— И то верно, — согласился вдруг Носиков. — По нитке до клубка доходят. Симонов с Носиковым ушли. Никитина, невысокая красивая женщина, стремительно подошла вплотную к столу. Привычным движением головы забросила назад темно-русые густые волосы и села. Когда Миронов предложил чаю, не сдержала удивления, заставила себя улыбнуться. — Спасибо, не откажусь. Тем более в таком кабинете… Пока Алексей Павлович распоряжался насчет чая, Никитина напряженно сидела, как перед фотоаппаратом. — Думаю, вы, товарищ подполковник, не на чай пригласили меня. — В ее острых, проницательных глазах смутная настороженность. — Это точно, Екатерина Васильевна, не на чай. Интересует один пустяковый вопрос: какой такой славный мастер сработал вам эти украшения? Никитина «держала лицо», вела себя достойно, так, словно с ней ничего не произошло, — сознавала свой вес в обществе, свою всесильность. С неким подобием застывшей улыбки она скользнула по собственным драгоценностям и сказала: — Не смогу вам ответить. И не потому, что не хочу, а потому, что не знаю. — И все-таки давайте не будем торопиться. — Алексей Павлович устроился напротив, отпил чая. — Я как-то вычитал, что здравый смысл — мерило нашего ума. Верно подмечено, не правда ли? Никитина улыбнулась. Сказанное слегка задело ее. И это естественно: всякие намеки по ее адресу, а также все, в чем ее подозревали, воспринималось весьма болезненно. Миронов уже многое знал об этой женщине. Она изворачивалась на допросах, говорила всякие несуразности, всячески пытаясь представить себя жертвой обстоятельств. Но факт остается фактом: она погрязла-в преступных деяниях. Взяв в руки чашечку, Никитина степенно тянула душистую жидкость. Тянула и думала. — Все золотые изделия, изъятые у меня, я приобрела в своей столовой, — вдруг сказала она. И после паузы подтвердила — Да, в столовой. И тут с ней произошла какая-то странная метаморфоза: она стала с несвойственной ей поспешностью рассказывать, как все началось. — Яблокова пригласила меня в буфет и извлекла из-под прилавка несколько золотых крестиков. Сверкающие, миниатюрные, ну прямо-таки загляденье. Откуда, спрашиваю, такое чудо? Яблокова указала взглядом на женщину, сидевшую за столиком вместе с двумя моложавыми мужчинами. «Продает?» Буфетчица кивнула. «Почем?» — «По полтиннику», — отвечает. «Берем!» Валентина взяла один, а я два. Кто-то из девочек тоже отоварился. Всем не хватило, но женщина успокоила, обещала еще наведаться… — Как звали женщину? — Нина Николаевна. — Что вы можете о ней сказать? — На вид ей лет под сорок. Синеглазая, короткая мужская прическа, одета современно, в джинсах, в импортной куртке. Верткая бабенка. — А мужчины? — Их в лицо не видела. Сидели спинами к буфету. «Вольготно чувствуют себя ребята, — думал Миронов. — Торгуют не какими-нибудь там поделками, а золотыми украшениями, ни в чем не уступающими фирменным». Когда Никитину увели, в кабинет вошел подполковник Симонов. Алексей Павлович рассказал начальнику ОБХСС о разговоре с Никитиной. — Надо немедленно заняться буфетчицей Яблоковой, — заключил он. — Она под подпиской о невыезде из города. — Хочешь сказать, что следует повременить? — Именно так, из-за осторожности. — У нас, Николай Николаевич, разные понятия на сей счет. Яблокова может помочь: в ее руках нити, наверняка располагает сведениями, которых нам так недостает. Чего же мы будем откладывать? — Голос Миронова звучал холодно и глухо. — Тогда давайте пригласим капитана Носикова, — предложил Симонов. Миронов кивнул головой и продолжал: — Если же Яблокова станет крутить, изменим меру пресечения. Прокурор теперь нас поддержит. Если он решился на Никитину… — Офицеры понимающе переглянулись: нелегко было его уломать. Капитан Носиков вошел в кабинет. — Бери, Василий Иванович, мою машину и кати за буфетчицей. Потом Миронов позвонил эксперту-криминалисту Лиснову и попросил его разыскать толкового ювелира. — Лучше из числа бывших, не связанных с производством, — посоветовал Алексей Павлович. Тем временем доставили Яблокову. Высокая, не по годам располневшая, она то и дело поправляла густые темные волосы, вытирала платочком лицо, покрытое красными пятнами. Яблокова во всем кляла слепую судьбу-индейку. Жила она одна, растила сына. Долго не могла выйти замуж. Однажды, отдыхая в Ялте, познакомилась с длинноволосым шатеном, привезла его в Ленинград. Помогла устроиться на завод, а он через некоторое время перешел работать банщиком. Яблокова переживала: это же срам-то какой — здоровый мужик с дипломом техника стал шайками заведовать. А потом вообще исчез и оказался за решеткой. Длинноволосый был мошенником, обирал доверчивых земляков в одном из южных