Глаза все еще были мокрыми и красными, и, честно говоря, Пашка бы с радостью выплакал остатки страха, но присутствие папы останавливало. Реветь в его присутствии было как-то неправильно. Папа никогда не плакал. Злился – бывало, ругался – редко, но плакать – никогда. А Пашка очень хотел походить на отца, когда вырастет. Чтобы когда-нибудь, когда родители надумают завести ему брата, стать для него самым лучшим примером. И потому Пашка сдерживал рвущиеся наружу слезы. Отец тем временем ловко лег на живот и заглянул под кровать. Поколебавшись, Пашка улегся рядом. В отличие от матери, отец подошел к делу со своей обычной прагматичностью. Он сходил в кладовку и принес старый, еще дедушкин фонарик – громоздкий и неудобный. Кольцов-старший вдавил резиновую кнопочку в корпус и направил вырвавшийся луч под кровать. При включенном верхнем свете там и так было не то чтобы слишком мрачно, а луч фонаря не оставил темноте ни единого шанса. Он сновал из угла в угол, выхватывая скатанные комки пыли, одинокий носок, старый резиновый мячик, забытого солдатика-пехотинца. И все. Пашка завороженно следил за желтым кругом, который бегал по стене и полу. Круг этот ясно давал понять – нет здесь никаких монстров. И вообще нет ничего живого. Даже тараканов. Впрочем, тараканов у Кольцовых в квартире отродясь не водилось. Посветив для успокоения под кровать еще с полминуты, отец выключил фонарь. Вновь уселся на полу, подогнув одну ногу под себя. – Видишь? – Когда отец объяснял, он всегда задавал вопросы утвердительно. Видишь? Слышишь? Понимаешь? – все это означало одно: отец был уверен, что сын видит, слышит и понимает. Потому что иначе и быть не могло. Кольцов-старший очень гордился отпрыском. Так что Пашке даже кивать не пришлось. Он медленно поднялся с пола и встал в полный рост. Даже так он был лишь немногим выше сидящего отца. – Ты знаешь, Павел Сергеич, то, что ты закатил вчера и сегодня, – взрослые люди так себя не ведут. Я думал, ты у меня взрослый. Пашка насупился, уставившись в пол. Сошедшая краска вновь вернулась, начав коварно захватывать шею и щеки. – Ты своими истериками маму перепугал и тетю Риту Жулину тоже. Да и мне каждый раз ночью вскакивать мало радости. Ты еще долго собираешься себя как маленький вести? В этот раз отец действительно спрашивал, ожидая ответа. Пашка, все еще пряча взгляд, помотал головой. – Вот и договорились! – Отец протянул сыну свою большую ладонь, и Пашка, чувствуя, как уходит стыд, с облегчением пожал ее. Родители не сердятся! – А теперь марш в постель! Кольцов-старший легко поднялся на ноги и отряхнул штаны. Одобрительно посмотрел, как сын забирается под одеяло. После чего погасил свет и вышел, прикрыв за собой дверь. Однако, перед тем, как уйти, поставил рядом с Пашкиной кроватью старый фонарик. * * * Соблазн был велик, но Пашка сдержался. Хотя насколько легче стало бы, насколько спокойней – ощути он ладонью приятную тяжесть фонарика. Стоило лишь руку протянуть – и вот он! Большой, с пластиковым красным корпусом, перемотанным у основания синей изолентой. И ведь никто не скажет, что он ведет себя как маленький. Но Пашка знал, если взять фонарь сейчас, пока в щель под дверью проникает слабый рассеянный свет из коридора, пока слышен приглушенный гул работающего телевизора, пока доносятся тихие голоса родителей – то из зеркала на него еще долго будет смотреть нюня и тряпка. Но еще большим стимулом было то, что, взяв фонарь, он обрекал себя на беспокойную ночь. Ведь только что они с отцом вместе смотрели – под кроватью пусто! И Пашке казалось: