* * * Скорая уехала уже минут сорок как, а мама все еще плакала. Белая машина с красными тамплиерскими крестами увезла Барабека, дядьку Василия и отца. После того как последний человек в белом халате, словно призрак, исчез за дверью, в квартире наконец-то наступила тишина. Лишь редкие мамины всхлипы приглушенно раздавались из кухни. А еще оттуда резко тянуло сладким сигаретным дымом. Сашка впервые видел маму курящей. Стоя в коридоре, робко глядя на сгорбившуюся над подоконником мать, он не решался подойти и оправдывал бездействие тем, что ей нужно выплакаться. Но на деле Сашка боялся, что мать своим поразительным чутьем уловит его надежду, почти настоящее счастье оттого, что больше никогда он не увидит жирную физиономию Барабека, не почувствует на себе его пристальный, прожигающий злобой взгляд. Не будет беспокойно ворочаться по ночам, слушая, как поскрипывают в ночи напряженные пружины. Не будет вглядываться в беспросветную темноту, боясь увидеть медленно подползающую к нему жирную тушу. Сейчас Сашка чувствовал себя средневековым крестьянином, которому вдруг сообщили, что оборотень, сожравший половину деревни, убит храбрым рыцарем. Лишь заплаканные мамины глаза не давали ему радоваться открыто. Фигурка у окна внезапно вздрогнула. Увидев сусликом застывшего сына, мать торопливо затушила сигарету в жестяном блюдце-пепельнице. На Сашку уставились мокрые, покрасневшие от слез и дыма глаза. Невеселая улыбка чуть тронула бледные губы – все в порядке, ничего не изменилось, пыталась сказать она, но выходило не очень убедительно. Мама всхлипнула, шмыгнула носом и, вытянув руку вперед, поманила Сашку. – Ты чего там прячешься? Давай иди к мамке… Сашка послушно подошел. Не зная, что делать, как себя вести, просто остановился рядом. Горячая мамина ладонь схватила его за локоть, больно защемив ногтями кожу, с силой потянула вниз. Сашка, впервые с, наверное, лет девяти, уселся к маме на колени. Почувствовав, как в плечо уперлось мокрое лицо, как стиснули пальцы его руку, он вдруг сильно разволновался и, по какому-то наитию, осторожно погладил светлые мамины волосы. Странно, он впервые заметил у них седые корни. – Ма, ну ты чего, а? – промычал он. – Все хорошо будет… – Не будет, родной мой. Не будет… Папа сейчас звонил… не довезли Робку. К Сашкиной шее прижались мамины глаза – мокрые, обжигающие. Он гладил ее волосы, как заведенный повторяя: «Все хорошо, все хорошо, все хорошо…» А когда мама разревелась в голос, тяжело всхлипывая и вытирая слезы о его футболку, Сашка не придумал ничего лучше, как прижать ее голову к своей груди и, мерно покачиваясь, шептать, все так же, рефреном: – Тише-тише-тише… тише-тише-тише… тише-тише-тише… Он внезапно осознал, что мать плачет вовсе не из-за Роба. Просто она очень боится потерять его, Сашку. * * * Утро не радовало. Каждый новый день оно припозднившимся гулякой входило в дом – шумно, громко, ярко, нисколечко не считаясь с тем, что кто-то еще спит. Оно бесцеремонно лезло в лицо горячими солнечными лучами, громко разговаривало о чем-то птичьими голосами и нагло пыталось согнать людей с постелей. Но сегодня Сашка встретил утро, что называется, на ногах и увидел, как оно приходит на самом деле – уставшее, невыспавшееся, серое после долгой, наполненной излишествами ночи. Да, утро определенно не радовало. Весь остаток ночи трезвонили телефоны: металлическим звонком – домашний и какой-то старой песней Пугачевой – мамин мобильный. В промежутках между звонками мама много курила, но больше уже не плакала. Не знающий, куда себя приткнуть, Сашка приносил ей воду, разогревал куриный суп в надежде, что мама проголодается, а под утро по собственной инициативе даже сгонял в ларек за минералкой и сигаретами. Увидев блестящую пачку «Мальборо», мать вполсилы отвесила Сашке подзатыльник, но