– Макар, – отрекомендовался я. – Макар Смага. – Так вот, скажу я тебе, Макар, большое благо, что Фишбейн их из поселка увел. Трех дней не прошло, как там в излучине кочевье стало, туда они всем скопом и перебрались. А до тех пор в Диксоне такая чертовщина творилась, что не только в колдунов, в Господа Бога уверуешь! – Я атеист, – на всякий случай сказал я. – Атеист не атеист, а поваландаешься с этим жидом с мое, тоже во всякую чертовщину верить начнешь. – Сержант смачно сплюнул, обозначив свое отношение к майору. – И еще тебе скажу, не к добру он на тебя глаз положил. – Это почему не к добру? – Да потому, что он сам колдун, еще пострашнее тех, кого сторожит! Не зная, как реагировать на упорство попутчика, я промолчал. Шутка, и в самом начале не казавшаяся смешной, начинала приедаться. – Не веришь, значит? – Сдвинув брови, Гудзь пытливо оглядел мое лицо. – Хорошо… А слышал, что он себе под нос бормотал, когда я ему про крейсер выдал? – Что-то про помполита и пожар? – Ага, оно самое. Так вот это, брат Макар, последняя радиограмма, которую мы приняли с тонущего «Александра Сибирякова». Слово в слово. Что сказать на это, я решительно не представлял, ведь совершенно точно – майор узнал о потопленном ледоколе одновременно с нами. Видимо, недоумение на моем лице отразилось так явно, что Гудзь, выплюнув изжеванный ус, невесело хохотнул. – Так-то, паря! Необычный он человек, Фишбейн наш. А временами так вовсе задумаешься – а человек ли? Знаешь, что он про тебя сказал? Разум, говорит, простой и чистый, прекрасно, мол, подойдет. – Для чего подойдет? – Я глупо моргнул. – Поди знай? Если так интересно, сам у него и спроси. А теперь давай-ка в галоп, а то наш лупоглазый уже зыркать начал. И, оставив меня в глубочайшем смятении, сержант перешел на тяжелую трусцу. – «Адмирал Шеер», по классификации – тяжелый крейсер. По факту – «карманный линкор». Две орудийные башни, на три ствола каждая. Три крупнокалиберных зенитных орудия. Два гидросамолета… В кожаном ранце нашелся странной конструкции бинокль с незнакомыми мне пиктограммами, нанесенными прямо на линзы. Его товарищ Фишбейн сунул мне в руку, а сам продолжал следить за кораблем, лишь слегка щурясь за стеклами своих удивительных очков. Прильнув к окулярам, я сперва отпрянул в испуге, настолько близкими и реальными показались фигуры немецких матросов. С великой осторожностью повторив опыт, я получил возможность восхищенно наблюдать, как снуют по далекому кораблю люди, точно он находился на расстоянии вытянутой руки от них. – Экипаж – чуть больше тысячи офицеров и матросов… Характеристики линкора товарищ Фишбейн зачитывал, словно перед ним была подробная инструкция. И откуда только брались эти знания? Вообще, если верить Гудзю, так же безэмоционально майор мог выдать всю подноготную каждого бойца нашего отделения, да и вообще любого служивого человека, с кем ему приходилось сталкиваться. И да, это чертовски пугало. Безобидный с виду, товарищ Фишбейн начинал нагонять на меня неконтролируемую жуть. Первые робкие ростки беспокойства, взошедшие после разговора с сержантом, существенно подросли уже в Диксоне. Прибыв на место, мы, против ожидания, отправились не к главе поселковой администрации, а прямо к береговой батарее. Там, достав из ранца старинную стеклянную чернильницу, майор принялся чертить на пушках странные символы, бормоча под нос неразборчивые слова. По-песьи обнюхивая орудия, ощупывая каждый миллиметр, чуть ли не пробуя их на зуб, он даже умудрился заглянуть прямо в 158-миллиметровые жерла обеих пушек и что-то прошептать в бездонную смертоносную черноту. Оседлав стволы, удерживая равновесие одними ногами, Фишбейн обмакивал кисточку в чернила, старательно вырисовывая чарующе-сложную узорчатую вязь. До этого мне казалось, что беспокойство, которое я испытываю в его присутствии, это обычная робость подчиненного перед высоким начальством. Затем, когда майор пояснил, что