Ночь растянулась немыслимо. Черная, как застывший гудрон, и такая же тягучая, она обволакивала сознание, предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год грозил перерасти в постоянное ожидание этого, которое затаилось под кроватью и только и ждет, когда жертва расслабится. И вот тогда… * * * Проснулся Пашка оттого, что почувствовал – в комнате он не один. Нет, конечно, был еще Вовка, мирно сопящий в две дырки. Он попытался привычно-вальяжно раскинуться на полуторной койке, но уперся в своего нечаянного соседа, да так и замер вполоборота в странной неудобной позе. Пашка даже с закрытыми глазами ощущал присутствие – тепло его мягкого бока, тихое дыхание, прерываемое изредка не менее тихим причмокиванием. Но спинным мозгом, обострившимся восприятием, он знал, что рядом стоит кто-то еще. Совсем близко. Склонившись, с интересом разглядывает маленького мальчика. И самое ужасное – ночного гостя совершенно не интересует развалившийся на кровати Вовка. Вне всяких сомнений, это оно! Именно поэтому липкий взгляд ни разу не переполз на Вовку. Оно знало, что успеет схватить только того, кто с краю. Его – Пашку. Миллион мыслей пролетел в перепуганном мозгу – спрятаться под одеяло, затаиться? Притвориться мертвым? Не поможет! Пашка прекрасно понимал, что ни одеяло, ни даже самая прочная броня не спасут от когтей этого. И да, оно утащит Пашку, будь тот хоть трижды мертвым. Еще бы! Оно наверняка любит лежалое мясо! Пашка дернул пересохшим горлом, пытаясь проглотить отсутствующую слюну. Понял, что родителей ему не дозваться – все, что сейчас могло сорваться с пересохших губ, оказалось бы не громче комариного писка. Тварь услышит, родители – нет. А может, пронесет? Может, оно сегодня не голодное? Постоит да уйдет? Но Пашка понимал, что оно всегда голодно. И именно потому так ужасно. В подтверждение его мыслей колыхнулся воздух – это ночной гость склонился ниже. Пашка застыл, не в силах пошевелиться, парализованный, беззащитный. Вот что-то приподняло подушку и, шевельнувшись, словно устраиваясь поудобнее, мягко поползло вперед. Это оно просовывало свою когтистую лапу, чтобы удобней схватить лежащего с краю мальчика. Невидимая лапа застыла как раз под Пашкиным лицом. Секунду назад она ползла и вот остановилась. Пашка осознал – сейчас! Сейчас оно сдернет его с кровати! Действовать нужно сию минуту! И тогда он, собрав всю оставшуюся смелость, что было сил ударил по страшной руке. Одновременно Пашка открыл глаза и, уставившись на склонившийся над ним черный силуэт, попытался закричать. Как он и предполагал, хватило его только на полузадушенные, перепуганные всхлипы. Тварь отдернула лапу, воскликнув что-то удивленно, затем склонилась над мальчиком и, легко переборов вялое сопротивление, подхватила и подняла его к своей скрытой во тьме морде. Пашка затрепыхался в сильных, на удивление мягких ладонях. Понял, что не вырваться, повис обреченно. Сил осталось только на то, чтобы умолять еле слышно, обращаясь к ночному кошмару почему-то на «вы»: – Вовку возьмите, он толстый! Не ешьте меня! Вовку! – Паша? Павлуша, что с тобой? – Вовка толстый, Вовку берите! Не ешьте! – Пашенька?! Яркий свет нестерпимо резанул по глазам, и Пашка разревелся. Разревелся, потому что понял: свет включил отец, а он, Пашка, в полной безопасности на руках у мамы. Щурясь от слез и яркого света, он попытался улыбнуться, но лишь разревелся еще сильнее. Через всхлипы урывками слышалось: – Что случилось? Голос отца. Тот был обеспокоен, но виду не подавал. – Панька перепугался. Место незнакомое, не сообразил, что это я. Голос мамы. Прямо над ухом, мягкий, тихий. – Случилось чего? А это уже дядя Коля Жулин. Заспанный, немного взволнованный. – Все в