как только его влажная ладонь сомкнется на прохладном пластиковом корпусе, оно вновь шевельнется под кроватью. Мальчик крепился, пока не замолчал телевизор. Он не взял фонарь, когда в комнате родителей заскрипел диван – мама с папой ложились спать. Сцепив холодеющие руки в замок, он терпел, даже когда в родительской спальне стихли голоса. И лишь когда, смягченный стенами, перегородками и дверями, до него донесся раскатистый папин храп, Пашка сдался. Дрожащей рукой схватил фонарь, судорожно надавив на кнопку, под которой – он не видел этого, но знал точно – было выдавлено ВКЛ/ВЫКЛ. И, точно по команде, из-под кровати донесся гнусный смешок. Пашка почувствовал, как леденеет сердце. От самого копчика до макушки пролегла дорожка мурашек. Даже волосы зашевелились. Нечеловеческий смех это был. Похожие звуки издавали гиены в передачах про животных, которые они любили смотреть вместе с отцом. Будто подтверждая свое звериное происхождение, тварь поскребла когтями по полу. Такой звук издает гвоздь, царапающий деревянную поверхность, – негромкий, но уверенный. Именно с таким звуком на партах возникают «вечные» надписи, порой живущие в школах еще много лет после того, как их автор закончит учебу. Мальчик испуганно сел, поджав укутанные одеялом ноги. Фонарь дрожал в руке, и мечущийся по комнате луч выхватывал все новые и новые жуткие картины. Стены разъехались, как тогда в квартире Жулиных, детская стала размером с тронный зал. Вот мелькнул постер, на котором Человек-Паук стоял напротив Доктора-Осьминога. Оба они, и герой, и злодей, неотрывно следили своими нарисованными глазами за испуганным Пашкой, и на лицах их, даже на маске Человека-Паука, проступили недобрые ухмылки. А вот саркофаг с похороненным в нем трансформером. Пашка так и не распечатал родительский подарок, и теперь Прайм смотрел на него укоризненно. Ему тоже хотелось принять участие во всеобщем веселье. Пашка чуть не вскрикнул, когда луч выхватил из темноты силуэт человека, сидящего на стуле в углу. И, лишь огромным усилием воли вновь повернув фонарик в эту сторону, он понял, что это всего лишь его одежда, аккуратно сложенная на утро. Все это Пашка отмечал мельком. Мысли занимало одно – то, что таилось под кроватью. То, что изредка хихикало мерзким пронзительным голоском и шуршало, переползая с места на место. По всему чувствовалось – этому надоело ждать. Уже который раз от него уходит вкусный маленький мальчик, пропитанный страхом, словно заморскими пряностями, дрожащий и беззащитный. Голод принуждал существо прекратить игры и заняться делом. И оно занялось. Словно черт из коробки с дурацким сюрпризом, из-под кровати выскочила мохнатая пятипалая ладонь. Нет, шести! Сжавшийся от страха Пашка лихорадочно пересчитал пальцы – шесть. Тонких, суставчатых, покрытых где-то черной шерстью, где-то чешуйками, напоминающими рисунок на куриных цевках. Неторопливо перебирая длинными когтистыми пальцами, лапа двинулась по краю простыни так, будто ночной пришелец измерял ее длину. Теперь, глядя на мельтешение пальцев, Пашка уже не был уверен в правильности подсчета. Казалось, что их становится то восемь, то двенадцать, то уж совсем невообразимое количество. Дойдя до самого конца койки, лапа остановилась. Тварь снова хихикнула, и ее лапа, точно огромный волосатый паук, двинулась к Пашке. Медленно и неотвратимо. Сначала из-под кровати показалось предплечье, довольно широкое для такой узкой лапы и тоже покрытое черной жесткой шерстью. Уткнувшись локтевым сгибом в край кровати, кошмарная рука замерла на мгновение и тут же