сигареты все же взяла. Когда окончательно рассвело, вернулись отец и дядька Василий – мрачные, смурные, отяжелевшие взглядом и осанкой. Отец сразу отправился переодеваться – второпях он уехал со скорой в одних лишь старых спортивках, майке и тапочках. Смотреть на дядь Ваську, сгорбившегося, свесившего огромные руки едва не до пола, было просто невыносимо. Он все стоял и стоял посреди прихожей, бессмысленно глядя под ноги, и нижняя челюсть его то и дело начинала трястись, точно этот великан силился что-то сказать. Машинально сграбастав подошедшего племянника, он прижал его к твердой бочкообразной груди так сильно, что у Сашки затрещали кости. Племянник обнял его в ответ и, стараясь не обращать внимания на ноющие ребра, терпеливо ждал, пока родители не отведут дядьку Василия в сторону. – Сашуль, мы с папой к дяде Васе поедем. Ему сейчас помощь понадобится, нужно… – Мама замялась, не дав сорваться с языка неприятному слову – слову, за которым остаются только подгнившие цветы, тлен и медленное забвение. – …похороны… – выдавила она наконец, – нужно похороны организовать, поминки, сам понимаешь. А за тобой бабуля присмотрит, хорошо? – Мам, ну что я, маленький? – Большой, большой, – грустно улыбнулась мама. – Не спорь, ладно? Баб Катя тебя хоть покормит по-человечески. Мы, скорее всего, только завтра вернемся. Взрослые собрались и уехали. Осунувшийся дядька Василий даже забыл попрощаться с племянником; так и вышел, повесив голову, по пути сильно ударившись плечом о дверной косяк, но, кажется, даже не обратив на это внимания. Сашка смотрел в окно на отъезжающую «ниву», похожую на грустного четырехколесного жука, и тихо радовался, что не останется один. Он вообще любил, когда бабушка Катя приходит в гости – единственного внука старушка холила, лелеяла и, судя по всему, собиралась откормить до размеров покойного Барабека, – а сегодня общество близкого человека было Сашке просто необходимо. Есть мнение, что бабушки – существа медлительные, почище иных черепах. Так вот бабушка Катя это утверждение опровергала одним своим существованием. Не прошло и четверти часа, как она уже стояла в дверях квартиры с двумя холщовыми сумками, забитыми продуктами. – Горе-то, горе-то какое! – вместо приветствия пробормотала она, на ходу целуя внука в щеку и скидывая стоптанные туфли. – Отмучился Робка, земля ему пухом. Несмотря на рост сто шестьдесят сантиметров и птичий вес, баба Катя умудрялась занимать очень много места. Позволив внуку дотащить сумки до холодильника, бабушка решительно отправила его отсыпаться и в момент заполонила собой все пятнадцать квадратных метров кухни. Сашка еще не дошел до своей комнаты, а вслед ему уже неслась сопутствующая каждому бабушкиному появлению симфония, лидирующие партии в которой исполняли гремящие кастрюли. Никакие катастрофы не в силах изменить бабушку Катю, подумал Сашка, улыбнувшись впервые за бесконечно долгие сутки. И это наконец убедило его в том, что мир в порядке, возможно, даже в большем, чем был раньше. Что все действительно хорошо и горе дяди Василия не бесконечно. Что вскоре жизнь вернется на круги своя и, чтобы процесс возвращения прошел как можно быстрее, ему действительно необходимо выспаться. Хотя бы немного. Прикрыв за собой дверь, Сашка привычно плюхнулся на отныне навсегда свободный от посягательств Барабека диван. Прыгнул спиной назад – так, как это делают легкоатлеты, берущие заветную планку. Дальше обычно следовало мягкое, упругое соприкосновение спины с кожаной обивкой, жалобный скрип пружин и блаженное откидывание головы на подушку. Обычно, но не в этот раз. Раздался знакомый грохот – это диван внезапно открылся, без посторонней помощи откинув вниз заднюю половину и подняв переднюю. Не было радостной встречи уставших за день мышц спины с мягкими