Серов заметил удивление гостя. – Фото сделано незадолго до обострения арабо-израильского конфликта в две тысячи четырнадцатом году. Знакомый фотокорреспондент был там в это время и успел выбраться из страны незадолго до начала военных действий. Некоторые фото в редакции не приняли, и когда я их увидел, то понял, что они очень здорово будут смотреться не только на журнальных страницах. А мы как раз ремонт дома затеяли. Вот я и подумал, что обыкновенная дверь в обыкновенной стене, покрытой обыкновенными обоями, – это очень скучно. Нашел контору, где фото перевели на покрытие и выделили некоторые детали. – Обои в 3D, если коротко, – добавил Гуров. – Не совсем, – снисходительно улыбнулся Серов, намекая на исключительность своей идеи. – Смотрится красиво, – подыграл ему Лев Иванович. Серов снял пиджак и бросил его на диван. – Смотрю, Ирина вам кофе предложила, – сказал он. – Надеюсь, что не последний в доме, – ответил Гуров. – Невежливый я черт, – расстроился Серов. – Да я просто хотел сказать, что тоже не отказался бы. Составите компанию? – Я бы повторил, – не стал кокетничать сыщик. – Кофе хорош. Где берете? – У знакомых. Кофе из Эфиопии. Ира, приготовишь нам еще? – А ты думаешь, что я на кухню просто так ушла? – крикнула Ирина. Разговор постоянно откладывался. Сначала ждали Серова, потом когда он появился, то отвлеклись на обои, теперь вот снова на кофе. Гуров понял, что пора брать ситуацию в свои руки. – Давайте поговорим, – просто предложил он. – Может быть, и без кофе получится. – Конечно, – лицо Серова мигом посуровело. – Извините. Разумеется. Он упал на диван, небрежно отбросив в сторону пиджак. – А я знаю, зачем вы пришли, – заявил глава Управы. – Хотите знать подробности того вечера, так? Ведь давать показания – это совсем другое. Сухой язык не заменит человеческого общения. – Не заменит, – согласился Гуров. – Поэтому я здесь. – Вот и я об этом, – вздохнул Серов. – Жизнь меняется очень быстро, люди за ней не успевают, о будущем детей даже подумать страшно. Вот вроде бы у меня один ребенок. Казалось бы, справимся, сдюжим. Но это только со стороны нет проблем. Только со стороны… Признаюсь вам, гражданин начальник… – он улыбнулся, обратившись к Гурову неформально, – я и сам до сих пор вспоминаю свои школьные годы с ощущением, будто бы меня постоянно в чем-то обвиняли. Вечно был кому-то должен, вечно чего-то боялся. «Точно. Давай теперь и школу вспомним, – отметил про себя Гуров. – Про детский садик тоже поговорим. Куда же вас постоянно уносит, дядя?» – Юрий Петрович, а вы сможете вспомнить что-то, что показалось вам подозрительным во время выпускного вечера? – перевел тему Гуров. – Вы же общались с людьми, к дочери подходили. Может, были какие-то невнятные моменты, которые сейчас можно было бы увязать со смертью учителя истории? – Ничего я не заметил, – отрезал Серов. – И еще в тот день высказал вам свое мнение: Шлицман был алкоголиком. Вот сердце и не выдержало. – Олега Алексеевича убили, – спокойно произнес Гуров. – Кто-то нанес ему смертельную травму головы. Серов застыл, приоткрыв рот и недоверчиво уставившись на Гурова. – И-и-ира! – позвал он. – Ира! На кухне в это время уже гудела кофемашина. Звук был довольно громким, и Ирина не услышала мужа. Но Серов не стал повторно ее звать. – Да вы шутите, – неуверенная полуулыбка тронула его губы. – Да кому он нужен-то? – Именно поэтому, вероятно, и убили, – согласился Гуров. – Потому что не был нужен. – Быть не может, – не поверил Серов. – Это точно, да? – Господи, дурацкий вопрос. – Убили. Надо же. Шлицмана – и убили. Это же в голове… Да это цирк какой-то! – Кого убили? – раздался