порядке, Коля. – Кольцов-старший щелкнул выключателем, погасив свет. – Пошли, Галинка сама справится. Перед тем как осторожно притворить дверь, отец сделал ночник поярче. Но Пашке это уже было не нужно. Рядом была мама, надежная, добрая. И папка тоже, пусть за стеной, но рядом. Пашка вцепился в мать руками и ногами, обнял ее крепко и спрятал лицо на плече среди рассыпавшихся густых волос, пахнущих абрикосом и муссом для укладки. Он был готов провисеть так целую вечность, но мать, вздохнув тяжело, нащупала край кровати и, стараясь не разбудить так и не проснувшегося Вовку, присела. – Ну, слезай, чертенок! Большой уже, спину мамке сломаешь. Пашка послушно слез, бесцеремонно подвинул Вовку и втиснулся между ним и горячим маминым бедром. Мать неторопливо гладила сына по волосам, и Пашка начинал потихоньку понимать, что вел себя ну совершенно не как взрослый. Глупо вел. Как девчонка. Усилием воли подавив рвущиеся наружу всхлипы, он начал дышать ровнее. Заметив, что ребенок успокоился, мама тихонько спросила: – Что-то плохое приснилось? Пашка на секунду задумался. Как объяснить, что и не приснилось вовсе? Что на самом деле все было – и гремлины-трансформеры, и ведьма с чудовищными украшениями, и медведь, и… На секунду Пашка утратил контроль над телом и задрожал. Мать почувствовала сразу, крепко прижала к себе. – Что-то страшное? Чтобы избежать дальнейших расспросов, Пашка кивнул. Да и как объяснить маме – взрослой, ничего не боящейся, – что его только что чуть не утащили под кровать? Пашка и сам понимал, насколько глупо это звучит. Хорошо хоть, Вовка не проснулся. Не придется терпеть его дурацкие шутки. – Павлушка, все в порядке. Я рядом, папа рядом. Все хорошо, ничего не бойся. Мама еще что-то шептала, умиротворяющее, нежное, ласковое. Что Павлушка глупыш, что никого страшного здесь нет, но ему это уже было не нужно. Он и сам все понимал. Конечно, глупыш – надо было не спать, а готовиться. Конечно, здесь нет никого страшного… Сейчас нет. Потому что время кормежки уже прошло. Это Пашка чувствовал особенно остро. Этой ночью чудовище больше не придет. Похоже, сегодня не повезло какому-то другому ребенку из какой-то другой кровати. Ведь оно одновременно находится под миллионом детских кроваток во всем мире. Под миллионами миллионов кроваток, коек, диванов. Осознав такой масштаб, Пашка едва не задрожал вновь. Еле сдержался, боясь расстроить маму. Так и лежал – с закрытыми глазами, не шевелясь, дыша ровно и тихо, пока мама не решила, что он заснул. Медленно поднявшись с кровати, она склонилась над сыном и поцеловала в лоб. Пашка слышал, как на цыпочках, боясь разбудить детей, она идет к двери, как поворачивает ручку. Сквозь сомкнутые веки проникал свет ночника, мама не стала его приглушать. Пашка поерзал, устраиваясь поудобнее. Запустил правую руку под подушку и едва не закричал, наткнувшись на что-то твердое и холодное. Пашка закусил губу, боязливо ощупывая находку. Воображение рисовало различные ужасы – дохлая крыса, оторванная конечность – адский подарок, который оставило оно. Постепенно пальцы «увидели» самую обычную коробку. Пашка опасливо потянул находку наружу. В свете ночника он удивленно разглядывал нарисованного на коробке Оптимуса Прайма, застывшего в боевой стойке. Новогодний подарок от родителей. Через тонкий пластик окошечка смотрел объемный дубликат рисунка – суровый и непоколебимый, он казался мертвецом, замурованным в полупрозрачном саркофаге. Пашка испуганно затолкал его обратно под подушку. Хватит с него на сегодня кошмаров. Хватит. С этим «хватит» он и заснул. На какую-то секунду, находясь на самом краю бездны сна, готовый вот-вот в нее сорваться, он почувствовал, как нечто ворочается под кроватью, сопя и