– Мне жаль, но я на самом деле не могу. Я обещал тете помочь ей в саду. Она скоро вернется из магазина. Это была чистая ложь. Хотя Симон не выносил вранья, в этом случае ложь была единственным способом отвязаться от Хеннинга, не вдаваясь в пространные объяснения. Именно этого он и хотел – отделаться от Хеннинга. Присутствие учителя было ему так же неприятно, как и трезвонивший только что звонок – он еще сам не мог понять почему. Учитель кивнул, чуть склонив голову набок: – Ладно, может быть, в другой раз… По его взгляду Симон понял, что тот разгадал ложь. Но решил оставить свою рекламную улыбку. – Да, в другой раз, – поспешил заверить его Симон в надежде, что не покраснел. Заместитель директора не отрывал от Симона взора, и это было неприятно. У мальчика возникло ощущение, будто он сделан из стекла и учитель без труда читает все его мысли. – Знаешь, Симон, я хорошо себе представляю, что ты в этот момент чувствуешь. Я тебе не особо нравлюсь, верно? Не беспокойся, это для меня ерунда. Мы вполне можем быть честны друг с другом. Тут Симон явно покраснел как рак. Он даже почувствовал, как кровь прилила к лицу; это его мучило, но он ничего не мог поделать со своей непроизвольной реакцией. – Нет-нет, дело не в вас. Снова ложь. – Разумеется, не во мне, – согласился Хеннинг. – Дело в том, что я для тебя значу. Я работаю в интернате, куда ты должен пойти учиться. А тебе, судя во всему, этого не хочется. Ты чувствуешь себя одиноким, брошенным и всеми отвергнутым, ты скучаешь по своей прежней жизни, не так ли? Симону не хватило сил ответить. Казалось, его голова сделалась совершенно прозрачной – во всяком случае, для Хеннинга. – Как я уже сказал, я хорошо тебя понимаю, – продолжал заместитель директора. – Я ведь тоже потерял родителей. Они умерли друг за другом, когда мне и двадцати не было. У отца случился инсульт, а мать вскоре умерла от рака поджелудочной железы. И я чувствовал себя так, будто кто-то выбил почву у меня из-под ног. Для тебя все наверняка еще тяжелее. Автокатастрофа – внезапное событие. Но, каким бы образом ни теряли мы дорогих нам людей, все равно ощущаешь себя деревом с вырванными корнями, правда? Симон кивнул: – Да, с этим нелегко смириться. – Увы, это так, – подтвердил Хеннинг. – Но это легче пережить, если рядом есть кто-то, кто способен тебя понять. Хочу, чтобы ты знал: я могу стать для тебя таким человеком. Если тебе захочется поговорить, ты всегда можешь ко мне обратиться. В любое время. – Большое спасибо, – ответил Симон, опасаясь, как бы Хеннинг не положил руку ему на плечо. Один из его бывших учителей, тоже набивавшийся в лучшие друзья учеников, часто так делал. А Симон это ненавидел. Он не выносил, когда люди прикасались к нему без спросу. Но Хеннинг давать волю рукам не собирался. – Возможно, когда-нибудь ты в самом деле отправишься со мной на греблю, – сказал он, снова одаряя Симона сияющей «рекламной» улыбкой. – Буду только рад, тебе точно понравится, готов поспорить! – Конечно, – поддакнул Симон. – Но вы напрасно обо мне беспокоитесь. У меня есть тетя и брат. И его подруга. Я не одинок. – Твой брат и его подруга, – медленно повторил Хеннинг, бросив взгляд на дверь квартиры Майка. И сразу посерьезнел. Казалось, он о чем-то задумался. И тут же снова улыбнулся Симону, и в этот момент мальчик понял, что его так отталкивает в Хеннинге. Именно эта улыбка! Она была наигранной. И за ней что-то скрывалось. – Ну ладно, мне пора идти, – сказал Хеннинг, и у Симона камень упал с души. – Жаль, что ты не хочешь составить мне компанию. Желаю тебе прекрасного дня! – Спасибо, взаимно. Хеннинг пошел к своей машине, из багажника которой торчали две пары весел. Он еще раз взглянул на Симона и кивнул в сторону грядок Тилии. Они выглядели такими идеально ухоженными, что их можно было фотографировать для рекламы магазина для садоводов. – Приятной работы на огороде! Привет тетушке. Когда учитель выехал со двора, Симон глубоко вздохнул. Нет, в состязаниях по лжи чемпионом ему точно не быть… И в то же время он странным образом не чувствовал за собой вины. Что-то подсказывало ему, что он повел себя совершенно правильно. «Милые – самые опасные, – шепнул ему внутренний голос, странно походивший на голос Джессики. – Волки в овечьей шкуре». 