голос Ирины. – Олега Алексеевича? Входя в комнату, она услышала слова мужа. В каждой руке Ирина держала блюдце с мизерной чашечкой кофе. Точно такую же она преподнесла Гурову немногим раньше. Серов вскочил, взял из ее рук свою чашку. Другую она передала Гурову. Ее лицо при этом было крайне озабоченным. Чувствовалось, что ей требовались объяснения. – Да, Шлицмана, – прояснил ситуацию Серов. – Оказывается, никакой это не сердечный приступ, представляешь? Ирина прижала руку к груди, перевела взгляд с Гурова на мужа, потом обратно. – Мама дорогая, – выдохнула наконец она и опустилась на стул. – Да как же это? – Ну вот так, – отреагировал на ее вопрос Серов. Он уже сел на диван, но к кофе не притронулся. Пристально посмотрел он на Гурова и спросил: – Вы уже нашли того, кто это сделал? – Ищем. – Ищете… – эхом отозвалась Ирина и взглянула на мужа. – Юра, надо, наверное, рассказать. – О чем? – резко спросил супругу Серов. – Про историю с Олесей. – Ты уже приняла свои таблетки? – Потом, – отмахнулась Ирина и повернулась к Гурову: – Послушайте, это же немыслимо. – Вы о чем? – Но кто же… Он же… – Иди и прими свое лекарство, – приказал Серов. – Я здесь сам все вопросы решу. Это было уже интересно. Гуров не оставлял без внимания каждое их слово, каждый жест. О чем Ирина хотела рассказать? Что-то произошло между ней и убитым, если известие о том, что он умер не своей смертью, заставило ее поделиться с ним чем-то, что до того тщательно скрывалось? Лев Иванович даже не сомневался в том, что ему откроют тайну, даже секрет. И если бы не убийство, то он бы ни о чем не узнал. – Ладно, – ровным голосом произнесла Ирина, не глядя на мужа. – Если хочешь сам, то давай сам. Мне все равно нужно к врачу. С таким трудом записалась… До свидания, – кивнула она Гурову. – Тебе к врачу через час, – напомнил Серов. – Предлагаешь сидеть на кухне, пока будешь разговаривать с полицейским? «Мило, – отметил про себя Гуров. – Отношения-то между ними не очень». Ирина встала и вышла из комнаты. Спустя минуту мягко цокнул замок закрывающейся входной двери. Со стороны лестничной площадки прогремели ключи, и наступила тишина. Гуров приготовился к тому, что Серов как-то объяснит поведение своей жены, ну или хотя бы внесет хоть какую-то ясность в возникшей ситуации. Обычно воспитанные люди так и делают – сглаживают углы перед невольными свидетелями. Но глава Управы, кажется, вообще ничего не заметил. – Да уж, – пробормотал он. – Убили Шлицмана. Убили… – А почему вы решили, что у него сердечный приступ? – спросил Гуров. – Это не я решил, – вскинулся Серов. – Это люди сказали. Ну а что можно было еще подумать? Он был немолод, выпивал. Вполне вероятная причина смерти. Поднатужившись, он встал с дивана, прошел к столу и поставил на него свою чашку, но после снова вернулся к дивану. Поднял пиджак, поискал что-то в кармане и достал пачку сигарет. – Вы курили на выпускном, я видел, – обернулся он. – Будете? – Воздержусь. – А я вот никак бросить не могу, – посетовал Серов, выудил из брюк зажигалку, прикурил. Покрутился на месте, ища пепельницу, и обнаружил ее на одной из полок. Громыхнул ею, поставив на центр стола, и наконец успокоился. – Дело было в этом году, – начал он, усевшись на стул и забросив ногу на ногу. – Ну когда… примерно в сентябре все и началось. Нет, не в сентябре, а позже. Но именно в начале учебного года мы решили, что дочери нужны репетиторы – к ЕГЭ она была совершенно не готова. В начальной школе она была прекрасным во всех отношениях ребенком. Я тогда в муниципалитете работал. Должность была не шибко важной, но карьерой я, конечно, занимался