в чернильнице не краска, а кровь и что значки, которые он чертит на пушках, нужны для улучшения технических характеристик орудий, я изменил мнение, посчитав, что это, скорее, естественные опасения нормального, здорового человека, находящегося рядом с сумасшедшим. И только когда самолично увидел, как береговая батарея один за одним кладет снаряды прямехонько во франтовато гарцующий на волнах немецкий линкор, сама же при этом оставаясь неуязвимой, я начал испытывать к странному энкавэдэшнику уважение, круто замешанное на мистическом ужасе. Родившись в глухой таежной деревне под Красноярском, ни разу не слышавший выстрелов иных, кроме выстрелов отцовского охотничьего ружья, я никогда раньше не видел тяжелый крейсер в атаке. Закованный в броню «Адмирал Шеер» голодной акулой сновал вдоль берега, нещадно забрасывая крохотную батарею снарядами всех калибров. Серо-стальной клинок крейсерского носа мягко вспарывал волнующееся море, на две стороны раскидывая беспокойные волны. Корабль оставался единственным островком стабильности в постоянно изменчивом водном мире, в котором даже незыблемый горизонт исполнял странные пляски, выкидывая такие финты, что к горлу сама собой подступала горькая рвота. «Адмирал Шеер» бил со всех стволов – привычно, уверенно, невозмутимо. Именно здесь я впервые ощутил, каков на вкус настоящий страх – горький, солоноватый, точно смесь пороха с кровью. Взметалась белесыми столбами вода, берег покрывался воронками, точно язвами, люди глохли от близких разрывов… но батарея держалась. Не просто держалась, а огрызалась так яростно, как огрызается мелкий хищник, насмерть бьющийся с превосходящим его по всем параметрам противником. Два парохода и крошечный сторожевик «Дежнев», силы которых не шли ни в какое сравнение с немцем, также продолжали оставаться на плаву, то и дело посылая в сторону «Шеера» ответные залпы. И я, сперва испуганно молившийся и проклинавший командира за то, что тот затащил меня в самое пекло, теперь с любопытством поглядывал на Баруха Фишбейна, бесстрашно стоящего в полный рост, пристально разглядывающего немецкий корабль своими чудными очками… Не знаю, каким образом в эпицентре пушечной канонады можно услышать негромкий треск, однако Фишбейн услышал. Впервые с начала обстрела майор спрятался за укреплениями, присев на корточки. Растягивая горловину ранца, он тащил из него какой-то громоздкий прибор – тяжелую продолговатую коробку длиной в три ладони. На черной металлической поверхности, изрисованной уже знакомыми мне угловатыми рунами, располагались непонятного назначения кнопки и тумблеры. Майор тут же принялся активно их выкручивать, что-то нашептывая в круглую решеточку внизу коробки. Со стороны могло показаться, что он тихо ругается себе под нос, но я уже понимал, что Фишбейн не из тех людей, что позволяют себе расходовать силы на бессмысленные действия. Каждое оброненное им слово имело вес и скрытый смысл – я чувствовал это, даже не понимая языка, на котором говорил майор. К тому же веяло от них какой-то жутью: гортанные звуки и ритмичные пощелкивания намекали, что язык этот предназначался не для человеческого горла. Идущий от прибора неприятный шум то усиливался, то пропадал вовсе, то становился совсем уж нестерпимым. Но каково было мое удивление, когда трескучее шипение вдруг превратилось в глухой человеческий голос, идущий словно из-под земли. На сборах в Красноярске я, конечно же, видел радиопередатчики, да и здесь, в Диксоне, следуя за майором, несколько раз посещал рубку связистов. Но даже предположить не мог, что радиостанция может быть такой маленькой, а между тем вот она – зажата в бледной руке товарища Фишбейна. Прикладывая маленькую радиостанцию к уху, майор отрывисто кричал в нее: – Шаман, как слышите меня?! Шаман, прием! Рыба на связи! – Рыба, это …ман… – Голос то и дело прерывали громкие хлопки и резкий стрекот на заднем фоне. – …ас атакуют …дящие силы …тивника… Как …но? …ием! – Шаман, вас понял! Держитесь, помощь скоро будет! Конец связи! После чего, резко выкрутив тумблер, майор заставил прибор замолчать. Переваливаясь, точно раскормленный тюлень, к нам подполз Гудзь. – Товарищ майор, что там у них происходит? Какие еще превосходящие силы противника? Откуда?! – Боюсь, что наши подопечные пытаются сорвать операцию… – На холеном майорском лице не дрогнул ни единый мускул. – Только это сейчас не главная забота, товарищ Гудзь. Десант пошел… Тонкий палец вытянулся вперед, целясь в какую-то невидимую нам точку в океане. Рискнув выглянуть из укрытия, я увидел необычную и довольно зловещую картину. Отделившись от стального бока линкора, оставляя за собой густой шлейф жирного дыма, к берегу ползли три черные лодки. Формой своей десантные боты напоминали утюги, такие же тяжелые, неуклюжие и неповоротливые. Толстая броня, обнявшая корпус, похоже, способна была с легкостью отразить не только пулю, но даже снаряд небольшого калибра. Игнорируя фонтаны воды, взметающиеся опасно близко к их проклепанным бортам, лодки плыли прямо на батарею. С помощью удивительного бинокля я без труда мог рассмотреть змеящиеся по ним диковинные узоры, наподобие тех, что с легкой руки товарища Фишбейна украсили береговые пушки. Мыслимо ли, чтобы обычная, сделанная на скорую руку мазня краской давала машинам такую неуязвимость?! Теперь я понимал, что имел в виду сержант Гудзь, когда говорил про окружающую майора чертовщину! Но видно, даже такая дьявольская удача не может длиться вечно. Или, быть может, символы, начертанные майором, каким-то образом пересилили расписные борта десантных ботов. Как бы там ни случилось, но один из залпов с берега достиг-таки цели, превратив черный «утюг» в груду стремительно идущего ко дну металла. От грозной машины осталось лишь горящее маслянистое пятно, расползающееся по поверхности океана, но два других бота это не остановило. Точно черные гробы, всплывшие из беспросветных глубин холодного океана, они неслись к нам, своим наплевательским отношением к смерти вселяя ужас в сердца обороняющихся. Еще один снаряд попал в цель всего в нескольких метрах от берега: артиллеристы каким-то чудом успели навести пушку, расстреляв ближайшую лодку практически в упор. Взрыв сорвал с бота броню, бесстыдно обнажив голый каркас, но это уже ровным счетом ничего не меняло. Поднимая брызги, на воду рухнул откидной трап, и на берег в жутком молчании хлынул вражеский десант. Гораздо позже я понял, что на самом деле нападавших было не так много, как казалось. Каждый «утюг» вмещал под шестьдесят человек. Часть из них погибла еще при высадке, так что к нашим укреплениям сейчас рвалось что-то около полусотни бойцов. Боясь зацепить своих, на время умолк громогласный «Шеер». Запоздало, словно спохватившись, наш единственный максим заполнил образовавшуюся паузу злобным стрекотом. Имея практически равные силы, наши солдаты все же находились в более выгодных условиях, и я начал понемногу успокаиваться. Как оказалось, совершенно напрасно. Второй бот благополучно достиг мелководья и лег на брюхо, распахнув огромную квадратную пасть. Сравнение оказалось таким метким, что мне даже почудился зловонный выдох, вылетевший из его наполненного гниющим мясом нутра. Сжимая винтовки до белизны костяшек, красноармейцы брали раскрывшийся проем под прицел в надежде уничтожить как можно больше врагов в момент их наивысшей уязвимости, но… Но вместо похожих на муравьев матросов на берег шагнуло это. Вышедшее из десантной шлюпки существо мой язык по сей день отказывается называть человеком. Хотя, несомненно, именно человеком оно было раньше. Сегодня, когда происходящее в Германии давно уже не является секретом, вряд ли кого удивишь подобными созданиями, но тогда… О, тогда появление некроида стало для нас настоящим шоком! Моего уха достиг испуганный вскрик – у кого-то из красноармейцев не выдержали нервы. Уродливое, штопанное