– Я про документы, чтоб… ну, знаете, убедиться… Мужичок захлопал по карманам. Он тоже как будто расслабился. Улыбнулся широко и чуточку виновато. – В машине забыл. Секунду. – В лопатообразной ладони появился айфон. Не последней модели, но и не старье какое-нибудь. Витенькины хотелки вновь существенно возросли. – Супруге скажу, чтобы занесла. И уже в телефон: – Ага, он самый. Да в порядке, в порядке, не бзди, мать. Скажи пацанам, пусть заносят. – Что заносят? Витенька глупо захлопал глазами. Почему-то представилась вереница детей, подобно рабам при дворе шейха, несущих тяжелые блюда с подношениями – россыпями золотых монет, драгоценных камней и украшений. Безымянный мужичок не ответил. Убрал телефон в карман и из него же достал странную металлическую штуку, похожую на спаянные вместе перстни. Только когда кулак с этой штукой на пальцах полетел Витеньке в челюсть, он запоздало сообразил – кастет. Это кастет. Сквозь звон в ушах и пронзительную боль Витенька ощущал сильные руки, уверенно переворачивающие его, словно тюк с бельем. Чувствовал прохладную липкость скотча на разбитых губах. Колкое крошево зубов в кровоточащем рту. Слышал топот и сдавленную ругань в прихожей. Обонял морозную свежесть, исходящую от одежды налетчиков. В голове каталась одинокая глупая мысль – ведь наследят, мыть потом… Невидимые руки без труда вздернули спеленатого Витеньку в воздух, прислонили к стене. Туманная пелена схлынула, смылась запоздалыми слезами. В маленькой комнате не протолкнуться стало от людей и котов. Домашние возбужденно сновали под ногами незваных гостей. Требовательно мурчали. Прислонившись к дверному косяку, смахивала слезы высокая женщина в темном пальто. Трое мальчишек… Витеньке захотелось протереть глаза, потому что творился какой-то абсурд. Трое мальчишек лет шестнадцати, кряхтя от натуги, втаскивали в комнату огромный выкорчеванный пень с остатками мерзлой земли на корнях. Усатый мужичок открыл клетку, нисколько не боясь, достал котяру. Напротив, Витеньке показалось, что котяра сжался, точно понимая, что нашкодил и расплата неминуема. – Не жмись, родной. Не обидим. Совсем одичал, дурачок? Ну, хорош, хорош уже… Голос мужичка полнился теплотой и заботой. Рука осторожно отцепляла когти от рукава кожанки. – Ты чем думал, а? Перепугал всех до смерти! А если бы не нашли тебя? Новый год на носу, Максим! Так бы и застрял, придурок. Один из мальчишек вынул из внутреннего кармана нож. Обычный кухонный, с деревянной ручкой. Витенька затрясся, сообразив, что этим самым ножом ему сейчас перехватят горло – и поминай как звали. Но мальчишка уверенно воткнул лезвие в пень. Сильно, так, что рукоять закачалась. Мужичок опустил котяру на пол перед пнем. – Давай-ка, время на исходе. Еле успели, етить твою мать… – Коля! – возмутилась женщина. – Ой, мать, не делай мне нервы! А то они не слышали никогда. Ничего не понимающий, оцепеневший от боли и страха, Витенька наблюдал, как котяра подобрался, задергал пушистым хвостом. Рыжая молния взвилась в невообразимом прыжке, кувыркнулась в воздухе, перелетая пень, и с другой стороны на пол рухнуло человеческое тело. Голое, скользкое, с перепачканными слизью рыжими вихрами. Витенька замотал головой. Невозможно! Бред! Сотрясение мозга! Женщина метнулась к мальчишке, укрыла толстым шерстяным пледом, невесть как оказавшимся в руках. Троица рыжеволосых пацанов, похожих как две капли воды, хлопали бывшего котяру по плечам, бормотали что-то ободряющее. Мальчишка мелко дрожал, корчился, когтил старые доски обломанными ногтями. – Воооот, – протянул усатый Коля, довольно потирая руки. – Сильно корежит, да? Ремня бы тебе всыпать, да ты свое и так получил. Понял теперь, засранец мелкий, что я тебе говорил? Нельзя под Новый год оборачиваться. Застрянешь на хрен. А ты что? И-эх, бестолковка! Мамка извелась вся! Братья три ночи не спали, тебя, полудурка, искали! Кто-то из мальчишек выломал – не открыл, а натурально выломал, не особо притом напрягаясь, – щеколду, выпуская Принцессу Кэролин. Та неуклюже выпрыгнула из клетки, обтерлась обо все подвернувшиеся ноги и принялась вылизывать трясущегося пацана, точно новорожденного котенка. – Мать, забирай Максима, и ждите в машине. А мы с парнями приберемся тут. – Коля! Новый год же… – Женщина больше не