серьезно. Но и время дочери уделял немало. Ирка же у нас туризмом увлекалась с юности. В первый после рождения Олеськи поход мы отправились, когда ей было всего полгода. Три дня в палатке пролетели как один. И ничего страшного не случилось. А вот после четвертого класса девку мою как подменили. Замаячил подростковый возраст, появились новые увлечения, мальчики, записочки, какие-то духи она себе купила. Все казалось, что пройдет – другие же родители как-то справляются, верно? Вот и мы думали, что выплывем. Тем более что дочь все еще интересовалась учебой. Худо-бедно, с тройками, но каждый учебный год заканчивала. Правда, плохих отметок становилось все больше, а замечания от педагогов прилетали все чаще и чаще. Ира сказала: «Дочь надо показать психотерапевту». Наивная, она полагала, что у Олеськи найдут что-то типа нервного расстройства, а это корректируется, а еще на это можно будет списать все ее закидоны. «Ты знаешь, Юра, ведь сейчас столько случаев! – передразнил он жену. – Просто раньше об этом не думали, ругали детей, а им просто нужно было помочь!» Тьфу… дурная баба, ей-богу. Я к тому моменту уже в Управе работал, и без этого проблем хватало. Мне бы уйти в дела с головой… Но не смог. Не умею. Потому что искренне считаю, что если закрыл дверь кабинета, то, будь добр, займись семьей, если она у тебя есть, конечно. Семья у меня была. Есть и сейчас. И я занимался. На плечи бабушек мы с Ирой свои проблемы не перекладывали. В общем, согласился я на то, чтобы дочь осмотрели психотерапевты. К врачам ходили все вместе, я хотел все слышать из первых уст, как говорится. Я это к тому, что никаких расстройств, разумеется, у дочери специалисты не обнаружили. Единственное, что у Олеськи нашли, не носило медицинский характер. «Ваш ребенок по натуре лидер, – заявили нам. – Изменить это никак нельзя, но можно сгладить. Пришло время подстраиваться и быть гибкими, дорогие папа и мама». – Сколько лет было Олесе, когда она посещала врачей? – Тринадцать. Почти четырнадцать. Тут все сошлось в одной точке: период взросления, конфликты с окружением, непринятие себя. Да еще и в школе все эти плохие отметки, жалобы на поведение. Переживали, конечно. Она мать ни во что не ставила. Да и сейчас не ставит, задрыга. Ирка же врач, заведующая отделением. Пациентов много, а доктор она хороший. И вдруг наша дорогая доченька как давай гнобить ее: да ты свою жизнь запорола, да я так не хочу, да вы все ничего не понимаете! Я как услышал, сразу ее к стенке прижал. Приказал на родную маму хвост не поднимать, а вспомнить, кто ее научил пользоваться ложкой и отличать плохих людей от хороших. Получился скандал. Олеся ушла из дома в ночь. Лично искал ее до утра. Оказалось, торчала у подруги дома, а у той родители вообще редко дома появлялись. К учебе дочь окончательно охладела после окончания девятого класса. К тому моменту я уже понял, что ее пора либо переводить в другую школу, либо срочно устраивать в любое училище, где берут с неоконченным средним образованием. Пропихнул бы ее куда угодно, лишь бы взяли. Но Олеся заявила, что никуда уходить не намерена. Заявила, что если я заберу ее документы из школы, то больше ее не увижу. На тот момент она уже несколько раз приходила домой пьяной и обнаглела настолько, что могла при матери курить на балконе. Вы, наверное, думаете, что мы плохие родители? Слабаки, которых раздавил собственный ребенок? Что мы настолько глупы, что не сумели научить дочь правильным вещам? Вы… – Даже мысли похожей не было, – уверил Гуров собеседника и протянул пепельницу. Серов с осторожностью занес над пепельницей сигарету и постучал по фильтру