двинулась дальше. А Пашка с ужасом смотрел, как из-под кровати появляется новый сустав, такой же острый и чешуйчатый, как локоть. Почти сразу же из темноты, только уже гораздо ближе к Пашке, вынырнула еще одна лапа. Шлепнувшись на чистую простыню, она тут же направилась к испуганно сжавшемуся мальчику. Большие пальцы на обеих лапах были отставлены в одинаковую сторону: обе конечности оказались правыми. Впрочем, гораздо больше Пашку занимала другая мысль – сколько же у твари локтей? Этот вопрос настойчиво стучался в голову, хотя Пашка прекрасно понимал – локтей будет столько, сколько нужно для того, чтобы вцепиться в отчаянно трусящего мальца и утащить его в свое логово. О том, где это логово находится, Пашка даже думать не хотел. Внезапно он сообразил, что все это время светит фонариком себе в лицо. Трясущейся рукой Пашка попытался направить луч на лапы, но не смог справиться с дрожью и лишь мазнул по ближней лапе снопом света. И лапа отдернулась! Резко прекратив хихикать, оно угрожающе зарычало. Раскатисто, но негромко. Все-таки будить взрослых чудовище явно не хотело. Пашка приободрился и уже гораздо увереннее высветил фонарем ползущего лохматого «паука». Приглушенно взвизгнув, тварь втянула лапу под кровать. Пашка резко развернулся – как раз вовремя! Вторая, изломанная локтевыми сгибами, конечность уже подобралась почти вплотную. Чувствуя себя джедаем, вооруженным световым мечом, он размашисто рубанул по лапе лучом. Зашипев рассерженной змеей, существо спрятало и вторую лапу. Страх улетучился мгновенно, уступив место охотничьему азарту. Догнать и добить! Пашка был уверен, что видел, как от обожженной светом лапы валил черный густой дымок. Ни секунды не раздумывая, он свесился с кровати, на манер сабли ткнув фонарем под кровать. И тут же осознал свою ошибку. Тварь рассмеялась совсем уж гаденько. И… Тыльную сторону ладони обожгло – это кривые, острые когти вонзились в нее. Не в силах сдерживаться, Пашка заорал от боли. Он попытался вырваться, но каждое движение отдавалось в руке еще более сильной болью – существо крепко сцапало добычу! Еще немного, и оно потащит ее в вечную подкроватную темноту! Оставалась последняя надежда – родители. И Пашка взвыл. Дверь, распахнувшись, ударилась о стену. И сразу же оно выпустило Пашкину руку. Облегченно всхлипнув, он бережно прижал ее к груди, пачкая пижаму хлещущей кровью. Свет больно резанул глаза, и Пашка облегченно упал на руки отцу. * * * Пока мать искала бинты и йод, отец, предварительно посадив Пашку на письменный стол, быстро сбегал на кухню и вернулся со шваброй. Из сбивчивого рассказа сына он понял только одно: что-то под кроватью до крови расцарапало Пашке руку. Держась на безопасном расстоянии, Кольцов старший пошарил шваброй под койкой. Ни писка, ни рычания. Да и кто, господи ты боже, мог рычать? Первой мыслью было – большая серая крыса пролезла от каких-нибудь соседей снизу. Но нет. Сергей задумчиво остановился, осознав, что первая мысль была совсем другая: «Пашка прав! Что-то там действительно есть!» И еще испуг. Разозлившись на себя и, почему-то, на сына, Кольцов-старший еще пару раз ожесточенно ткнул шваброй под койку. Как и следовало ожидать – никакой реакции. Тогда, отбросив швабру, он бесстрашно нырнул головой под кровать. – Папа! – испуганно вскрикнул Пашка. Однако Сергей, не обращая внимания на сына, продолжал внимательно изучать то, что увидел. Из кухни вернулась мать, неся в руках бинт и зеленку. Опасливо покосившись в сторону кровати, спросила обеспокоенно: – Ну что там? Отец вылез