плакала, лишь улыбалась устало. Мужичок вскинул руку, обнажая волосатое запястье с дорогущими часами. – Та ну! Три минуты осталось, а там отсчет по новой. Задержимся немного. Пожав плечами, мол, воля ваша, женщина помогла сыну встать. Выходя из комнаты, бывший котяра обернулся. Зеленый глаз его недобро подмигнул Витеньке, как бы намекая – будет и тебе подарочек на праздник. В спальне телевизор голосом президента толкал проникновенную речь о том, что год был непростым, но мы сдюжили, и дальше будет только лучше. Что все мы, объединившись, способны свернуть горы, достать до неба и победить любого врага. Витенька мычал сквозь скотч, глядя на хищные ухмылки мальчишек. Вот оно, подлинное единение. Самое крепкое, семейное. Сцементированное общей тайной. Мальчишки неторопливо раздевались, голодными глазами поглядывая то на пень с воткнутым ножом, то на спеленатое тело, вкусно пахнущее свежей кровью. Президент умолк. Рыжеусый Коля неторопливо скинул куртку. Бой курантов разломил тишину надвое. Витенька мычал и ерзал, пытаясь освободиться. Разыгравшееся воображение рисовало яркую картинку: как только главные часы страны ударят в последний раз и затрубят первые звуки гимна, обнаженные рыжеволосые мальчишки по очереди начнут перепрыгивать через пень. Чтобы упасть на четыре лапы и зашипеть, оскалив острые клыки. Показалось, или кто-то сделал телевизор погромче? Коля стянул штаны, звонко щелкнул резинкой трусов. Сыновья его, словно котята из одного помета, прислонялись друг к другу рыжими головами. Шушукались о чем-то своем, не сводя с жертвы зеленых глаз. Домашние терлись о связанные скотчем ноги Витеньки, и… …черт возьми, они облизывались! …где живет Кракен Вблизи цистерна казалась еще больше. Огромная, некогда белая, а ныне увитая трещинами и ржавыми потеками, будто плющом, она возвышалась над детьми как самый настоящий небоскреб. Вообще-то, когда ты маленький, над тобой возвышается абсолютно все: дома, автобусы, грузовики, непонятные и вечно занятые взрослые. Даже мальчишки из старших классов, которые отбирают деньги, данные родителями на завтраки, – и те нависают над тобой словно башни. Правда, мало кто считает себя маленьким в десять лет. Первая в жизни круглая дата, первый официальный юбилей как будто завершает некий цикл, по окончании которого слово «маленький» к тебе больше неприменимо. Словно ноль на конце десятки – не зацикленная в круг линия, а спираль, переводящая тебя на новый виток. Из стоящих на холме шестерых детей только Лысик все еще относилась к разряду малышей. У нее даже собственного велосипеда не было. Именно потому она всю дорогу тряслась на раме Димкиного велика, тихонько ойкая всякий раз, когда тот неосторожно подпрыгивал на ухабах неровной дороги. Остальным заветная десятка уже стукнула, и транспорт у них был свой собственный. Генке, самому старшему из шестерки, через месяц исполнялось двенадцать, и возраст автоматически делал его вожаком маленького велосипедного войска. У него был самый навороченный велик, сиди-плеер и кольцо-печатка в форме черепа, которое он неизменно надевал, выходя на улицу. В другое время он бы вряд ли стал возиться с мелюзгой, даже если она не считает себя таковой, но сейчас у него просто не было выбора. Летом родители стараются отослать детей подальше из хоть и провинциального и маленького, но тем не менее грязного, пыльного и очень загазованного городка. Чада разъезжаются по бабушкам и дедушкам, по тетям и дядям, по дачам, приусадебным хозяйствам и летним лагерям. Генке не повезло. Именно это лето его родители выбрали для того, чтобы раз и навсегда выяснить отношения – они разводились. И дела им не было до того, что все друзья сына объедаются фруктами, трескают бабушкины пирожки или ночами рисуют соседям по комнате усы из зубной пасты. Забыв обо всем, родители делили квартиру, имущество и единственного сына, предпочитая при этом держать его на виду. А потому вместо веселых каникул, наполненных обычными детскими приключениями, обрекли Генку на тоскливое лето в городе. Впрочем, этим летом не повезло всем шестерым. «Велосипедное войско» сформировалось только по той причине, по которой обычно и появляются недолговечные ребячьи сообщества с продолжительностью жизни чуть длиннее, чем у бабочек-капустниц, – этим детям некуда было