городков. Присев, Яблокова с ужасом подняла глаза, полные печали. — Я ведь, кажется, все рассказала на следствии. — Не будем касаться вашего дела, — успокоил Миронов. — Скажите, Валентина Ильинична, у кого вы купили золотые изделия, которые изъяты у вас в обеспечение возмещения материального ущерба? — Ах вот оно что! — чуть ли не радостно воскликнула Яблокова. — А я-то мучаю себя догадками: зачем меня опять в милицию? Купила у одной незнакомой женщины. — Так уж и незнакомой? Яблокова изложила историю с приобретением крестиков точь-в-точь так же, как Никитина. — Буфет, как вы знаете, у самого окна. Вся улица как на ладони, — продолжала она, окончательно успокоившись. — Я находилась за стойкой. И вдруг остановилось такси. Из машины вышли трое. Двое мужчин и женщина. Высокий, на вид крепкий, чуть задержался, протянул бумажку и, посмотрев на часы, что-то сказал водителю. Наверное, предложил таксисту через какое-то время снова подъехать сюда. Мужчины сели за столик у окна, а женщина подошла ко мне. Раскрыла сумочку, достала небольшой пакетик и высыпала содержимое мне на ладонь. «Здесь пятнадцать крестиков, — сказала она. — Покажите девушкам, цена пятьдесят рублей». И тут же отошла к мужчинам, села за столик. Ко мне подбежали официантки, кухонные рабочие и все крестики раскупили. Троица распила бутылку шампанского и уехала на такси. — Кто обслуживал гостей? — Галина Малахова. — Приметы мужчин можете назвать? — Тому, кто рассчитывался с таксистом, лет тридцать, в блестящей белой куртке японского производства. У моего мужа была точно такая же. Волосы темные, длинные. Второй ниже ростом и моложе. Кажется, в кожанке. Высокий приезжал с женщиной несколько раз. Я еще шутила: «Под охраной ездишь». — Вы связывались с этой женщиной? — Конечно, и не раз. У меня был ее телефон, записан на бумажке. Когда в столовой работала, он лежал под клеенкой на столике в буфете. Теперь же я работаю маляром. Недавно хотела позвонить: девочки заинтересовались крестиками. Я ходила в столовую, там записку с телефонным номером не нашла, дома тоже все перерыла — как в воду канула моя бумажка. Когда я звонила по тому номеру, трубку снимала старушка. Варвара Степановна ее зовут. Звонила я в понедельник и в четверг. Я спрашивала Нину Николаевну, которая затем мне перезванивала. Я ей говорила, что нашла покупателей, и она привозила. Телефон нашей столовой я дала ей при первой встрече. Во время разговора с Варварой Степановной я отчетливо слышала, как кто-то подходил к ней и просил ключи. Может, это вахта в общежитии или в гостинице. — Вы не могли бы вспомнить номер телефона? Это очень важно. — Я старалась, но ничего не получалось. Помню, что первые цифры «31», а последние — «12», но какие три цифры в середине — убей бог, не помню. — Вы знаете всех, кто из ваших столовских купил у Нины Николаевны золотые изделия? — Конечно, мы же бабы, друг другу показываем, хвастаем. Это наша слабость. — Что еще можете сказать о Нине Николаевне? — Не знаю, заинтересует ли вас, — вспомнила Яблокова. — Как-то в разговоре по телефону она обмолвилась, что сегодня не может приехать, собирается в Колпино и Тосно. Что бы это значило — я не знаю. Яблокова посмотрела на подполковника печальными глазами немало пережившей женщины и горестно заключила: — Не подвернись эти злополучные крестики, может, и не попала бы я в такую беду… — Все может быть, Валентина Ильинична, — посочувствовал Миронов. — И через золото, как видите, слезы текут. В дверь постучали. В сопровождении офицера вошел благообразный старик с аккуратной седой бородкой. — Лев Исаакович, ювелирных дел мастер, — представил офицер. Он хотел еще что-то сказать, но Миронов легким жестом руки остановил его: — Вы свободны. Лев Исаакович выглядел намного моложе своего возраста, бросая ему вызов своей завидной стройностью, густой шевелюрой, хотя и сильно тронутой сединой, здоровым загаром. — Мы с женой давно уже на пенсии, — усаживаясь поудобнее, рассказывал Лев Исаакович. — Вроде как на обочине. Воображение привычно связывает с этим упадок сил, увядание, угасание… — Глядя на вас, я бы этого не сказал… — Нам с женой на помощь пришли цветы. Все мы в старости становимся немного сентиментальными. — Цветы, говорят, хлеб для души. — Во-во, именно хлеб. Люблю, понимаете, цветы — мое отдохновение. Да и вы, гляжу, любитель. Лев Исаакович обвел глазами окна, на подоконниках которых в аккуратных горшочках горели пурпурные цветочки. — Цветы — это хорошо. Человек сердцем мягча-ет, — резюмировал он и как бы незаметно скользнул взглядом по миниатюрному пакетику, где находились золотые изделия. — Думаю, однако, что вы не за этим меня сюда пригласили.