25 Несколько минут спустя Симон сидел на садовой скамье у входа. Он рассеянно листал ежедневную газету, пробегая глазами обычные заголовки: экономический кризис, драма беженцев, войны и, конечно же, политики, обещающие стабильность и социальную справедливость – в том смысле, что обычно под этими словами подразумевается. Региональный отдел сообщал об открытии художественной выставки и о ратуше Фаленберга, ради строительства нового здания собирались снести заброшенный отель, а погода и дальше останется солнечной. Об исчезновении Леони ничего нового. Соответственно, крохотная заметка на эту тему. Поиски продолжались. Одноклассники Леони провели акцию с плакатами и запустили кампанию на фейсбуке, а родители Леони попросили местное население помочь в поисках дочери. Симон размышлял о своем сне. О фотографии девочки, говорившей с ним с плаката. О ее сходстве с Джессикой и об ужасе в ее глазах. Неужели Леони столкнулась с тем же, что и Джессика? Неужели ее кто-то выследил и причинил ей страшное зло? «Опасайся волков! – кричала девочка в его кошмаре. – Не доверяй им ни в коем случае!» Внезапный скрип гравия вырвал его из размышлений. Каро резко свернула в его сторону на велосипеде. Сегодня на ней были черные шорты, из которых ее незагорелые ноги торчали как палочки, и синий свитер, слишком теплый для такой погоды. С натянутым на голову почти до носа капюшоном. Видимо, защищалась от солнца. Только кроссовки с черепами были те же, что и при первой их встрече. – Ну, что нового на свете? – бросила она и заглянула в газету. – Все так же плохо, как всегда, – ответил Симон. – Я думаю, никто не заметит, если одну и ту же заметку напечатают дважды. Каро пожала плечами: – Газеты нагоняют на меня депрессию. Сплошной мрак. Ты не можешь изменить мир, но ты можешь изменить факты. А если ты изменишь факты, поменяется общественное мнение. А когда поменяется общественное мнение, изменится мир. Примерно так. – Вау! – воскликнул Симон. – Это открытие – твое? – Нет, «Депеш Мод». – Их еще мама слушала! Обожаешь ретро, да? – Хорошие тексты никогда не устаревают. Симон улыбнулся: – Хорошо, что ты зашла. Иначе я бы умер со скуки. Каро слезла с велосипеда и встала в тень под навесом. – Скажи-ка, математический гений, ты разобрался с Пифаграфом? – Ты имеешь в виду, с Пифагором? – Его я и имею в виду. – Разобрался. Это все не так уж сложно. – Тогда объясни мне. Может, в дом войдем? А то здесь для меня слишком уж солнечно. Улыбка Симона стала шире. Выходит, есть возможность на самом деле насладиться этим днем! Следующие полчаса он силился как можно доходчивее объяснить Каро теорему Пифагора. Он рассказывал ей о двухмерности и о трехмерности, о прямых углах и катетах. Объяснил ей, что такое гипотенуза и что сейчас не угасают споры о том, действительно ли Пифагор – автор доказательства названной в его честь теоремы. Симон был в своей стихии. Пока он говорил, в голову приходили вещи, которые на самом деле делали эту тему интереснее, и он в очередной раз убедился, как любит математику. Да, математика была постоянной – с этим не поспоришь. Однажды установленные, вещи остаются в ней такими, какие есть. Разумеется, они развиваются дальше, но фундамент остается неизменным. Если бы жизнь была такой понятной и постоянной! Каро, лежа на кровати, терпеливо слушала его. Было видно, что она не разделяет восторги Симона. Казалось, мысли обоих витают в совершенно разных сферах. Каро обвела взглядом маленькую комнату, потом снова посмотрела на Симона, сидевшего на стуле перед кухонным столом и пытавшегося донести до нее восхищение математикой. – …Поэтому логично, что сумма квадратов а и b равна квадрату гипотенузы, – закончил он свой доклад и выжидательно посмотрел на нее. – Не правда ли, ничего сложного? Или как? – Для тебя – может быть. – Каро вздохнула, садясь на край кровати. – Но когда-нибудь и мне все станет совершенно ясно. – Да? А что именно? – Неудивительно, что в мире математики ты чувствуешь себя комфортно. Твоя жизнь превратилась в хаос, а здесь все на своем месте. Как в затхлой кладовке. Одиноко и потерянно. Есть! Второй раз за утро Симона тыкали носом в его жизнь, но на сей раз его это зацепило. Мнение Каро было для него важно, сказанное ею воспринималось как оплеуха, которой она вмиг вернула его в реальность. Симон не знал, что ответить. – Не бери в голову, но я бы здесь и ночи не выдержала. Каро встала, подошла к окну и выглянула наружу: – Да и дня тоже – точно нет. Здесь как у нас в интернате. Абсолютно мертвый дом. Симон, опустившись на стул, сгорбился. – Мне ничего больше не остается, – прошептал он. – Эта проклятая автокатастрофа все у меня отняла. Родителей, дом – все без остатка. Каро взглянула на него: – Знаешь что? Плевать на этого Пифагора! Здесь страшная жара и духота. Давай куда-нибудь выберемся! Симон был разочарован, что ему так и не удалось заразить девочку своим воодушевлением. Ему хотелось еще немного поговорить о математике. Это было ему приятно и здорово отвлекало. С другой стороны, он вынужден был согласиться, что в ее словах есть здравый смысл и что он снова норовит спрятаться от жизни. – Хорошо. У тебя есть план?