нарочито грубыми нитками, мертвенно-бледное лицо чудовища само по себе являлось оружием массового поражения. Оно било солдат в самое уязвимое место – в душу, вселяя в нее подлую трусость. Пули защелкали по доспехам некроида, выбивая оранжевые искры. Существо оказалось довольно высоким – гораздо выше двух метров, – и попасть в него не составляло труда. Некоторые из выстрелов находили щели между пластинами брони, заставляя маленькие кусочки свинца с чавканьем впиваться в мертвую плоть. Однако страшное создание, не обращая на них никакого внимания, упрямо шло вперед. Выйдя из воды, некроид широко расставил колоннообразные ноги, выводя из-за спины нечто похожее на миниатюрную пушку о шести стволах. Еще до того, как механизм начал со свистом раскручиваться, я понял, что доспех жуткой твари – вовсе никакой не доспех. Кому придет в голову защищать то, что и без того мертво? Удобный каркас, позволяющий с легкостью удерживать невероятных размеров пулемет, – вот что нес на себе двухметровый великан! Грохочущий свинцовый ливень, обрушившийся на наши укрепления, заставил пристыженно умолкнуть трехлинейки. Поперхнувшись, затих и максим. Не дав стволам остыть, некроид выпустил еще одну длинную очередь – по рядам красноармейцев словно прошлась коса самой Смерти! Короткая пауза, наполненная лишь скрипом камней под сапогами атакующих да истеричными криками раненых, – и вот из-за спины гиганта как тараканы разбежались матросы в черных шинелях. Вновь торопливо защелкали трехлинейки. Где-то неподалеку глухо ухнула разорвавшаяся граната. Но наступающую людскую волну было уже не остановить. За пригнувшимися десантниками, неотвратимый как тяжелый танк, как горный ледник, шел зловещий некроид. Пулемет в его обезображенных руках то и дело взревывал, доставая людей даже в укрытиях. Я попытался прицелиться в уродливую голову, на которой, точно тарелки со студнем, застыли два неподвижных остекленевших глаза, но был тут же бесцеремонно втянут обратно твердой майорской рукой. – Стоять, боец! Родине твоя героическая смерть ни к чему, – голос у Фишбейна совершенно не соответствовал тому, что творилось на берегу. Будто не гибли с криками люди, не разрывались гранаты, не шагал уверенной поступью жуткий мертвый великан… – Товарищ майор, да как же… – запротестовал я. Все мое существо противилось вынужденной отсидке в укрытии, когда другие умирали под пулями. – Разговорчики в строю! – прикрикнул Фишбейн. – Гудзь! Проследите за нашим юным другом, чтобы ему не вздумалось выпасть под пули раньше времени, иначе все это может очень плохо закончиться… С этими словами, не дожидаясь, пока сержант возьмет меня под опеку, Барух Иосифович вновь зарылся в ранец. Вскоре оттуда появился закупоренный деревянной пробкой пузырек, внутри которого изумрудно переливалась некая вязкая субстанция. Из стекла выдавливались пятиконечные звезды, но я глубоко сомневался, что это продукция советского стекольного завода. Несмотря на отсутствие царапин, бутылочка не просто выглядела старой, а прямо дышала древностью! Но вовсе не это заставило меня отшатнуться в испуге. Жидкость внутри склянки волновалась как-то неправильно… точно живое существо, она тянулась к пробке многочисленными ложноножками. – Экие вы, люди, странные, – заметив мое беспокойство, делано удивился майор. – Пять секунд назад грудью на пули бросался, а теперь зеленой водички струсил. Пей! Он протянул пузырек, заставив меня вжаться в стену укрепления. Глотать содержимое бутылька мне совершенно не улыбалось. – Хотел узнать, что значит «разум простой»? Тогда пей – вот и узнаешь! – Видя наше с сержантом замешательство, Фишбейн расхохотался. – Простой разум то примет, что сложный отторгнет. Пей, солдат, пей, от тебя сейчас все наши жизни зависят… – Рядовой Смага, это приказ! – рявкнул майор, и я, исчерпав возможности сопротивления, послушно опустошил склянку. Возможно, мне показалось, но странная