годится для твоих целей. Он может поймать мгновение, но не способен уловить детали. Слишком медленный, слишком нечеткий, слишком ненадежный. Недостаточная четкость, недостаточные возможности, чтобы получить то, что тебе нужно. С тех пор ты перепробовал многие. Какое-то время ты был в восторге от цифровых аппаратов, но при всем их удобстве снимкам не хватало – тут ты улыбнулся сам себе – им не хватало души, которая была у пленки. У пикселей нет глубины, созвучия с тем, что ты ищешь. И не важно, насколько высокое разрешение, насколько подлинные цвета – они всего лишь импрессионистское отражение объекта. Тогда как пленка улавливает что-то от сути объекта, осуществляет некий перенос, выходящий за рамки химического процесса. Настоящая фотография создается светом, ясным и чистым. Пучком фотонов, оставляющих след на полотне фотопленки. Существует физическая связь между фотографом и объектом съемки. Связь, требующая умения и правильной оценки. Передержишь в химическом растворе, и все: фотография превращается в темное барахло. Недодержишь – и снимок получается бледной недоделкой, отбракованной раньше срока. Да, пленка, безусловно, требует большей осторожности и большего внимания. Но никто и не обещал тебе, что поиск будет легким. А это именно поиск. Твоего личного Святого Грааля, с той лишь разницей, что ты точно знаешь: то, что ты ищешь, действительно существует. Ты это видел. А увиденное единожды можно увидеть снова. Ты чувствуешь обычное возбуждение, извлекая влажную фотографию из фиксажа – осторожно, поскольку уже как-то плеснул себе в глаза раствор, – и споласкиваешь в холодной воде. Настал момент истины. К твоему возвращению мужчина был уже готов, страх и ожидание привели его в предельно взвинченное состояние, как оно обычно и бывало. Хотя ты и старался не строить особых надежд, ты чувствуешь неизбежное предвкушение, разглядывая получившиеся блестящие снимки. Но твое возбуждение исчезает, по мере того как ты рассматриваешь каждое из маленьких изображений, отбрасывая в сторону одно за другим. Смазано. Нет. Нет. Бесполезно! Во вспышке внезапной ярости ты рвешь фотографию пополам и отшвыриваешь в сторону. Рванув ванночки с проявителем, ты сбрасываешь их на пол, расплескивая химический раствор. И уже поднимаешь руку, чтобы смахнуть с полок бутылки, но спохватываешься. Сжав кулаки, ты стоишь посреди темной комнаты, тяжело дыша от усилия сдержаться. Ты взираешь на разгром, и приступ ярости проходит. Ты вяло начинаешь собирать обрывки, затем бросаешь это дело. Подождет. Испарения химреактивов заполняют комнату, а несколько капель попало на голую кожу. И рука уже начала гореть, а по опыту ты знаешь, что получишь ожог, если быстро не смоешь. Ты уже слегка успокоился, когда выходишь из темной комнаты, и разочарование постепенно отступает. Ты давно привык к разочарованию, да тебе и некогда его лелеять. Тебе слишком многое нужно сделать, слишком многое подготовить. Мысли об этом придают живости твоей походке. Неудача всегда огорчительна, но тебе нужно ориентироваться на перспективу. Всегда будет другой раз. 11 На следующее утро Том позвонил мне раньше, чем я вышел из отеля. – БРТ нашло человеческие останки в «Стиплхилл». – Он помолчал. – Незахороненные. Чтобы не ехать на двух машинах, он заехал за мной в гостиницу. На сей раз не возникло никаких споров на тему «ехать мне с ними или нет», только молчаливое соглашение, что он не станет пытаться делать все сам. Интересно, думал я, какое у него настроение после прошлого вечера, не сожалеет ли он о том, что сообщил о своем уходе. Даже если сожаления и имелись, Том хорошо их скрывал. – Ну… и как ты себя чувствуешь? – спросил я, когда мы тронулись. Он дернул плечом. – Уход на пенсию не конец света. Жизнь продолжается, верно? Я согласился, что да, продолжается. В этот раз солнце уже взошло, когда мы подъехали к обшарпанным воротам «Стиплхилл». Окружающие лужайки хвойные деревья казались непроницаемыми, словно среди них по-прежнему царила ночь. У кладбищенских ворот стояли полицейские в форме, перекрывая проход прессе, уже собравшейся снаружи. Судя по всему, информация о найденном теле каким-то образом просочилась. Вдобавок к проведенной эксгумации эти сведения послужили дополнительной приманкой для жаждущих