Когда стало нечем кричать, он еще долго корчился на полу, царапая доски объятыми пламенем руками. Пожрав кожу, мышцы и сухожилия, испарив кровь, огонь вгрызся в кости, и скелет Радаева беззвучно сотрясался, выгибаясь от боли. И лишь когда на пол осыпалась куча праха, неслышный вой утих. Из пепла показалась рука, невыносимо розовая на сером фоне. За ней вторая. Вместе они напряглись, рывком вытягивая из небытия голову и плечи. Длинные волосы закрыли лицо шторками, когда Андрей перевалился через незримую границу, окончательно вытаскивая тело в мир живых. Он долго лежал, тяжело дыша и ощупывая себя – пальцы, уши, нос, ребра. Сработало. Неужели сработало? Он поднялся и, недоверчиво качая головой, начал собирать свою одежду. В правом кармане джинсов нашлась зажигалка. Из левого потайного, непонятно зачем пришитого горе-дизайнерами, Андрей осторожно вынул длинный светлый волос. Пламя слизнуло подношение в долю секунды. «Спокойной ночи, Жасмин. Нормальных тебе снов». Самый лучший в мире диван Старый диван Сашка любил. Ну, может, «любил» не совсем правильное слово, но относился к нему очень тепло. Так, как только ребенок, все еще балансирующий на переходной грани между детством и юношеством, может относиться к неодушевленному предмету. Диван добыл еще Сашкин дедушка, в допенсионном прошлом – комендант местной администрации. Когда-то самые высокие чины города протирали штаны именно на этом обтянутом черной кожей красавце. А потом сменилась эпоха, а вместе с ней – стиль. Следуя новым веяниям, государственные служащие принялись искоренять не только пагубную никотиновую зависимость, но и десятилетиями культивируемую привязанность к массивной мебели. Резко, как опасный вирус, в госучреждениях развилась любовь к чему-то среднему между «евро» и «хай-тек». Причем, как это обычно и бывает, бралось от обоих стилей только самое худшее. А старые шкафы, стулья, секретеры, кресла и, конечно же, диваны, попали под тотальное списание. Под шумок одной из таких ликвидаций Сашкин дедушка, земля ему пухом, и добыл этот чернокожий, слегка потертый и чуть-чуть продавленный трофей. Еще когда Сашка был совсем салагой, он мечтал, что со временем этот диван будет стоять в его комнате. Не точно такой же, а именно этот. Только на этом диване все мышцы расслаблялись, а позвоночник распрямлялся с приятным хрустом. Только на этом диване Сашке снились самые безоблачные и яркие сны. Ни одна кровать, ни одна тахта, ни одна, даже самая мягкая, перина не могли соперничать с ним в удобстве. По Сашкиному разумению, это был самый лучший в мире диван. Был. До тех пор, пока на нем не умер Барабек. * * * – Сашуль, дуй вниз. – Мама вошла в комнату без стука, что в последний год с ней случалось крайне редко. Родители уважали право сына на частную жизнь, пусть даже в этой частной жизни пока не было ни одной особы женского пола. Если мать входила без стука, значит, повод имелся достаточно серьезный. – Дядя Вася приехал, посмотри, вдруг помощь понадобится. – Дядь Васька приехал? – оживившись, Сашка подскочил с дивана, и тот разочарованно скрипнул. Иногда Сашке казалось, что диван взаправду тоскует, когда его хозяин уходит на учебу или тренировку. – Приехал, приехал, – подтвердила мама. – Давай бегом, а то Роберт плакать начнет. Увидев, как вытянулось лицо сына, она подошла к нему и нежно взъерошила волосы. – Сашик, это ненадолго, я обещаю. А теперь – будь умницей, дуй вниз и помоги мужикам, хорошо? Понуро кивнув, Сашка поплелся в коридор. Напялил стоптанные кроссовки, накинул на плечи ветровку и вышел в подъезд. Ткнув пальцем в обожженную кнопку вызова, с облегчением услышал гудение подъемного механизма. – И на том спасибо, – пробурчал он под нос. Лифт, в последние полгода взявший дурную привычку ломаться в самый неподходящий момент, решил не капризничать, что было по-настоящему хорошо. Значит, предстояло тащить Барабека только до первого этажа, а с этим дядя Василий и отец справятся сами. Сашка припомнил, как пару месяцев назад, когда дядька привозил Роберта на очередное обследование, лифт, как назло, оказался сломан. Это был просто форменный ад. Носить Барабека вверх-вниз приходилось как минимум четыре