Мы будем ждать тебя… Мин бол – Айсан, это я! У нас сегодня аврал на работе, я задержусь немного. Если все нормально пойдет, часа на два всего опоздаю. Ужинать без меня садись. Если ийэ будет звонить, скажи, что я завтра перезвоню, пусть не беспокоится… Невидимый мужчина немного помолчал – было слышно его тихое дыхание, чуть испорченное помехами на линии, – а затем резко закончил: – Все… До вечера. После этого диктофон противно пискнул и известил автоматическим женским голосом с ярко выраженным китайским акцентом: – Сообщение окончено. Сообщений больше нет. – Та-а-ак… – протянул Аркадий Афанасьевич Пряников. – И… э-м-м-м… что же это такое? Сидя в гримерке перед зеркалом, уставленным целой батареей тюбиков, флаконов и баночек, похожих на снаряды различных калибров, он с недоумением разглядывал молодого человека, принесшего эту запись. Честно говоря, если бы не пятитысячная купюра, которой нахальный гость вовремя посветил перед лицом Пряникова, Аркадий Афанасьевич нипочем бы не стал тратить время, отведенное на подготовку к выступлению. Но для вышедшего в тираж комика, будь он хоть трижды заслуженным артистом России, пять тысяч рублей за десять минут времени – деньги очень даже неплохие. Да что там – хорошие деньги! Определенно, хорошие. В последнее время гонорары Аркадия Афанасьевича нечасто превышали двадцать тысяч за вечер и были так же редки, как снег в июле. Он никак не ожидал, что его попросят прослушать сообщение с автоответчика. Юмористический монолог – да, это часто бывало, правда, все больше приносили видеозаписи. Бывало, подсовывали номера из КВН. Однажды даже принесли домашнее видео некой начинающей певички, горяченькой, надо отметить, девчушки. Но автоответчик? – Это шутка такая, да? – Чувствуя, что начинает закипать, Аркадий Афанасьевич исподлобья посмотрел на гостя. Гость, молодой человек той неопределенной «ботанской» внешности, что вечно мешает поставить верный возрастной диагноз, снял с переносицы круглые очки а-ля Гарри Поттер и принялся смущенно протирать их краем выбившейся из брюк рубашки. – Нет, что вы, – водрузив очки обратно, сказал он наконец. – Вы не подумайте плохого, но я же вас сразу предупредил, что просьба у меня будет необычная. – Тогда излагайте быстрее или проваливайте ко всем чертям, – недовольно рыкнул Пряников. Ощущение, что его дурачат, не проходило. Уж слишком кондовым заучкой был его посетитель – костюмчик и рубашка с вязаной жилеточкой, точно снятые с вешалки в секонд-хенде, безвольное, незапоминающееся лицо, идеально прилизанные волосенки средней длины, – классика жанра. Такие типажи Аркадий Афанасьевич терпеть не мог. А тут еще и эти очки, которые даже на вид были дороже половины гримерной, а по факту, похоже, исполняли декоративную функцию – артист заметил, что, сняв их, молодой человек не сощурился, как это автоматически делают близорукие люди. Впрочем, глаза у гостя и без того были слегка раскосые и оттого будто бы прищуренные. И все же Пряников украдкой оглядел комнату на предмет спрятанных видеокамер. Очень уж не хотелось на старости лет угодить в какую-нибудь дурацкую телепередачу вроде «Улыбнитесь, вас снимают!». – Мне нужно, чтобы вы воспроизвели этот голос. Молодой нервничал, но просьбу свою изложил твердо. Пряников медленно, будто в раздумье, пожевал губами. Со стороны могло показаться, что он взвешивает все за и против, пытаясь понять, сумеет ли выполнить заказ. На деле же Аркадий Афанасьевич уже давно про себя разложил голос с автоответчика на звуки и тональности и пришел к выводу, что ничего сверхсложного в нем нет. Разве что незнакомый, еле уловимый акцент говорившего слегка смущал пожилого пародиста. – Кто это? – спросил Пряников. – Мой отец. – Глаза молодого уперлись в пол. – И почему я должен… – Позавчера его убили, – закончил гость. Глядя на вытянувшееся лицо очкарика, Пряников мысленно отругал себя за то, что не доверился чутью – голос молодого и аудиозапись с самого начала показались ему похожими. Решив не форсировать события – обещанные парню десять минут еще не