субстанция оказалась у меня во рту задолго до того, как я поднес узкое горлышко к губам. Едва обжигающая жидкость достигла желудка, сердце мое сделало головокружительное сальто. Подобно птице, заточённой в клетке из ребер, оно забилось, пытаясь вырваться наружу и, не получив такой возможности, попросту разорвалось на части. После этого я умер. Тело отказывалось слушаться. Не только руки и ноги – невозможно было даже пошевелить пальцем. Аромат сырой земли забивал ноздри, мешая дышать. Воспоминания о последних ощущениях привели меня к пугающему выводу: я действительно мертв. Мертв и похоронен сумасшедшим майором, отравившим меня. Нахлынувшая клаустрофобия придала сил, позволив совершить невозможное – рвануться вверх, вырываясь из могилы. Первое, что меня поразило, – это полное отсутствие звуков боя. Ни выстрелов, ни разрывов гранат, ни свиста разлетающихся осколков. Даже раненые не стонали, моля облегчить их страдания морфием или пулей. Неужели никого не осталось в живых? Или близко разорвавшийся снаряд контузил меня, погрузив в благословенное неведение? Может, прямо сейчас надо мной, сжимая штык-нож перепачканными кровью пальцами, склоняется немецкий солдат, желающий убедиться, что я мертв? Напрягшись, я все же разлепил неподъемные веки, мгновением позже пожалев об этом. Глаза, распахнутые чудовищным усилием воли, открыли страшную картину. О сколько бы я отдал в тот момент, чтобы вновь оказаться в пахнущей землей темноте! Потрясенный, глядел я на свои руки, окровавленные настолько, что казалось, это и есть их естественный цвет. Отдельные капли все еще срывались с дрожащих пальцев, под ногтями образовались засохшие бордовые полумесяцы. Повсюду словно разлили цистерну с красной краской. И я бы мог убедить себя, что это именно краска… да, я почти уверен, что смог бы сделать это… если бы не растерзанные тела, бывшие некогда грозным десантом «Адмирала Шеера». Вырванные глотки, расколотые черепа, выпотрошенные животы, кольца сизых кишок… У моих ног лежал гигант-пулеметчик, буквально разорванный пополам. Среди зловонных внутренностей копошились колонии белесых могильных червей. Меня едва не вырвало. Господь милосердный! Неужели все это – дело моих рук?! За спиной громко щелкнул взводимый курок. За ним еще один. И еще. – Отставить, товарищи бойцы! – раздался знакомый насмешливый голос. – Это что ж вы удумали – в собрата-красноармейца стрелять?! Я резко обернулся. Они действительно целились в меня. Все уцелевшие в этом кошмарном бою не сводили с меня стволы винтовок, ощутимо подрагивающих в трясущихся руках. Сквозь рваный строй выживших ко мне протолкался Фишбейн, умудрившийся даже в этой адской мясорубке сохранить цивилизованный вид. Игнорируя взведенные курки, он бесстрашно загородил меня щуплой спиной, скрыв заодно взгляды солдат, наполненные испугом и даже откровенным ужасом. Фишбейн бесцеремонно сжал мое лицо ладонями, оттягивая веки большими пальцами. – Занятно, занятно… – бормотал он. – Рефлексы в норме. Рассудок, кажется, особых повреждений не получил… Неожиданно! Вот оно, преимущество простого, не изгаженного современной информацией разума! Вас, Макар, мне сама судьба послала! Помяните мои слова, вы еще детям своим будете об этом дне рассказывать! Да опустите вы оружие, в конце концов! Последняя фраза относилась к насмерть перепуганным красноармейцам. – Иванов – возьми свое звено, соберите оружие и боеприпасы убитых. Шевченко – подсчитайте потери гарнизона. Крестов, Яшинский, Гамов – обыщите-ка последний бот. Такие чудища, – майорский сапог брезгливо ткнул носком мертвую голову уродливого гиганта, – без погонщика шагу не ступят. И поторопитесь, время уходит. Через двадцать семь минут крейсер возобновит обстрел… Мало-помалу уверенный тон Фишбейна привел остатки гарнизона в чувство. Получая четкие приказы, солдаты словно возвращались в привычную колею, ненадолго выбитые оттуда странными событиями, которые я, как