переваливаясь с боку на бок. Но спасительное забвение уже распахнуло свои мягкие объятия, и Пашка с радостной улыбкой шагнул навстречу сновидениям. Больше никаких кошмаров ему в эту ночь не снилось. * * * Кошмары вернулись на следующий вечер, когда, уже будучи дома, Пашка вспомнил свои вчерашние умозаключения. …под миллионами миллионов кроваток, коек, диванов… Если, уходя от Жулиных, Пашка специально проверил всю одежду и обувь, боясь, что это последует за ним домой, то сейчас он с ужасом понимал – этому нет нужды следовать за Пашкой. Потому что оно уже здесь. Прошлой ночью, у Жулиных, Пашка совершенно не выспался. Он собирался отоспаться днем, когда это тоже спит, чтобы чудовище не смогло сцапать его во сне. Но дома все страхи заслонила новая видеоигра, подаренная родителями. Пашка до позднего вечера бегал по мрачным подземельям, лихо расстреливая монстров из всех видов оружия. На некоторое время он начисто забыл, что ночь близко и что вместе с ней придет отнюдь не виртуальное чудовище. Но последние пару часов видеоигры не доставляли ему никакого удовольствия. Пашка регулярно «погибал» на самых простейших участках из-за того, что не мог сосредоточиться. Мысли были заняты предстоящей ночью. Долгой, бесконечной ночью. И приставка была самым легким способом дожить до утра. – Ну еще немножкоооо! Ну маааамочкаааа! – это было так несвойственно сдержанному и серьезному Павлушке, что мама поначалу уступила, разрешив посидеть до двенадцати. Однако, когда Пашка снова попытался продлить время, вмешался отец. Спорить с Кольцовым-старшим было бесполезно – это Пашка усвоил давно. Он страдальчески поглядел на мать, но та лишь молча взяла его за руку и повела в детскую. – Ну что с тобой, горе мое луковое? – Мама смотрела, как всегда, тепло, но с легкой укоризной. Она явно досадовала на поведение сына. Внутренне Пашка сгорал от стыда, но ничего не мог с собой поделать. Страх перед тварью из-под кровати оказался сильнее нежелания расстраивать маму. Пашка раздевался неохотно. Так же демонстративно неохотно влез под одеяло. – Засыпай… – Мама погасила свет и уже почти прикрыла за собой дверь, когда Пашке пришла в голову идея. – Ма?! – позвал он. – Посиди со мной? Пока я не засну… Мать уже открыла было рот, но что-то мелькнуло в ее глазах – видимо, вспомнила вчерашний кошмар сына – и она молча вошла обратно в детскую, плотно прикрыв за собой дверь. Темнота навалилась со всех сторон, заставив Пашку испуганно сжаться. Лишь почувствовав, как мама невесомой тенью присаживается рядом, он успокоился. Постепенно он начинал различать ее силуэт в тусклом свете звезд, просачивающемся через прозрачный тюль. Пашка потянулся. В присутствии мамы хорошо и спокойно. Безопасно. Пока она здесь, ничего не случится. Пока она здесь. Эта предательская мысль, едва возникнув, тут же поколебала Пашкину уверенность. А что будет, когда мама уйдет? Да и вообще, может быть, оно вовсе не боится мамы? В ту же секунду он услышал едва уловимый шорох. Это оно шевелилось под кроватью, шелестя стертыми чешуйками, шурша свалявшейся жесткой шерстью. И все вернулось: страх перед сном, перед темнотой, перед неизвестным, затаившимся в ней. Кошмары окружили Пашку, словно стая голодных ворон беззащитного щенка. Они били его по лицу черными крыльями, царапали кривыми желтыми когтями, норовили выклевать глаза. А Пашке оставалось только сжаться комочком, надеясь, что пронесет, что забудут о нем страхи-вороны. Он подтянул колени к подбородку, обхватил их руками, застыв в позе эмбриона. Перемена в его поведении не ускользнула от матери. Нащупав в темноте лоб сына, она легонько провела по нему пальцами. – Павлушка, ты не заболел? Пашка помотал головой. Он боялся лишний раз раскрывать