подушками. Сашка с грохотом рухнул в отсек для белья. Сильнее всего досталось голове, стукнувшейся о дно дивана так сильно, что клацнули зубы. Правая рука вошла идеально и ударилась даже почти не больно. Но сверху на нее всем весом навалилось Сашкино тело, заставив сустав болезненно хрустнуть. Очень плохо пришлось левому локтю, который угодил точно в бортик нижней полки. Боль электрическим разрядом взлетела до самого мозга, взорвавшись там вспышкой сигнальной ракеты. Сашка замычал, торопливо прижав ушибленную руку к груди. И внезапно замер. Ему вдруг отчетливо привиделось, что он лежит в огромном черном гробу, идеально подогнанном под его, Сашкин, рост. Лежа внутри дивана, он беспомощно наблюдал, как медленно опускается крышка, и закричал лишь тогда, когда левая лодыжка взорвалась невыносимой болью. Возвращаясь в исходное положение, диван с силой давил на оставшуюся снаружи ногу. Сашка почувствовал, как напрягаются, не в силах сопротивляться, сухожилия, услышал громкий щелчок ломаемой кости, ощутил, как острые осколки прорывают кожу. Диван отгрызал ему ногу. Ощущая себя погребенным заживо, Сашка орал как сумасшедший. Свободной левой рукой он, забыв про боль, колошматил в мягкую податливую фанеру, пытаясь пробиться наружу. Правая рука, как назло, застряла намертво. Как-то резко стало тесно, будто сомкнулись стенки, будто сжался гигантский желудок. И еще – душно, точно захлопнувшаяся пасть выдохнула весь воздух. Задыхаясь, Сашка выгибался мостиком, безрезультатно толкая крышку животом и бедрами. Извиваясь, он бился внутри дивана, медленно сползая в темноту беспамятства. Пасть раскрылась так же внезапно, как в первый раз. Широко распахнув веки и рот, Сашка сделал несколько глотков воздуха и света зараз. Настолько глубоких, что заболели легкие, а глаза плаксиво заслезились. Над ним, окруженная летающими в лучах света пылинками, точно каким-то магическим ореолом, склонилась бабушка Катя. Морщинистые руки держали крышку дивана, на манер циркового дрессировщика, смело разжимающего пасть льву. Сказочный вид спасительницы портил только старый перепачканный мукой передник – баба Катя стряпала пирожки. Кое-как высвободившись, Сашка нерешительно взглянул на ногу, внутренне готовясь к самому худшему. На секунду он даже действительно увидел кровоточащий обрубок, из которого во все стороны торчат лохмотья пережеванного мяса, разорванные сухожилия и мраморно-белый слом перебитой кости. Сашка мотнул головой, проступившие слезы слетели с ресниц, возвращая ногу на место: все ту же ступню сорок второго размера в синем носке не самой первой свежести. – Ты чего орешь, оглашенный?! – запричитала баба Катя. – Всех соседей, поди, на уши поднял! Сашке невыносимо захотелось подпрыгнуть, чтобы, обвив руками морщинистую шею, разреветься бабушке в плечо. Укушенная диваном нога коварно подогнулась, заставив его неуклюже плюхнуться обратно. – И чего ты в диван залез? Совсем ума нет? – продолжала разоряться бабушка. И Сашка понял, что ничего ей не скажет. Потому что в диван-людоед не поверит даже баба Катя, не пропускающая ни одной передачи по «Рен-ТВ». Для виду потерев глаза руками, Сашка грубо хохотнул: – Так я это… круто я тебя напугал, ага?! – Напугал? – Бабушка удивленно заморгала. Пристально глядя на Сашку, она молча жевала губы. Так долго, что он поверил, будто бабушка все же почувствовала плохо замаскированную ложь… Но тут баба Катя взорвалась: – Напугал?! Ах ты ирод малолетний! В гроб бабку загнать решил, да?! Напугал! Ты погоди, паршивец, отец приедет, я ему все скажу! Неделю на стул сесть не сможешь! Последние слова бабушка крикнула уже с порога комнаты. – Пугать он меня вздумал, щенок! – Она с силой хлопнула дверью и, продолжая ругаться себе под нос, удалилась в сторону кухни. Но еще до того, как бабушка