— Сурков звонил, — доложил майору Осокин, — через полчаса будут с шофером такси. — Очень хорошо! — Василий Григорьевич, вы готовы показать, где спрятаны ценности? Думаю, вы понимаете, что не стоит проявлять при этом эмоции. Жена может не сдержаться, не так поймет. Пользуясь случаем, разъясняю вам: все, что осталось после смерти матери, принадлежит по закону детям. — За меня будьте спокойны. Когда все было оформлено, Миронов позвонил следователю прокуратуры Аревой. Она согласилась с его доводами и разрешила освободить Никифорова: он не может повлиять теперь на ход следствия. Хотя лодоз-рение с него полностью снято не было. Только вышли на улицу, как сразу же подошла машина. Первым вышел участковый Сурков. — Товарищ майор, по вашему приказанию доставил шофера такси Лебова Геннадия Васильевича. — Всего два-три вопроса, товарищ Лебов, и вы свободны. Когда-либо вы бывали на своем такси у этого дома? — спросил Миронов. — Ах вот оно что! А я-то ломаю голову: где же, думаю, видел этого гражданина? Как ваша фамилия? — Маслов. — Маслов — теперь вспомнил. Здесь, у этого дома, я его и видел. — Расскажите, при каких обстоятельствах вы сюда приезжали. — Я привозил сюда пассажира, молодого парня. — Опишите его приметы. — Высокий, лет двадцати — двадцати двух, в куртке, кажется, стального цвета. Стрижка короткая, без головного убора. Да, еще одна деталь — он был в солнцезащитных очках. Я подумал, что, может, скрывает на лице какую-то травму, потому вечером и прячет глаза под очками. — Приходилось ли вам встречаться с ним когда-либо раньше? — Никогда. Я подвозил молодую пару к кинотеатру, там и увидел этого парня. Он нервно махал рукой, выбегал на проезжую часть. Я остановился, и он сразу же сел в машину. Велел ехать к универсаму, зашел туда, потом вышел и сказал, что теперь налево и прямо по улице. Потом он указал мне этот дом и попросил остановить машину напротив, у сквера. — И долго вы находились в пути? — Минут семь — десять, не больше, если исключить остановку, специально время не засекал. Можно и проверить, я скоростью буду регулировать. — О чем говорили в пути? — Так, о разном. Но я запомнил, что живет он в Ленинграде недавно. Все говорил: «А вот у нас в Горьком…» Как только машина остановилась, он сказал: «Ты постой, я мигом». Вышел из машины и скрылся в парадной. Вернулся, как мне показалось, возбужденным. «Что, поругались?»— спросил я. Он что-то пробурчал и сказал, чтобы я опять ехал к универсаму. Махнул рукой, и тут я заметил, что он без перчаток. — Скажите, вы не запомнили, какого цвета были у него перчатки? — Как же, запомнил. Когда он вышел из машины, похлопал по карманам, словно разыскивая что-то, потом сказал: «Эх, спички оставил в общежитии» — и попросил мои в порядке одолжения. Я ему отдал свой коробок. В это-то время и разглядел, перчатки были желтые… На обратном пути подъехали к универсаму, но он попросил меня проехать дальше. Потом, когда я остановился перед светофором, у перекрестка, вдруг спохватился: «Выйду здесь». Расплатился и ушел по улице направо. Видно, живет где-то неподалеку. — Вы можете показать место, где высаживали пассажира? — Конечно. — Тогда в машину, поехали. Лебов показал перекресток улиц, где никаких примечательных объектов, кроме жилых домов, не было. Вдали, направо, светились огнями высокие дома, там и были общежития строителей. — Геннадий Васильевич, не показалось ли вам что-то необычное в его поведении? — Показалось, что он в разговоре осторожничал. Когда я его спрашивал, он как бы просыпался. Я делаю из этого вывод, что на чем-то он был сильно сосредоточен, а на обратном пути взволнован. — Я задержу вас еще на несколько минут. Хочу предъявить те предметы, о которых вы дали показания, для опознания. Лебов опознал перчатки, заявив, что аналогичные видел на пассажире. — Коробок! О, так это мой! — воскликнул он. — Видите, отломленная полоска от края: я ее вставил в транзистор, чтобы не хлябала батарейка. Внутри между стенок горелые спички — привычка моя складывать их так, а не разбрасывать. Он назвал