обратно. Обернувшись, недобро посмотрел на сына. – Значит, когтями в тебя вцепился, да? – раздраженно спросил он. Пашка не понимал нарастающего отцовского гнева, но чувствовал, что лучше не отвечать. Молча кивнув, он протянул матери руку для перевязки. – Иди-ка сюда, – потребовал отец. – Сережа! – вмешалась мать. – У него же кровь идет! – Ничегооо, – протянул тот, – в следующий раз башкой будет думать. – И рявкнул: – Иди сюда! Пашка послушно спрыгнул со стола и, стараясь, чтобы кровь не капала на ковер, подошел к отцу. – Сережа, дай я его перевяжу! – Успеешь, – отрубил Кольцов-старший. – Смотри. – Он схватил Пашку за ворот пижамы, силком заталкивая его голову под кровать. – Смотри, вот оно, твое чудовище! Пашка, сперва зажмурившийся от нахлынувшего ужаса, осторожно приоткрыл глаза. Зрение не сразу сфокусировалось, однако уже спустя несколько секунд он увидел «монстра». Прямо из края кровати торчал гвоздь. Обычный гвоздь, чуть больше стекольного, вымазанный кровью. На шляпке даже остался лоскуток содранной кожи. Под гвоздем натекла небольшая лужица крови – что ни говори, а поцарапался Пашка знатно. Отец рывком вытащил Пашкину голову из-под кровати. – Скажи-ка мне, Палсергеич, ты долго еще нам нервы мотать будешь? Повесив голову, Пашка буравил глазами пол. – Сережа! – мама снова попробовала вмешаться. На этот раз гораздо настойчивее. – Долго мы с матерью будем за тобой бегать, как за маленьким? Пашка вновь не ответил. – Сережа! Хватит уже! – Что хватит? – Кольцов-старший стремительно обернулся к жене. – Что хватит? Может, ты еще и задницу ему подтирать будешь? Здоровенный пацан, а канючит, как… Что ты ноешь?! – окончательно взорвался он, увидев, как по щекам сына потекли жгучие слезы обиды. – Довести меня решил? Поздравляю, получилось! – Ну, хватит! – Мама решительно встала между мужем и сыном. – Хватит! Не видишь, что ребенок и без тебя напуган?! Зачем ты еще больше его пугаешь?! – Да потому, что сколько можно?! – Все хорошо. – Повернувшись к папе спиной, мама присела на корточки и вытерла Пашке слезы. – Все хорошо, Павлушка. Сегодня с нами поспишь… – Еще чего! – перебил Кольцов-старший. – Не маленький уже. – Сережа, ну я же просила! – взорвалась наконец мама. – Ты что мне из пацана делаешь? Может, он теперь до старости с нами спать будет? – Сегодня. Он. Будет. Спать. С нами. Пашка слушал и не мог понять, откуда в матери, такой мягкой и спокойной, эта гранитная твердость. И папа тоже это услышал. Удивленно моргнув, он недоверчиво произнес: – Ты хорошо подумала? – Да! – Ну и ладненько. – Пашка с недоумением смотрел, как отец демонстративно укладывается на его кровати. Детская койка ему была явно мала, и ноги свешивались на пол, но Кольцова-старшего это, казалось, не смущало. – Спокойной ночи. Мамины губы задрожали от бешенства. Она молча смотрела на мужа. Затем, ни слова не говоря, подхватила Пашку на руки и понесла прочь из комнаты. Дверью она хлопнула так, что наверняка перебудила всех соседей. – Свет выключать надо, – ехидно бросил Кольцов-старший, вздохнул, поднялся с кровати и нехотя поплелся к выключателю. Краем уха он успел услышать, как Пашка, захлебываясь от волнения, рассказывает матери свои ночные переживания. Что-то про существо, которое живет в темноте, под кроватями. – Счастливого Нового года, – пробормотал Кольцов-старший, стараясь удобно устроиться на детской кровати. Получалось средне. Вот если ноги под себя подобрать, да лечь на бок, да руками особо не разбрасываться, то вполне себе ничего. Да только не пролежишь долго в такой позе. Особенно сейчас.