податься. У Пузыря, которого на самом деле звали Сашкой, не было бабушек и дедушек, а доверить свое пухлощекое чадо незнакомым людям его мама и папа боялись. Родители Стаса были слишком бедны для того, чтобы вывезти его куда-нибудь дальше пригорода, куда они периодически и выбирались всей семьей на так называемые «пикники». Стас никому не говорил, но все ребята знали, что он держится вместе с ними и терпит подзатыльники и обидные прозвища, которыми награждает его Генка, только потому, что его уже тошнит от жареных сосисок и хлеба с кетчупом. Димка же полгода назад потерял мать, и теперь его отец чаще вспоминал о бутылке, чем о родном сыне. Даже когда тот подрался в школе и сломал себе палец, в травмпункт, а потом и в поликлинику его водила классная руководительница Зинаида Карповна. В последнее время в их доме часто стали появляться неприятные озлобленные тетки, похожие на давно не кормленных собак-ищеек. Они рылись повсюду, вооружившись папками, в которых вечно что-то записывали, громко отчитывали Димкиного отца и постоянно угрожали странными буквами Кэ Дэ Эн. Что это такое, не знали ни новые Димины приятели, ни он сам. Хотя в одном он был уверен твердо: ищейкоподобные тетки хотят забрать его у отца. Видимо, из-за сложной семейной ситуации Генка донимал его меньше, чем остальных. У Димы даже не было обидного прозвища. Хуже всех приходилось Лысику. Из всей компании, пожалуй, один лишь Димка знал, что ее зовут Рита. Знал лишь потому, что жил с ней в одном дворе. Лысику вообще не везло по жизни. Из родни у нее была только старенькая бабушка – седая, сухонькая и почти слепая. Бабушка была предельно нищей – даже на одежду из секонд-хенда (а только ее она и могла позволить своей внучке) ей приходилось откладывать. Вот и сейчас на Лысике точно на вешалке болталось короткое серое платьице в белый горошек, которое едва доставало до вечно покрытых закоростеневшей кровью и разводами йода и зеленки коленок. Какой уж там велосипед? Она скромно сидела на самом краешке рамы и иногда оглядывалась на Диму, точно боялась, что тот передумает и заставит ее идти пешком. То и дело Лысик нервно поправляла синюю косынку, из-под которой в разные стороны торчали оттопыренные обезьяньи ушки. Рита была Лысиком именно потому, что была лысой. Тонкая синяя ткань скрывала ежик русых волос, коротких настолько, что не каждый мальчишка ее возраста отважился бы такой носить. Виной всему была Ритина бабушка. Именно в ее начинающий сдавать под давлением возраста разум пришла гениальная идея профилактики педикулеза. – Так надо! – сказала бабуля и старой металлической советской машинкой для стрижки волос обкорнала внучку под ноль. А Рита терпеливо снесла экзекуцию и молча превратилась в Лысика. Прозвище появилось с легкой Генкиной руки. А вот своим местом в их маленьком временном союзе Рита была обязана Кате. Как костюм итальянского модельера выделяется среди китайского ширпотреба, так и одиннадцатилетняя Катюша выделялась на фоне остальных ребят. Пятерка неудачников – так она их называла. – Пятерка неудачников, и я – ваша королева! – улыбаясь, говорила она и заливалась искренним смехом, отсвечивая на солнце белозубой улыбкой. И на нее никто не обижался. Любую, даже самую жестокую ее шутку мальчики принимали как игру, раболепно ожидая маленьких милостей своей повелительницы, а Лысик молчаливо терпела, как терпела все невзгоды, выпавшие на ее маленькую жизнь. Будучи неглупой девочкой, она прекрасно понимала, что нужна Катюше только для оттенения ее красоты в глазах мальчишек, но все равно послушно исполняла свою роль. Сама Катюша якшалась с «неудачниками» именно из-за мальчишек. Ей нравилось это странное, пока еще не совсем понятное обожание в их глазах. Нравилось, как они стремительно глупели и превращались в послушных комнатных собачек, стоило лишь оказать им малейший знак внимания. Катя была маленькой женщиной. И, как и всякая настоящая женщина, она умело манипулировала своим мужским окружением. Как сейчас, например. У Катюши был свой велосипед – красивый, новенький, безумно дорогой, того нежно-розового цвета, от которого млеют все девчонки в возрасте до пятнадцати лет. Среди грязных, украшенных драными наклейками, цепочками, птичьими косточками и трещотками из игральных карт великов