– Это не жара. – Мама говорила тихо, но было в ее голосе что-то такое, что даже воздух словно бы стал холоднее. – Я знаю, где ты была, милая моя. Сорша молча села на землю у порога, подняв облачко пыли. Рядом обнюхивала траву молоденькая рыжая кошка. Мама уже оставила попытки ее прогнать; эта блохастая кошечка объявилась неделю назад и ясно дала понять, что это теперь ее дом. Сорша потрогала пальцем кончик ее хвоста. – Если не знаешь, откуда кто-то взялся, – не бросайся к нему с распростертыми объятиями, – сказала мама. Картошка плюхнулась в воду, забрызгав кошку, но та и ухом не повела. – Про нас можно сказать то же самое, – ответила Сорша. Из-за жары негодование, сквозившее в ее голосе, было слабее обычного. – Правда, нас с распростертыми объятиями что-то никто и не встречает. – Они нас терпят. Им и за это стоит сказать спасибо. – Но почему? – Этот вопрос Сорша задавала уже не раз. – За что говорить спасибо? Почему нельзя просто уехать куда-нибудь, где нас никто не знает и ни в чем не будет винить? – И как ты себе это представляешь? – отрезала мама. – Оставить людей, которые нас приняли? – Со скрипом, – проворчала Сорша. – Людей, трое из которых пожертвовали жизнью ради незнакомцев? Ради нас? – Как будто я этого не знаю! – Сорша стукнула кулаком по земле, взметнув еще одно облачко пыли. Кошка чихнула. – Мам, тебе не надоело вечно чувствовать себя виноватой? Не надоело, что тебе постоянно об этом напоминают? Снаружи лежал целый мир. Почему же мама настаивала, что они должны жить в ограниченном, замкнутом мирке? – Ты привыкнешь, – отрывисто сказала мама. – Это не такая уж и большая плата за наши жизни. Они не забывают – значит, и мы не должны. – Но в том-то и дело… – грустно заметила Сорша. – Здесь мы постоянно всем напоминаем о плохом. С тем же успехом нас могли бы посадить в тюрьму на соседнем острове. – Не такая уж большая плата, как я и сказала. – Мама начала чистить новую картофелину. – К тому же я не знаю, можно ли нам вообще уезжать. Никому другому нельзя – затем этот остров и нужен. – Они здесь, потому что их сюда сослали, – возразила Сорша. – Но мы-то не в ссылке! – Это неважно. Мы тут живем как все и не выбираем, какие правила к нам относятся, а какие нет. – Мамины волосы сияли, словно подсолнух вокруг головы. У Сорши волосы были такого же медного оттенка, но совсем не кудрявились. На ощупь они были как шелк – такие волосы никогда не вьются. – Люди шепчутся, – добавила мама. – Они всегда шепчутся. Мама кинула на нее быстрый взгляд и понизила голос. – Ты им дала хороший повод! – Ногти у нее были бурыми от грязи; она скоблила картошку, и при каждом взмахе ножа Сорша чувствовала, что это по ней проходятся лезвием, обнажая ее душу, выворачивая наизнанку. – Есть вещи, которые так просто не скроешь, не спишешь на суеверия или вранье. Прятать кого-то – это не то же самое, что… – Я не виновата, что все это умею. – Нет. Но если ты что-то умеешь – это еще не значит, что это надо делать. – Я никому не причиняю вреда, – прошептала Сорша. На глаза навернулись слезы, и она упрямо их вытерла. – Я просто хотела помочь. – Знаю. – Мама отложила нож, повернулась к Сорше и взяла ее лицо в свои влажные руки, пропахшие землей. – Но для всех остальных это выглядит иначе. Они знают, что беглец выжил, иначе его уже вынесло бы на берег. Они знают, что он где-то прячется. Сегодня на острове опять были тюремщики. Искали его. Если тебя поймают, то отвезут на остров Расплаты и запрут в этом проклятом месте, и… и… – она умолкла и приложила ладони к собственным щекам, пытаясь успокоиться. Где-то поблизости зачирикала птичка. – Они не смогут меня запереть, – сказала Сорша. – Если даже попробуют, я как-нибудь выберусь… спрячусь, когда они отвернутся… – Только если тебя не заточат в башне, – прошептала мама. – А именно туда тебя и отправят. Там всегда содержат тех, кого подозревают в колдовстве. Что-то в мамином голосе заставило ее сердце сжаться. – Почему? – Потому что в башне колдовать нельзя. Ты ведь помнишь ее историю? Знаешь, из чего ее построили? Сорша нахмурила брови. – Из кернов? Мама кивнула. – Ее строители сделали то, чего делать нельзя: растревожили чьи-то несчастные души. Ограбили их могилы, украли камни – единственные отличительные знаки. Эта башня пропитана смертью. Поэтому там и невозможно колдовать. Ты же знаешь, чем караются особо тяжкие преступления? Сорша кивнула – это все знали. Наказанием за них была смерть. – Ты думаешь, нам здесь плохо, – приглушенно сказала мама. – Ты просто не была там, где еще хуже. А такие места есть, поверь мне. – Мам, откуда ты бежала? Тогда, когда тебя нашли в топях? Ты никогда никому не говорила, даже мне. – Оттуда, куда я не хочу возвращаться. Оттуда, где у женщин и девочек нет ни сил, ни голоса, ни даже имен. Так что и само это место для меня теперь безымянное. – Но тут тоже почти ни у кого нет имен, – недоуменно сказала Сорша. Это была одна из особенностей острова, более всего ненавистных для нее: у большинства здешних жителей имелись только фамилии. Не считая рожденных на острове детей, Сорша и ее родные были единственными, кто носил собственные имена. – Верно. Но разница в том, что здесь это наказание за проступки, и оно распространяется на всех – и на