раза в сутки. На анализы и обратно, а затем на процедуры и обратно. Бывало, что процедуры проходили два, а то и три раза в день. Если дядь Ваське не удавалось согласовать с врачами время (а учитывая полную провальность его как дипломата, такое случалось не так уж и редко), приходилось отвозить Роберта домой и вновь затаскивать на шестой этаж. Хорошо еще, что у дядьки была старенькая «нива», в которой он и катал своего отпрыска по больницам. Скрипя и дребезжа, лифт раскрыл прорезиненный рот, обдав мальчика резким запахом хлорки. Сашка не глядя утопил кнопку первого этажа. Мысленно он уже репетировал радушную улыбку. Не для дядьки – дядю Василия он действительно очень любил и радовался каждому его приезду. А для Барабека, которого терпеть не мог и… немного побаивался. Столь противоречивые чувства всякий раз сильно смущали и мучили Сашку, но, к счастью, сына дядька привозил нечасто. Роберт нуждался в постоянном уходе, и даже с сиделкой, которую им выделило государство, дядь Васька оставлять его не рисковал. Неудивительно: поднять Барабека – тут не каждый мужик справится, не говоря уже о престарелых медсестрах. Мама Роберта умерла при родах, однако Сашка иногда подумывал, что ни одна земная женщина не могла породить такое чудовище. Он куда охотнее верил в коварных пришельцев, подбросивших дядьке Василию, добрейшему человеку, это воплощение злобности, раздражительности и ненависти. Сашка искренне не понимал, отчего дядя не сдаст сынка в специализированное заведение, но спрашивать не решался. Опустившись на пружины, лифт дернулся и, скрипнув суставами, выпустил нацепившего дежурную улыбку Сашку. Вприпрыжку выскочив из полутемного, наполненного летающей в воздухе пылью подъезда, он с разбегу вскочил на спину крупному лысоватому мужчине, копающемуся в багажнике старой «нивы», припаркованной прямо у входа. Дядька Василий от неожиданности выпрямился, с глухим стуком ударившись затылком о багажную дверцу. Сдержанно матюгнувшись, он сунул огромную волосатую лапищу за спину, цапнул Сашку за ремень и легко перетащил вперед. – Ну, привет, орел! – Держа весело трепыхающегося племянника на вытянутой руке, дядька довольно улыбнулся. – Чет ты растолстел, братец! Чуть спину мне не поломал! Чем тебя там мамка кормит? Скоро совсем опухнешь, на пирожках-то! Сашка, оставив всякие попытки высвободиться из дядькиной хватки, весело рассмеялся. Тут же, точно по сигналу, из салона «нивы» донесся недовольный то ли стон, то ли всхлип. Барабек очень не любил, когда кто-то радовался. Сам он радоваться разучился давным-давно… Если, конечно, вообще хоть когда-нибудь умел. Дядя и племянник помрачнели одновременно. Точно кто-то выключил ярко сияющие лампочки, освещавшие лица изнутри, погрузив мир в серый унылый полумрак. Дядя Василий осторожно поставил Сашку на землю, зачем-то отряхнул ему ветровку и, подтолкнув к машине, попросил: – Давай-ка… поздоровайся с братом. Очень серьезно кивнув, Сашка, точно приговоренный к расстрелу, шагнул к машине. Барабек предстал перед ним во всей своей стопятидесятикилограммовой красе. Неподвижная туша, состоящая из складок нездоровой землистой кожи и злобных глазок, занимала все заднее сиденье. Там, где с относительным комфортом могли разместиться трое, с трудом помещался один Барабек. Без слов становилось понятно, откуда в руках дяди Василия богатырская силища – потаскай-ка такого ежедневно, станешь сильным поневоле. Вообще-то, Барабеком Роберта называл только Сашка, и исключительно за глаза. Повелось это еще с детства, когда он, едва открыв магию печатного слова, листал книжку со стихами и наткнулся на незабвенное: «Робин-Бобин-Барабек скушал сорок человек…» Книжка радовала богатыми иллюстрациями, и Сашка с ужасом рассматривал гигантского толстяка, удивительно похожего на двоюродного брата. Великан кидал в зубастую пасть маленьких человечков, коров и даже телегу. И имя у книжного чудовища было похожим! Роберт-Робин – для тогда еще шестилетнего Сашки звучало одинаково. Сашка не любил оставаться с двоюродным братом наедине. Будучи старше и сильнее, тот никогда не упускал возможности поиздеваться над Сашкой. В те годы Барабек еще не был полностью