мальчишек, он смотрелся «роллс-ройсом» среди «запорожцев». Катины родители могли купить дочери все самое лучшее. Но в последнее время девочка предпочитала кататься на раме у Генки, проверяя таким образом верность своего фаворита. И Генка проверку выдерживал с честью! В тот же вечер, когда Катюша впервые попросила покатать ее, а потом пожаловалась на жесткую раму, он отыскал на свалке старое мотоциклетное сиденье и при помощи ножа и веревок соорудил мягкий и довольно удобный валик. От этого стало похоже, будто на раму надели глушитель, но Королева такой подход восприняла благосклонно, а это все окупало. С тех пор Катюша передвигалась только так. Вот и сейчас она облокотилась на широкий руль Генкиного «байка» и щурясь смотрела на цистерну. – Это здесь? – болтая в воздухе ножкой, поинтересовалась она у своего водителя. Ветер, взявший разгон где-то у подножия резервуара, взлетел на холм и, подхватив ее золотистые волосы, швырнул в Генкино лицо. – Здесь… – голос его вдруг стал хриплым и сухим, будто горло покрылось глубокими трещинами и слова застревали, терялись в них. До боли в животе ему хотелось уткнуться носом в эти мягкие душистые локоны. Так захотелось, что задрожали крепко сжимающие руль пальцы. – Ну, так чего ждем? – Не оборачиваясь Катюша довольно улыбнулась. Она знала, как влияет на Генку, и не стеснялась этим пользоваться. Торчащим из босоножки пальцем Катюша зацепила трещотку, и та приглушенно щелкнула по спицам колеса. – Поехали? – Нельзя туда ехать! – внезапно вмешался Пузырь. Его расплывшаяся физиономия была еще краснее обычного, толстые, как оладьи, щеки висели едва не на плечах, а футболка намокла от пота. – Мне мама говорила… – Ме мямя гавалиля, – скривившись, передразнил его Генка. – А тебе мама не говорила, чтобы ты жрал меньше? Из-за тебя, жиробасина, час сюда добирались! Пузырь обиженно насупился, но промолчал – сказанное было чистой правдой. Во время поездки группе приходилось то и дело останавливаться, чтобы дать раскрасневшемуся Сашке время догнать их и немного отдохнуть. – Большая… – глядя на цистерну, задумчиво сказал Стас. – Геныч, ты не говорил, что она такая большая! – А самому головой подумать? – разозлился вожак. – Знаешь, какой он здоровый? Где он, по-твоему, жить должен? В ведре, что ли? Стас неопределенно пожал плечами, как бы не опровергая, но и не соглашаясь с доводами. Он пристально смотрел на цистерну, будто мысленно обмерял ее рулеткой. – А кто там живет? – робко поинтересовалась Лысик. Она все и всегда делала очень робко. Со стороны могло показаться, будто девочка боится, что ее могут обидеть, обозвать, ударить, но на деле это было совсем иначе. Риту никто не бил и даже обижали ее не больше других. Просто она всегда вела себя так, будто смирилась. Она напоминала перегоревшую лампочку – тусклую, безучастную, почерневшую изнутри. Никому не нужную. – Конь в пальто, – огрызнулся Генка. Лысика они подобрали уже по дороге, и потому подробностей она не знала, но объяснять ей что-то вожак считал ниже своего достоинства. – Кракен, – ответил вместо него Стас. По голосу было слышно, что он ну ни капельки не верит в официальную цель их визита. Бросив мрачный взгляд на загорелую Катю, он презрительно сплюнул в дорожную пыль и счел нужным добавить: – Геныч говорит, что он там Кракена видел. – Ну ты дурак! Не видел я его! – заорал Генка. – А чего ж ты нас сюда приволок? – Стас вновь сплюнул сквозь зубы. Этому трюку он научился совсем недавно и харкался теперь с такой частотой, что легко уделал бы любого корабля пустыни. – Зачем мы сюда перлись, раз здесь нет ни фига? – Не, ну ты точно дурак! – Генка, постучал костяшкой согнутого пальца себе по лбу. – Все пацаны знают, что он тут есть… – Я не знал, – вставил свое веское слово Пузырь. – А ты и не пацан, ты баба жирная! – сбрил его Генка. – Еще раз перебьешь – всеку! Понял? Побледневший Пузырь утвердительно тряхнул головой, отчего его щеки и складки на шее колыхнулись, как застывший холодец. Когда Генка серчал на Пузыря и «всекал» ему, это было больно. – Короче… – восстановив порядок, Генка успокоился и вернулся к своей обычной манере разговора. – Пацаны говорят, что он только этим летом тут завелся. До этого сто раз сюда ездили – не было. И еще… говорят, что это он братьев Копытиных сожрал…