пальцем. Упавший столбик пепла тут же рассыпался в труху. – Спасибо, – бросил он Льву Ивановичу. – А то прожег бы пол, только этого не хватало. – Не случилось – и слава богу. – Думаете, наверное, что я рассказываю много лишнего? – продолжил Серов. – Нет здесь ничего лишнего. Говорю как есть. И все это по теме, скоро сами в этом убедитесь. Значит, осталась она учиться дальше. И даже в какие-то моменты, как нам показалось, взялась за ум. Даже уроки дома делала по вечерам. Заговорили с ней о том, что делать после окончания школы. Ответила, что ее тянет в работники зоопарка. Стало понятно, что ничего она не хочет, сама позже это подтвердила. «Окончу школу и отдохну, а потом решу, в какую сторону идти». Ну я так понял, что она надеется на мать, которая тайком от меня снабжала ее деньгами. Тогда я понял, что надо дочь куда-то пристраивать, только уже в вуз, наверное. Олеся к тому моменту выбрала предметы для сдачи ЕГЭ, и неожиданно среди них оказалась история. Я ей: «Ты серьезно? Ты же никогда в жизни не интересовалась ничем раньше вчерашнего дня». Но дочь уперлась, сказала, что будет сдавать историю. К тому времени я уже слышал про то, что Шлицман – педагог хороший, дело свое любит и умеет преподать знания так, что плохих отметок по его предмету ученики в принципе не имеют. Поэтому не стал искать репетитора на стороне, а попросил Олесю подойти к историку и спросить про дополнительные занятия. Она с ним поговорила, потом я сам в школу зашел… Стали они заниматься дважды в неделю. Однажды зимой я спросил насчет презента для Шлицмана. Решил к Новому году подарить ему дорогую зажигалку, попросил дочь передать. Но она наотрез отказалась идти на занятия. Вот прям жестко так: нет! Мы с женой начали расспрашивать, в чем дело. И вдруг она говорит: «Он ко мне пристает». Я ушам не поверил. Шлицман?! Как так?! А дочь гнет свое. Мол, распускал руки, еле увернулась. Не пойду. – И тогда на занятие вместо дочки пошли вы, – догадался Гуров. – А вы бы так не сделали?! – зашелся в праведном гневе Серов. – Конечно, я пришел. Сразу же, на другой день. Как раз во вторник, они занимались по вторникам и пятницам. Но я пришел не один или там с полицией. Даже к директору не пошел. Сначала решил устроить Шлицману очную ставку – и привел с собой Олесю. То, что было потом, до сих пор не могу забыть. Шлицман был удивлен, увидев меня, но он совершенно не выглядел напуганным. А ведь должен был, если рыло в пуху, а?! Смотрю на дочь и вижу, что она глаза прячет. Еле сдержался, чтобы не убить историка на месте. Но надо знать Олесю. Она же как баран. Уперлась рогом и прямо в лицо Шлицману говорит: «Вы меня пытались трогать на прошлом занятии!» Он: «Когда?» Дочь: «В ту пятницу!» И тут Шлицман офонарел: «В какую пятницу, Олеся? Ты ко мне второй месяц не приходишь». Тут-то у меня в голове все и сложилось. Эта… девочка просто брала деньги на репетитора, но, как выяснилось, давно прекратила посещать дополнительные уроки. Она, оказывается, сказала Шлицману, что передумала сдавать историю. Он и поверил. – И вас об этом он не известил? – А зачем ему мне-то об этом говорить? Он же больше с Олесей контактировал. Я-то думал, что у них все проходит слаженно, по расписанию. Не пойму только, на что же надеялась дочь, когда заявила, что учитель к ней пристает. Думала, что я сразу пойду в полицию? А потом что?.. Но после той истории я понял, что дочь мы с Ирой окончательно потеряли. Не хочу я ее тащить за собой. Не ценит. Все впустую. А к Шлицману я потом один пришел. Прямо после уроков возле школы его встретил и извинился. Зажигалку ту несчастную подарить хотел, да он отказался взять.