парализованным, и его толстые руки подарили Сашке немало оплеух, подзатыльников и бессчетное количество болезненных щипков. Глупая книжка довела обычный страх до состояния чистой паники. Даже мама не сумела полностью развеять его опасений. Она попросила Сашку никогда не называть Роберта Барабеком, особенно при дяде Василии. И Сашка не называл. По крайней мере, вслух. Внутри он по-прежнему не очень любил дядькиного отпрыска, все еще немного побаивался его и, чтобы хоть как-то побороть страх, называл, как хотел. Роберт ненавидел всех и вся и ничуть не стеснялся демонстрировать свои чувства: плевался, дрался, кричал и ломал вещи. Сашка иногда даже радовался, что Барабек не может говорить и теперь уже почти не двигается. Иначе кто знает, какие гадости мог бы натворить озлобленный на весь мир двадцатишестилетний мужик с мозгом трехлетнего ребенка? Задержав дыхание, Сашка нырнул в раскрытую дверь, разрезая лицом теплый липкий воздух салона, точно лайнер воду. Внутри машины была своя собственная экосистема, сформированная промаринованными по́том телесами Барабека. Содрогаясь от омерзения, чувствуя, как липнет к лицу вонь больного тела, Сашка доброжелательно просипел: – Роб, привет! Барабек тяжело повернул голову, вперив пылающие злобой глазенки в двоюродного брата. Жирные щеки при повороте тяжело качнулись, из уголка рта свесилась, потянувшись вниз, ниточка вязкой слюны. – Аааэээмыыыыым! – разлепив толстые губы, недовольно промычал он и вяло дернул рукой в попытке ударить брата по носу. Поспешно вынырнув обратно, Сашка с наслаждением втянул пахнущий выхлопными газами, но при этом такой чистый и здоровый воздух. Дядька тем временем вытащил из багажника объемистую спортивную сумку, с грохотом захлопнув заднюю дверцу. В салоне обиженно замычал Барабек. Словно большая собака, он тряс головой, разбрасывая вокруг капельки пота и слюны. Сашка с тоской глядел на дядькину сумку, разочарованно размышлял о том, что маминому обещанию не суждено сбыться. – Мы на недельку, – перехватив его взгляд, пробормотал дядя Василий. – Можно было бы быстрее управиться, да на анализы очередь сумасшедшая. Никак не поспеваем… А возить его туда-сюда, сам понимаешь… Он, извиняясь, развел большими волосатыми руками. – Да порядок, дядь Вась, – по-взрослому, неосознанно копируя отца, ответил Сашка. – Че ты как неродной-то? Дядька смущенно улыбнулся. Легко вздернув сумку на крышу машины, благодарно хлопнул племянника по плечу. – А вон и папанька твой! – разбил неловкое молчание дядя Василий. – Ты давай вот что: забирай у бати пакет, хватай сумку и беги нам двери открывать. Мы Робку сами доволочем. Привычно не замечая царящего в машине тяжелого запаха, он залез в салон, осторожно подтаскивая протестующе мычащего сына к выходу. Мысленно выругавшись, Сашка снял с крыши сумку. Предстояло настроить себя на недельное пребывание Барабека в его квартире. В его комнате. На его диване. * * * Сколько Сашка себя помнил, «нашествие Барабека» он всегда переносил стоически. Не желая расстраивать дядьку, ни разу даже не пожаловался на Роба. Единственное, с чем он никак не мог смириться, к чему не смог привыкнуть, – это засыпать не на своем месте. После ужина отец достал с антресолей старый матрас, покрытый вылинявшими синими полосами, и чуть менее старое одеяло. Судя по так и не споротым биркам, постельные принадлежности когда-то находились в подотчете у некоего д/с № 632 «Ежевичка». Каким образом дедушка, никогда не имевший к детскому саду «Ежевичка» никакого отношения, смог добыть эти трофеи, оставалось загадкой. В кладовых, на антресолях и в гараже до сих пор можно было найти запасы, сделанные неугомонным стариком. Впрочем, даже все они вместе взятые не шли ни в какое сравнение с диваном, узурпированным Барабеком. Года три назад у Сашки с матерью состоялся довольно серьезный разговор, в ходе которого он четко понял, что моменты, когда дядя Василий приезжает в гости «с семьей», нужно пережидать как плохую погоду, например. – А отца даже не думай донимать, – строго сказала ему тогда мать. – Он тебе скажет то же самое. – Ну, маааа! – попытался надавить на жалость Сашка. – Роб же под себя писает! Я больше на