новостей средств массовой информации. Когда Том притормозил у ворот, чтобы показать документы, какой-то фотограф, нагнувшись, снял нас через окно машины. – Автограф – десять баксов, – пробурчал Том, проезжая на территорию кладбища. Мы миновали вскрытую в прошлый раз могилу и двинулись к основному зданию. Часовня «Стиплхилл» была построена в 1960-х, когда американский оптимизм простирался вплоть до похоронной индустрии. Это был образец дешевого подобия модернизма, увенчанный плоской крышей. Одноэтажное строение в духе Фрэнка Ллойда Райта, но прискорбно до него не дотягивающее. Разноцветные стеклоблоки, из которых была сделана стена рядом с входом, стали тусклыми и потрескались, да и с пропорциями что-то не так, хотя я не мог уловить, что именно. Над плоской крышей возвышался шпиль, казавшийся столь же уместным, как шляпа колдуньи на столе. На вершине металлический крест, похожий на две криво скрепленные между собой ржавые перекладины. Гарднер стоял снаружи часовни, разговаривая с группой криминалистов в изрядно замызганных белых комбинезонах. Увидев нас, он подошел. – Это с той стороны, – без предисловия сообщил он. Пока мы обходили с ним часовню, на нас неожиданно обрушился грибной дождик, наполнив воздух серебристыми капельками. Он прекратился также быстро, как начался, оставив после себя крошечные радуги в траве и на кустах. Гарднер повел нас вниз по узкой, заросшей бурьяном, тропинке. Когда мы добрались до высокой тисовой ограды, тропинка была уже едва заметна в траве. Но если фасад часовни был просто обшарпанным, то за этой оградой открывалась вся истинная убогость «Стипл-хилл». Уродливая хозяйственная пристройка выходила на закрытый дворик, заваленный ржавыми инструментами и пустыми контейнерами. Пол возле приоткрытой задней двери усыпан раздавленными окурками, словно грязными белыми таблетками. Тут царил дух разрушения и небрежения, а в довершение всего роились тучи мух. – Там покойницкая, – кивнул Гарднер в сторону пристройки. – Команда экспертов пока еще ничего не нашла, но Управление по охране окружающей среды не очень-то довольно тем, как у Йорка ведется хозяйство. Когда мы подошли к дверям, до нас донеслись громкие голоса. Внутри я увидел Джейкобсен в окружении троих мужчин на голову выше ее. Она стояла с вызывающе вздернутым подбородком. Я догадался, что двое мужчин – те самые представители УОС, о которых упомянул Гарднер. Третьим был Йорк. Он почти орал, дрожа от возмущения и грозя пальцем. – …произвол! Это респектабельный бизнес! И я не стану терпеть всякого рода инсинуации… – Тут нет никаких инсинуаций, сэр, – вежливо, но решительно оборвала его Джейкобсен. – Это часть текущего расследования убийства, так что сотрудничество с нами в ваших же интересах. У директора похоронной конторы глаза лезли из орбит. – Вы глухие? Я уже говорил вам, что ничего не знаю! Вы хоть понимаете, какой урон это все наносит моей репутации? Можно было подумать, он не видит царящий вокруг бардак и запустение. Заметив нас, он оборвал себя на полуслове и бросился к Тому: – Доктор Либерман! Сэр, я буду очень признателен, если вы поможете разобраться с этим недоразумением. Как профессионал профессионалу, вы можете втолковать этим людям, что я не имею ко всему этому никакого отношения! Том невольно шагнул назад, когда директор похоронной конторы налетел на него. Гарднер втиснулся между ними. – Доктор Либерман приехал сюда по делам БРТ, мистер Йорк. Вернитесь назад, и агент Джейкобсен… – Нет! Я не буду стоять в стороне и смотреть, как доброе имя «Стиплхилл» мешают с грязью! В солнечном свете я разглядел, что костюм на Йорке засаленный и мятый, а на воротнике рубашки черная полоса. Он был небрит, и его щеки украшала седая щетина. Джейкобсен подошла к нему с другой стороны, и теперь зажатому между ней и Гарднером директору похоронной конторы было некуда деваться. По сравнению с его жеваным видом Джейкобсен просто сияла свежестью. Я уловил исходящий от нее легкий запах мыла и прозрачных легких духов. Но тон ее был далеко не мягким, и она явно была настороже. – Вам следует вернуться внутрь, сэр. У джентльменов из Управления по охране окружающей среды есть к вам еще вопросы. Йорк позволил ей увести себя обратно в здание, но все время при этом оглядывался на нас.