покинула комнату, Сашка поспешил вылезти из злополучного дивана. Он с опаской разглядывал раскрытую пасть, казавшуюся сейчас совершенно безобидной, по-своему даже уютной, и вряд ли услышал, как приглушенный дверями и расстоянием, донесся из кухни голос бабы Кати: – Ужин готовить не буду! Как тебе такие пугалки, паршивец маленький?! Поглощенная праведным возмущением, бабушка Катя начисто забыла, как испугалась, по-настоящему испугалась, когда вбежала в Сашкину комнату. Глупость, конечно, но на секунду ей показалось, что диван заживо пожирает ее единственного внука. * * * Первое время баба Катя еще шумела на кухне, демонстративно грохоча кастрюлями даже громче обычного, а затем, не выдержав ссоры с бестолковым, но все же любимым внуком, зашла его проведать. В знак перемирия принесла кружку морса, а к ней – целую тарелку свежих дымящихся пирожков, с луком и яйцом, Сашкиных любимых. Странно, но отчего-то она чувствовала себя виноватой. Внук сидел за компьютерным столом, заваленным учебниками, толстыми тетрадями, компакт-дисками, канцелярской мелочью и немытыми чашками. Завалы эти баба Катя разбирала регулярно, но всякий раз после ее ухода они мистическим образом возникали вновь. Сашка не играл, что было несколько удивительно, и даже не сидел в Сети, что было совсем уж странно. Подобрав под себя ноги, внук облокотился на стол, хмуро глядя в одну точку. Локтем сдвинув в сторону скопившийся на краю хлам, грозящий осыпаться, словно подточенная водой скала, бабушка аккуратно поставила на стол тарелку с пышущей жаром выпечкой. Отыскав среди хлама исцарапанный до невозможности компакт-диск, поставила на него кружку с морсом. Внук даже не шелохнулся. Не улыбнулся, не схватил пирог, не пробурчал с набитым ртом: «Фпафиба, ба!» Казалось, он вообще не замечал ее присутствия. Баба Катя так и не решилась ни о чем спросить. По-старушечьи покачав головой, она тихонько покинула комнату. У двери остановилась на секунду и робко-робко, так, как умеют только старенькие бабушки, всем сердцем любящие своих непутевых внуков, сказала: – Сашенька, я к Тамаре Васильевне схожу, хорошо? Ты покушай пока, касатик мой, ладно? Пирожочки твои любимые… Не дождавшись ответа, бабушка Катя осторожно прикрыла дверь. Сашка слышал, как она возится в прихожей, позвякивает ключами. Потом трижды клацнул дверной замок, и входная железная дверь с грохотом отрезала Сашку от всех живых людей этого мира. Оставив один на один с кошмаром. Молчание затягивалось. – Ну что?! Так и будем друг на друга пялиться?! – не выдержав, выпалил Сашка наконец. Голос звенел от напряжения и даже как будто обладал небольшим эхом. Был он слегка надтреснут, точно Сашке вживили голосовые связки вороны, а звучал – на редкость глупо. Собственно, как еще может звучать голос человека, разговаривающего с диваном? Диван отмалчивался, всем своим массивным видом показывая, что Сашка – не самый интересный собеседник. Обладая всем временем мира, диван никуда не торопился. Словно матерый хищник, он готов был ждать столько, сколько потребуется, чтобы однажды, когда добыча потеряет бдительность, оттяпать ей голову. Представив, как деревянная пасть сильным ударом переламывает его тощую шею, Сашка вздрогнул. – Я тебя не боюсь, – сказал он. Соврал безбожно, совершенно бездарно соврал. Слишком уж ощутимо дрожал голос. Показалось, что диван приобрел самодовольный вид. От безвыходности ситуации Сашке хотелось расплакаться. Ведь стоит сказать кому-нибудь, что диван пытается его убить – и все! Дурка обеспечена! А диван останется дома, чтобы рано или поздно сожрать кого-нибудь из Сашкиных родителей. Даже если допустить самое благоприятное развитие событий, в котором мать с отцом просто выкидывают диван на свалку, а сына отправляют на лечение в дурку… Даже в таком случае… На миг перед