этот диван не лягу! Мать дернула щекой, но сына перебивать не стала. Молча выслушала все жалобы, а потом ответила, довольно жестко: – Значит, будешь постоянно на полу спать. А не захочешь – так возьмешь губку, порошок и все отмоешь. Доступно объясняю? Красный от стыда Сашка кивнул. Больше они к этому разговору не возвращались. Барабека селили в детской, на широком диване, выдворяя законного владельца на пол. Всякий раз после этого Сашка просыпался разбитым, точно всю ночь таскал холодильники. Вот и сейчас, лежа на жестком ватном матрасе, он безуспешно ожидал прихода сна, непроизвольно вслушиваясь в беспокойное сопение накачанного лекарствами Роберта. Пружины дивана постанывали в такт гоняемому могучими легкими воздуху. Скрип-скрип-скрип-скрип – вдыхал Барабек. И с долгим протяжным скрежетом выдыхал переработанный воздух обратно – скрииииииип! Раздраженно перевернувшись на бок, Сашка сунул голову под подушку. Это невыносимо! Даже ночью Роберт отравлял ему жизнь. Он кряхтел, плямкал толстыми губищами, шумно выпускал газы, постанывал, даже подвывал во сне. Но самое ужасное – невероятно громко дышал. Тишина, находись она в одной комнате с Барабеком, давно уже сошла бы с ума и выбросилась в окошко. Ночь в одной комнате с сипящим, словно Дарт Вейдер, паралитиком обещала быть длинной. Последняя мысль внезапно обеспокоила Сашку. Заставила обратить внимание на нечто, что ему совершенно не понравилось. Приподнявшись на локте, мальчик замер, прислушиваясь. И то, что передали ему уши, заставило Сашку вмиг покрыться холодным потом. Диван не скрипел. Роберт перестал дышать. Откинув ставшее вдруг неподъемно тяжелым одеяло в сторону, Сашка на четвереньках пополз к дивану. По позвоночнику, волнами от затылка к копчику, расползались мурашки. Перепрыгнув широкую резинку боксерских трусов, они двинулись вниз, к самым пяткам. Туда, где уже несколько долгих секунд находилась Сашкина душа. – Роб? – остановившись у дивана, Сашка изо всех сил напрягал глаза, чтобы рассмотреть Барабека. – Роб, ты как? Он не ждал, что Роберт внятно объяснит, но искренне надеялся, что тот хотя бы рассерженно замычит, дав понять, что по-прежнему ненавидит своего младшего родственника. То есть покажет, что находится в своем обычном состоянии. Но чем дольше Сашка стоял вот так, силясь сквозь темень разглядеть заплывшее жиром лицо Барабека, тем отчетливее понимал – ответа не будет. Сердце колошматило в грудную клетку, как перевыполняющий план молотобоец, – гулко, часто, ритмично. Точно пыталось проломить хрупкую реберную клетку и сбежать отсюда подальше. Преодолевать отвращение пришлось почти физическими усилиями. Проглотив скопившуюся во рту слюну, Сашка глубоко вдохнул густой запах Барабека и приложил ухо к неподвижной черной туше. Туда, где, по его предположениям, за килограммами жира прятался «мотор» двоюродного брата. Ухо прижалось к насквозь промокшей безразмерной футболке, облепившей торс Роберта. Пропитавший ткань пот оказался абсолютно холодным, а грудь, качнувшаяся под нажимом Сашкиной головы, напоминала студень. Содрогаясь от омерзения, мальчик задержал дыхание, прислушиваясь. Внутри Робертовой грудной клетки было тихо. Тихо и пусто. Сашка почувствовал, как холодеют ладони. И в этот самый миг умирающее сердце в последнем усилии с грохотом толкнулось Сашке в ухо, а на затылок, больно прихватив отросшие на загривке волосы, опустилась тяжелая, напоминающая вязанку сосисок рука. Раздался сиплый выдох, и что-то отвратительно забулькало. Прижатый огромной ладонью, не в силах оторвать голову, Сашка скосил глаза, и… наткнулся на горящие ненавистью глаза Барабека. Отчего-то сейчас темнота совершенно не мешала разглядеть каждую складку его отвратительной опухшей физиономии. Напротив, она выгодно подчеркивала все черточки, впадинки, все морщинки, делая лицо Роберта похожим на чудовищных размеров жабью морду. Жабью морду, которая как раз сейчас раскрывала широченную пасть. – Робин-Бобин-Барабек… – пронеслось в свихнувшемся от паники мозгу Сашки. – Скушал сорок человек… Барабек собирался сожрать его. Осознав это, Сашка наконец-то сбросил оцепенение, вырвался из толстых пальцев и заорал что было мочи.