ни пытался, вспомнить не мог. Люди разбегались в разные стороны, деловитые, собранные, на время выбросившие из головы жуткие подробности сегодняшнего боя. Я же остался стоять, боясь сглотнуть слюну, явственно ощущая в ней привкус крови. Чужой крови. Последний пассажир десантного бота оказался немолодым, тяготеющим к полноте мужчиной. Грузное тело, седая голова с глубокими залысинами, одутловатое лицо. Круглые очки в металлической оправе сидят скорее на щеках, чем на переносице. Классический интеллигентишка, если бы не странный черный балахон с капюшоном, делающий незнакомца похожим на монаха. Мужчина стойко терпел неудобства, стоя на коленях, в замок сцепив на затылке толстые пальцы. Отпечатки подошв на рясе и треснувшие очки красноречиво намекали, что с пленным не церемонились. Бойцы отыгрывались за пережитый ужас, и кто мог винить их за это? – Мать честная, да это же сам барон фон Зеботтендорф! – взглянув пленному в лицо, энкавэдэшник присвистнул. – Вы не представляете, какая это честь для меня, господин барон! Я ожидал кого-нибудь из Туле, но вы? Отец-основатель собственной персоной? Мы ведь не виделись с того памятного собрания в Париже! Стараясь сохранить остатки гордости, Зеботтендорф поклонился, насколько это позволяло его неудобное положение. С лица энкавэдэшника не сползала ослепительная хищная улыбка. – Зачем вы здесь, Рудольф? Я слышал, вы окончательно перебрались в Стамбул? Что заставило вас променять нежный турецкий климат на неласковое северное лето? – Вы же сами прекрасно знаете, Фишбейн, – по-русски немецкий барон говорил довольно хорошо, хоть и с еле заметным акцентом. – Не скрываясь, активно пользуетесь их дарами. – Барон кивком указал на чудные очки своего собеседника. – Они идут. Скоро весь мир станет их площадкой для игр, а я хотел… я всего лишь… Пытливый взгляд барона скользил по непроницаемой маске майорского лица, силясь хотя бы заглянуть за краешек, но тщетно. Зеботтендорф протяжно вздохнул, окончательно расписавшись в собственном поражении. – Германия уже не та, юноша… Большая часть граждан все еще пытаются делать вид, что ничего не происходит, но чем дольше они поддерживают добровольное неведение, тем страшнее станет вынужденное прозрение. Туле не место в современной Германии, господин Фишбейн… Мне не место в современной Германии. Я бы с радостью подался в Турцию, но, боюсь, скоро там станет еще хуже, чем в моем многострадальном фатерлянде. Время сейчас такое… переломное. Все Знающие ищут новый приют, пытаются как-то устроиться в наступающем новом мире. Вы удивитесь, как много людей собиралось воспользоваться вашим планом. Я, можно сказать, избавил вас от кучи проблем… – Занятно, – в голосе майора впервые проскользнули нотки любопытства. – Я так плохо скрывал приготовления? – Когда по всей Советской России начинают хватать хранителей Традиции, это наводит на определенные мысли даже таких старых маразматиков, как Эжен Жакоб… – Не может быть! Старина Эли Стар тоже в деле?! – На этот раз улыбка майора получилась почти что натуральной. – Был в деле, – многозначительно поправил барон. – Мои люди сняли его с поезда в пригороде Парижа. Старый дурень ехал собирать остатки своей ложи. Я предпочел не рисковать и избавился от него до того, как он превратился в угрозу вроде Кроули… – И Кроули?! Положительно, я тут в Сибири несколько отстал от жизни… – Майор задумчиво почесал подбородок. – Так и что же Алистер? Тоже решил добраться до меня на поезде? – Зря юродствуете, Фишбейн. Алистер Кроули все еще сохранил влияние на некоторых лордов, непоследних людей при дворе его величества. Если бы не мои усилия, сейчас этот крохотный поселок утюжили бомбами два цеппелина. Чудовищная трагедия, сорвавшая арктическую экспедицию Королевского географического общества… Какая, к дьяволу, Арктика в начале осени? Я потерял шесть отличных агентов на той операции! Правда, Фишбейн, вы могли бы меня и поблагодарить…