истекли, – артист откинулся в кресле и приготовился слушать. – …как раз в тот вечер, когда было сделано это сообщение. Как он и сказал, возвращаться пришлось поздно. Решил срезать через пустырь… Срезал… Пятнадцать проникающих ножевых ранений… Молодой человек протяжно вздохнул и уткнулся лицом в открытые ладони. К великому облегчению Пряникова, плакать он не стал. Посидел так несколько секунд и закончил – быстро и сжато. И хотя речь его была несколько путанной, ситуация все же наконец-то прояснилась. – Он вечером должен был своей ийэ позвонить. Бабушке, в смысле. То есть это для меня она бабушка, а для него – ийэ. Мама то есть. Это по-якутски. Он ей раз в две недели звонит. Звонил… Она у нас старенькая совсем, сердцем больная – ее такая новость в могилу сведет. Если бы вы смогли… если бы вы согласились… поговорить с ней его голосом? Всего один раз и совсем недолго… В повисшем молчании было слышно, как тикают настенные ходики, давно и безнадежно отстающие часов на пять. – Вот что… э-м-м-м… молодой, э-э-э-э, человек… – неуверенно начал Пряников. – Айсан. Айсан Тадын. – Ага, хорошо, Айсан. – Про себя артист уже давно называл его Очкариком и от очевидного прозвища отказываться был не намерен. – Давайте мы вернемся к этому разговору завтра, а я пока подумаю, чем я смогу вам помочь… Говоря так, Пряников встал с кресла, поддел гостя под локоть и осторожно поволок к выходу. Очкарик пытался вяло сопротивляться, но силы были явно неравны – матерая фигура заслуженного артиста России была гораздо массивнее и выше. – Вы не понимаете, – пытался протестовать Айсан, отчаянно цепляясь длинными пальцами за давно некрашеный дверной косяк, – у нее сердце! Она же умрет, если он не позвонит! Если вы не позвоните! Сегодня! – Не-ет! Это вы не понимаете! – пыхтел над сопротивляющимся визитером артист. – У меня концерт через два часа, а я тут с вами вожусь! Завтра приходите, тогда и поговорим… Он уже почти совладал с назойливым посетителем, но тут Очкарик, восемьдесят процентов тела которого уже покинули гримерку, крикнул ему прямо во вспотевшее одутловатое лицо: – Тысячу! Наличными! И чтобы убедиться, что ослабивший нажим Пряников понял его правильно, добавил: – Долларов! Аркадий Афанасьевич резко сменил линию поведения. Он тут же втянул Очкарика обратно в гримерку и захлопнул дверь. – Что ж вы так орете?! – нервно зашептал он, лихорадочно крутя головой по сторонам. При упоминании тысячи долларов наличными Аркадию Афанасьевичу за каждой шторой вдруг стал мерещиться налоговый инспектор. Когда-то, в «годы золотые», он и сам мог вот так запросто предложить кому-нибудь «штуку баксов» и даже делал это неоднократно, но нынче… нынче эта сумма была почти вдвое выше его сегодняшнего гонорара! – Кто ж так дела делает? – оглаживая на госте слегка помявшийся костюм, продолжал увещевать Пряников. – Сказали бы сразу, мол, помощь нужна – что ж я, не человек? Понятий не имею? Помогу, конечно… – То есть деньги вам не нужны? – не удержался от издевки Тадын. – Только сугубо в целях компенсации потраченного времени! – решив пренебречь язвительной репликой, поспешил заверить его артист. – Сами поймите, человек я занятой, а время, как говорится, деньги… Так что давайте приступим! Я уже готов начать… – А вам разве не нужно подготовиться? – опешил от такого напора Айсан. – Прорепетировать… Пряников мысленно прикусил язык за то, что чуть не сдал себя самостоятельно. Пойми «гарри поттер», что для профессионального пародиста воспроизвести этот унылый, бесцветный голос – дело пяти секунд, еще, чего доброго, начнет цену сбивать. А деньги, как ни прискорбно было пожилому артисту это осознавать, были не просто сильно нужны, а жизненно необходимы. В погоне за былой роскошью он уже давно распродал большую часть внутреннего убранства своей трехкомнатной квартиры. Одна комната с недавних пор лишилась даже люстры – заложенной в комиссионный магазин за пятьсот рублей. Самым унизительным было продавать шикарный гардероб, собранный за годы выступлений. Многие вещи были куплены Пряниковым еще в советскую