рот. Быть может, если тварь не услышит его голоса, она уползет сегодня под другую кровать? И, будто перехватив его мысли, оно вновь шевельнулось, устраиваясь поудобнее. На этот раз значительно громче. – Лоб не горячий… – Мама все еще пыталась найти причину его кошмарного ночного пробуждения. – Ты спи, Павлушка, засыпай… И тут Пашку озарило: а почему мама не обращает внимания на странные звуки, идущие из-под кровати? Ведь так явственно, так безбоязненно шебуршала тварь, что не услышать просто невозможно! Стоп… а мама ли это? Может, мама и не входила вовсе, а пошла спать? – Баю… баюшки… баю… – мамин голос, обычно такой тихий и мягкий, сейчас отдавался в голове испуганного Пашки глухим тягучим стоном. Давил на уставший от бессонницы мозг, разрушая его, перемалывая в труху, в пыль. Мама уже давно не пела ему на ночь и сказки давно не читала. Пашка для этого считался слишком взрослым. Так почему же сейчас? Во всем этом было что-то неправильное… – Не ложися на краю. – Пашка чувствовал, что задыхается. Колыбельная не приносила успокоения, а лишь сильнее подпитывала разгулявшееся воображение. И тогда Пашка понял, что такого неправильного было в песне. Она была мертвой. И та, что сидела рядом, – тоже была мертвой. Мертвые слова-птицы слетали с распухшего мертвого языка, с противным скрежетом царапая своими черными перьями натянутые нервы мальчика. – Придет серенький волчок, – седая ведьма пела ребенку свою страшную песню, раскачиваясь из стороны в сторону в такт диким, ужасным словам. Блестела в неярком свете уличного фонаря бледная алебастровая кожа, еще чернее стали тени под глазами. Да и были ли там глаза? Пашка зажмурился, боясь случайно посмотреть и увидеть пустоту на месте васильковых маминых глаз. Он вжался спиной в стенку, спасительную, твердую, словно всем своим телом говоря мертвой ведьме – я не на краю, тебе меня не достать! – И ухватит за бочок! Узкие пальцы, увенчанные длиннющими острыми когтями, вонзились ему прямо в бок. Пашка заорал. Желание жить помогло маленьким детским легким породить настоящий вопль ужаса. Забиваясь в угол, больно вжимаясь в спинку кровати, чувствуя холод бетонной стены даже под теплым ковром, Пашка кричал как резаный. Не потому, что надеялся, что его спасут, нет, он уже ни на что не надеялся. Просто не кричать он не мог. Вся затопившая его сознание жуть выплеснулась вместе с обреченным криком, пролилась на пол и тут же впиталась в густой ворс ковролина, оставив Пашку, лихорадочно царапающего деревянную спинку кровати, прячущего лицо от перепуганной матери, от отца, прибежавшего на крик, совершенно опустошенным и раздавленным. Снова ничего не было. Осознав это, Пашка почувствовал, как краска стыда, наползая на шею, движется все выше и выше, к лицу. В этот момент ему больше всего в мире хотелось оказаться как можно дальше от родителей. Пусть даже один на один с тварью из-под кровати, только бы не видеть этой укоризны в любящих глазах. Пашке было невыносимо стыдно. * * * – Значит, так, Павел Сергеевич. – Отец всегда называл его по имени-отчеству, когда разговор был серьезным настолько, что дальше некуда. Кольцов-старший демонстративно сел на пол, похлопав рукой рядом с собой. – Давай-ка, иди сюда. Пашка, натянув одеяло до подбородка, отрицательно замотал головой. Отец удивленно смотрел на него из-под нахмуренных бровей. – Павел Сергеевич, мне надо дважды повторить? Собрав остатки мужества, Пашка вылез из-под одеяла. С опаской спрыгнул с кровати. Слишком высоко, неуклюже, стараясь оказаться подальше от ее края. Смутился, поняв, что отец заметил. Однако Кольцов-старший ничего не сказал, только снова требовательно похлопал ладонью по полу. Обреченно вздохнув, Пашка присел рядом с отцом.