и еще ряд мелких деталей, по которым опознал коробку, переданную парню. — Скажите, та полоска, которую вы отломили от коробка и вставили в транзистор, у вас в сохранности? — А куда же ей деться? Конечно, там, в транзисторе, до сих пор. — Смогли бы вы опознать того пассажира, о котором рассказали? — Конечно, у меня на людей память хорошая. — Геннадий Васильевич, что, если мы изымем у вас транзистор на время следствия? Он нам очень нужен. — Понимаю. Коробок у вас, а маленькая его частичка у меня в приемнике. Согласен. — Вот и хорошо, что вы правильно понимаете. Вопросы все. Спасибо вам за участие и помощь, за ценную информацию. Вы свободны. Миронов оторвал листок из записной книжки, написал на нем телефоны и подал Лебову. — Позвоните, пожалуйста, завтра. — Хорошо. — Товарищ Осокин, возьмите машину и отвезите Геннадия Васильевича домой. А заодно оформите и изъятие транзистора. И сразу же возвращайтесь в управление. В назначенное время опергруппа собралась в кабинете Миронова. — Начнем, товарищи. — Майор встал. — Горький, общежитие, сестра Никифоровой живет в Горьком, гости от сестры из Горького. Где-то мы находимся близко, но всего лишь близко. Вы, товарищ Осокин, как старший и вы, Сурков, отправитесь в общежитие, поговорите с комендантом и с воспитателями, установите, кто родом из Горького. Вопросы есть? Вопросов не было. Когда Осокин с Сурковым ушли, Миронов обратился к лейтенанту Корнееву: — Как, Виктор, с отработкой адресов и телефонов по алфавитке Никифоровой? — Выявлена довольно большая группа женщин и мужчин, — ответил Корнеев. — Почти со всеми переговорили — и пусто. Были, мол, знакомы, приятная женщина, хороший человек. Все в таком духе. Никаких зацепок. — Завтра по всем выявленным лицам поработайте с соседями — Пучковой, Соболевой и Макаровой. Может, они что-то скажут… Миронов бросил взгляд на сухощавого, темно-русого офицера, примостившегося с краю. Это капитан Петр Алексеевич Степин, «дядя Петя», как уважительно называют его оперативники из тех, кто помоложе. И не без основания — он сыщик с головой, быстро выходит на след, информацию тоже процеживает, словно вымывает золотоносный песок. — Ну, а каковы, Петр Алексеевич, результаты по магазину? — спросил Миронов. — Пока, товарищ майор, ничего конкретного, — виновато проговорил Степин. — Стиль Никифоровой, чувствуется, не всем по душе. Своенравная. Могла распоряжение не выполнить и голос повысить. Ее побаивались. Теперь говорят: «Доигралась наша матка», «Ну, померла, так дышать будет легче». Похоже, собирала оброк. — А что говорят в райпищеторге? — Там траур. Многие, как выясняется, частенько к Никифоровой наведывались. Отоваривались не только дефицитом. — Ясно, — сказал Миронов. — Но требуется еще кое-что выяснить по делу. Например, кто и когда был уволен? — Уволен ученик мясника. Некто Никулин. — Есть по этому поводу какие-то суждения? — С такого места так просто не уходят, — сказал Степин. — Не уходят, даже если их схватят за руку. — Согласен. А что говорят об этом ученике? — Боролся, говорят, за право вольно жить и кое-как работать. Миронов помолчал. — Эту информацию передайте в ОБХСС, — сказал майор. — Работу по магазину продолжайте. А вы, Владислав Васильевич, — обратился он к Даниялову, — займитесь другим магазином — галантерейным. Насколько мне известно, там у них переучет, так что все они будут на месте. Помимо допросов, возьмите у них справку о поступлении в магазин желтых перчаток. — Слушаюсь, товарищ майор. Едва он вышел, как позвонил Осокин: — Занятные новости, товарищ майор. Только что закончил разговор с комендантом общежития Каниной Марией Никитичной. К ней, оказывается, приходила мать горьковчанина — Овчинников его фамилия — и просила выделить комнату для молодых на недельку. — Ну и как, выделила? — Отказала. — Узнайте об этом Овчинникове все. А коменданта предупредите о неразглашении состоявшегося разговора. — Я уже все сделал, Алексей Павлович. И в комнате Овчинникова побывал. Там сейчас нет никого. Комнату открыла комендант своим запасным ключом.