эпоху, во время гастролей по союзным республикам и ближнему зарубежью. А между тем надетая на нем сегодня белоснежная сорочка с кружевными рукавами и пушистым жабо на груди была одной из последних вещей, в которых нестыдно выйти на сцену (как бы редки эти выходы ни были). – Я имел в виду, готов начать репетировать прямо сейчас, – ловко выкрутился Аркадий Афанасьевич. – У вашего отца очень сложный тембр. Воспроизвести будет непросто… Сделав театральную паузу, артист как бы невзначай бросил испытывающий взгляд на Айсана. Тот намек понял и виновато развел руками. – Простите, но больше у меня нет… Тысяча долларов – все, что могу вам предложить… – Да Господь с вами! – замахал руками Пряников. – Я же сказал – чисто по-человечески помогу. Пять тысяч рублей, что вы мне дали, и еще тысяча долларов сверху – вполне достаточно, чтобы компенсировать мои затраты! – Вот и хорошо. Когда вы будете готовы? Аркадий Афанасьевич задышал немного иначе, для виду подвигал челюстями, будто приспосабливая их к работе, пощелкал языком и ответил голосом, отдаленно похожим на запись автоответчика: – Дайте мне минут пятнадцать. Очкарик повернул к нему частично спрятанное в прилизанных волосах ухо, прислушиваясь. – Неплохо, – деловито оценил он. – Только глубины недостаточно, и акцент почти не слышен. – Сейчас настроимся, – снисходительно успокоил его артист. – Давайте так, вы мне пока объясните, что и кому я должен буду говорить, а я попрактикуюсь, хорошо? – Да, конечно! Вдохновившийся Айсан сел, скрестив по-турецки ноги, прямо на давно не метенный палас. Восхищенно глядя на артиста поверх своих подозрительно дорогих гаррипоттерских очков, он сбивчиво принялся объяснять Пряникову его миссию. – Ийэ, как я уже говорил, это «мама» по-якутски. Отец у меня из Республики Саха родом, уехал оттуда, когда в моем возрасте был, в поисках лучшей жизни. Пару лет назад ездил к ийэ в гости – у них в поселке тогда только-только сотовую связь наладили, – купил ей телефон. С тех пор два раза в месяц ей звонил, стабильно. Ийэ старенькая совсем, мы ее бережем очень. Очкарик задумчиво поковырял ногтем прилипшую к паласу жвачку. – Самая большая проблема – ийэ по-русски не говорит. Вообще. – Простите, а как же я… – опешил Пряников. – Ну, она все понимает, но принципиально говорить на русском не хочет. Говорит, что этот народ у нее сына забрал и внука забрал… Каждый раз пытается мне там невесту найти! Он улыбнулся грустно и задумчиво: – А отец тоже на принцип пошел – мол, не стану я на этом дикарском наречии балаболить. Они так и разговаривают… разговаривали. Он на русском, она – на якутском. Упертые оба… Нечто настолько горькое проникло вдруг в его голос, что Аркадий Афанасьевич, до того успешно имитировавший бурную деятельность, разминая губы и щелкая языком, вдруг замер, почувствовав себя до ужаса неловко. Глядя на осунувшееся лицо Очкарика, он дал себе слово, что, если тот попросит его о подобной услуге еще раз, он, Пряников, согласится сделать это бесплатно… Ну ладно, за половину стоимости. Следующие двадцать минут протекли незаметно. Артист старательно изображал становление чужого голоса, по кирпичикам выкладывая новые интонации, воспроизводя особенности произношения. Как оказалось, репетиция была нелишней. Едва уловимый акцент оригинала дался Аркадию Афанасьевичу не сразу. Молодой все это время рассказывал ему, что и как артист должен будет говорить. Разговор вырисовывался не слишком сложный: поздороваться, справиться о здоровье, рассказать пару столичных новостей, плавно свести к погоде и тихонько попрощаться. Пока они разбирали детали, дважды заходил арт-менеджер, поинтересоваться, все ли хорошо и не желает ли звезда еще чаю или кофе. Сидящий на полу Очкарик, казалось, совершенно его не смущал. Чертов корпоратив должен был начаться уже через час, и измотанного подготовкой арт-менеджера заботило только, чтобы выступающий был трезв и при памяти. – Очень важен момент прощания, – подвел итог Очкарик. – Отец всегда прощался по-якутски. Это очень важно запомнить. Слушайте – вот так…