мужчин, и на женщин. – Я знаю, ты благодарна за то, что нас тут приняли, но мы могли бы поехать куда угодно! Сорша на мгновение умолкла, всматриваясь в мамино лицо, но на него уже наползало знакомое замкнутое выражение. Неужели… – Ты просто думаешь, что здесь тебя не станут искать, да? – спросила она, начиная прозревать. – Это идеальное место для того, чтобы спрятаться. Остров для ссыльных преступников. Никто по доброй воле сюда не отправится! Мама, избегая ее взгляда, воткнула нож в картофелину. – Есть места и похуже. – Наверное, – грустно сказала Сорша. Но она знала, что есть места и получше. Места, где прошлое не будет их преследовать и где к ним будут относиться как к обычным людям. Так же, как к ней относится Уинтер. – Но мне-то откуда знать… В кустах поблизости хрустнула ветка. Сорша широко распахнула карие глаза, выискивая в зарослях кролика или лису. Но вместо этого увидела другие глаза – бледные, бесцветные, с редкими светлыми ресницами. Послышался шорох, и они исчезли из виду. Раздался шелест сухой травы и стук удаляющихся шагов. Сорша хотела было окликнуть ее, но осеклась, когда услышала, как мама тихо мычит сквозь зубы от досады. – Это была твоя сестра, да? – спросила она, и ее голос холодно прозвенел в теплом вечернем воздухе. – Прюденс! Иди сюда, работы полно! – Не сердись на нее, мам. – Сорша вгляделась в заросли, но сестры нигде не было видно. По маминому голосу можно было безошибочно угадать, когда она обращалась к Прю: с ней она разговаривала более резко и отрывисто, чем с Соршей. Было заметно, какая из дочек у нее ходит в любимицах, хотя Сорша ради сестры всегда притворялась, что это не так. – Я послала ее проверить силки еще час назад. – Мама подняла таз и унесла в дом. Сорша последовала за ней, сразу же покрывшись потом в душном помещении. – Если она не поторопится, останемся без ужина. Одним воронам известно, сколько времени она теряет, когда вот так без дела шатается по кустам. – Мам! – упрекнула ее Сорша. – Она же услышит! Зачем так грубо? Мама пожала плечами и кинула картошку в кастрюлю со свежей водой. – Трудно с ней. Всегда было трудно. – Но не труднее же, чем со мной? Мама помолчала. Сорша ждала, что она начнет возражать или ругаться, но напрасно. – Она завидует, – наконец сказала мама. – Хочет уметь то же, что и ты. Иногда у нее такой взгляд… мама всегда все видит. – Мам, это нечестно, – вздохнула Сорша. Для нее не было секретом, что Прю тоже хотела бы иметь ее способности, – сестра сама много раз об этом говорила. Но что в этом плохого? Она перевела взгляд на окно. Между стеклами билась застрявшая муха. Сорша и раньше слышала от мамы подобные слова. Прю была более медлительной, более неуклюжей, чем Сорша. Это она всегда падала в крапиву, кашляла на всю церковь посреди мессы и била посуду во время мытья. Она ела вдвое больше Сорши, а объяснять ей что-то новое нужно было вдвое дольше, на что у мамы вечно не хватало ни времени, ни терпения. Однако, несмотря на все это, Прю всегда рвалась помочь, всегда старалась угодить. Разве Сорша могла к ней плохо относиться? И это не считая того, что сестра была ее единственной подругой. – Позови ее. – Мама захлопнула кастрюлю тяжелой железной крышкой. – А не то она весь вечер там прослоняется. Сорша прошмыгнула наружу, радуясь, что спаслась от духоты. Над дверью росли розы, и, выходя, она зацепилась волосами о шипы. Позже Сорша вспоминала этот момент и думала: а вдруг это было предупреждение, вдруг какой-то маленький добрый дух пытался не выпустить ее наружу? Пройдя немного по улице, она услышала чьи-то легкие шаги, звучащие в такт ее собственным. Она резко обернулась и оказалась нос к носу с Прю. Бесцветные глаза сестры были почти вровень с глазами Сорши. – Галки-нахалки! – воскликнула Сорша, чувствуя, как заколотилось сердце. – Зачем же так подкрадываться? Прю улыбнулась, обнажив редкие тускловатые зубы, и зашагала с ней в ногу. Соршу прошиб нервный пот. Далеко ли она была от дома? Слышала ли их разговор? Сорша снова пожалела, что мама так строга к Прю. Той и так было непросто жить в тени сестры – маминой любимицы, да еще с удивительными способностями. И даже если Прю время от времени косится на нее с досадой, разве можно ее за это винить? – Ты уже проверила силки? – В них ничего нет. – Прю сунула руки в карман передника и засвистела сквозь зубы. – Не хотела идти домой с пустыми руками, решила подождать и еще раз проверить. А мама уже и рассердилась. – Это все жара, – пробормотала Сорша. Она всегда придумывала оправдания для маминой резкости. Мол, она устала, замерзла, хочет есть… Прю посмотрела на нее долгим взглядом. – Да, понимаю, – сказала она наконец. – Бедная мама. – Пойдем вместе? – предложила Сорша. – Может, хотя бы у обрыва будет ветерок. Они добрались туда за несколько минут, по дороге болтая о жаре, однако ощущение тревоги всё нарастало, нависало над Соршей подобно грозовой туче. Когда сестры добрались до обрыва, порыв ветра с морских топей ненадолго развеял это неприятное ощущение, а заодно и осушил мокрый лоб Сорши. Девушка вгляделась вдаль – туда, где виднелось расплывчатое пятно главного острова. Он был слишком далеко, и днем смотреть было особо не на что. Зато ночью там светились красивые огоньки.