глазами мелькнула картина – старый диван стоит возле мусорных ящиков, намекая, что он все еще очень даже неплохо смотрится в спальне или в гостиной, перед телевизором. И ведь возьмут же! Кто-нибудь обязательно польстится на черную кожаную обивку и притащит к себе в квартиру убийцу. А ну как диван заберет какая-нибудь бедная, но хорошая семья? А что, если в этой семье будут дети? Сашка похолодел. Неизвестно, трагедию каких масштабов он успел бы вообразить, не ворвись в его панические мысли громкий скрежет. Сашка подозрительно посмотрел на диван. Так и есть. Между кожаной спинкой и стеной образовалось пространство, сантиметров в десять. Не слишком умело, почти не скрываясь, диван подкрадывался. Соскочив со стула, Сашка трусливо отбежал к двери и, готовый в любую секунду дать деру, застыл там, настороженно наблюдая за чернокожим чудовищем. Прямо на его глазах диван двинул вперед сперва правую часть, а затем подтянул левую. Перед массивными деревянными ножками ползла гармошка смятого паласа. Не выпуская диван из вида, Сашка поспешно нащупал ручку и, рванув на себя, пулей вылетел из комнаты. Стоя в прихожей, он переводил дух, ожидая, когда успокоится бешено бьющееся сердце. Только почувствовав, что голос больше не дрожит, твердо сказал: – Я тебя сожгу! Понял?! Сожгу на фиг! В ответ диван угрожающе раззявил пасть – Сашка впервые обратил внимание, что внутренняя сторона сиденья густо усеяна вылезшими шляпками мебельных гвоздей. Или, быть может, ему это показалось – «пасть» тут же с треском захлопнулась. – Что, не нравится?! – Сашка злорадно улыбнулся. Диван вновь приоткрыл пасть и аккуратно закрыл ее. И еще раз. А потом – еще. Часто-часто. И Сашка наконец понял, что тот просто смеется. По-своему, но очень издевательски, прекрасно понимая – разводить костер в квартире Сашка не посмеет. Тем временем диван придвинулся еще на полметра, встав ровно посередине комнаты. Точно дворовый задира, он вызывал Сашку на драку. Молчаливо подзуживал. Упрекал в трусости, зная, что ни один нормальный мальчишка этого не стерпит. А Сашка был нормальным мальчишкой. – Ну, погоди, гад! – ругнулся он и помчался в прихожую. Найти на полке с инструментами плотницкий топорик было делом пары секунд. В следующую минуту Сашка уже вновь стоял в дверном проеме своей комнаты. Приглашая войти внутрь, диван со скрипом отодвинулся назад на пару сантиметров. По-бычьи наклонив голову, Сашка нырнул в комнату и закрыл за собой дверь, отрезая все пути к бегству. Черная обивка вспучилась, подобно гигантскому пузырю на маслянистой пленке нефти. Распавшись на три неравномерных вздутия – одно большое в середине и два маленьких, по краям, – выпуклость пошла рябью. Миг – и на спинке дивана проступили знакомые черты: сплюснутый нос, будто упершийся в твердую поверхность, вислые бульдожьи щеки, впадинки глаз. Самих зрачков видно не было. В этих местах черная кожа вдавилась глубоко внутрь, образовав пустые глазницы. Все это двигалось, менялось, вздымалось и опадало ежесекундно, отчего казалось, что лицо по-настоящему живое. – Барабек… – изумленно прошептал Сашка. Завороженный нервными гримасами уродливой морды, Сашка едва не прозевал, как из двух меньших выпуклостей выросли огромные ладони, увенчанные толстыми сардельками пальцев. До предела натягивая кожаную обивку, они потянулись к мальчишке, сжимаясь и разжимаясь. Вздрогнув от неожиданности, Сашка проворно отскочил назад. Клацнув приподнятым сиденьем, диван сделал рывок вперед, нещадно царапая пол, собирая в гармошку потертый палас. Странно, но страха Сашка не чувствовал. Лишь злобу на глупого Барабека, отравляющего ему жизнь даже из могилы. – Что, гад, руки коротки?! Робин-Бобин-Барабек скушал сорок человек! А на утро говорит – у меня живот болит! – прокричал Сашка обидную скороговорку.