– Вино, – ответила она. – Хорошее итальянское вино. Папа в курсе. – Ну хоть не водка, – с облегчением вздохнул Гуров. – Оставьте жвачку себе и с другими поделитесь. Наверняка они только и ждут вашего возвращения, чтобы тут же посетить именно этот женский туалет. Кольцов обхватил за плечи вторую девушку и подтолкнул ее вперед. Она сразу же обвила его рукой за талию, демонстрируя незнакомцу близкие отношения с парнем. Олеся, пропустив друзей, пошла следом. – Минутку! – окликнул их Гуров. – Я ищу вашего учителя истории. Вы его, случайно, не видели? Только что вышел из зала. – Шлицман-то? – усмехнулась Олеся. – Наверное, в библиотеке. Ну или… вернее, там, где она была раньше. Просто в ней теперь пусто, а я видела, как туда грузчики курить бегали. – А где у вас библиотека? Олеся указала рукой вправо. Коридор, как оказалось, сворачивал еще раз, и там, посреди широкой грязной стены, располагалась двухстворчатая дверь. – Спасибо. Гуров подошел к двери и открыл ее, не постучав. Он оказался в довольно просторном, но весьма грязном помещении. Здесь было полно пустых книжных стеллажей, на полу валялись газеты и была рассыпана то ли сухая штукатурка, то ли меловая крошка, разнесенная по полу ботинками. Выключатель Гуров искать не стал – в помещении было довольно светло, так как прямо перед окном горел уличный фонарь. Шлицман стоял на фоне открытого окна и пил, запрокинув голову, из уже знакомой Гурову бутылочки. На появление чужого человека он никак не отреагировал. Просто отнял бутылку ото рта и чиркнул спичкой, прикуривая. – Разве здесь можно курить? – спросил Лев Иванович, тем не менее доставая сигареты. – Опасно же. – Опасность поджидает нас на каждом шагу, – ответил Шлицман. – А я аккуратен. Вместо пепельницы использую банку с водой. Присоединяйтесь. Гуров подошел, заметив, что в комнате уже накурено. Историк протянул ему пачку сигарет. Гуров отказался, продемонстрировав свои. С зажигалкой вышла та же история. В конце концов, обменявшись любезностями, оба молча погрузились в процесс поглощения табачного дыма и созерцания школьного двора. Окна как раз выходили на припаркованные машины. Справа желтел дверной проем главного входа. – Здесь и раньше не курили, – вдруг заговорил историк. – Строго запрещено, сами понимаете. Но в учительской было можно. А здесь даже чай нельзя было пить, иначе библиотекарша наша могла скандал устроить. А вот в учительской дымили. И пять лет назад, и десять, и двадцать. Некоторые запреты постоянно нарушаются. – Понятно, – бросил Гуров. – А вы здесь, получается, тоже давно работаете? – Давненько. – Теперь будете преподавать в новой гимназии? – Нет. Устал. Хватит. Из школы вышла группа людей. Их было человек десять. Гуров рассмотрел нескольких выпускников. Люди расселись по трем машинам, которые тут же покинули двор. – Почему они так рано уехали? – спросил Лев Иванович. – А чего им тут делать? – ответил Шлицман. – Получили аттестат, отметились, и все. – Понятно. «Грусть-тоска, – подумал Гуров. – Что же за проблемы у этого человека, если он даже во время праздника не может расслабиться?» – Вы сказали, что работаете в полиции, – вспомнил Шлицман. – Ничего не путаю? – Все верно, – подтвердил Лев Иванович. – И что же на выпускном вечере понадобилось полицейскому? – Моя профессия здесь ни при чем. Я муж бывшей выпускницы этой школы, я вам говорил уже, – напомнил Гуров. – Не знаю, вспомнили ли вы ее. Она еще на сцену выходила. – А, точно. Актриса. Мне понравился ход ее мыслей. Никакой классики сегодня – и точка. – А вы сами-то планируете что-нибудь сказать выпускникам на прощание? Историк оглянулся на дверь и достал бутылку. Коньяка в ней оставалось совсем чуть-чуть. Отхлебнув, он протянул ее Гурову, но тот отрицательно покачал головой. – Как знаете, – бутылка исчезла в кармане учителя. – Что бы я сказал им в качестве напутственного слова? Я бы посоветовал не лгать. Ни себе, ни кому-либо. Жить после этого непросто. Это только кажется, что все будет по-старому. Нет, не будет. – Хорошее напутствие, – поддержал Гуров. – Да не пойду я ни на какую сцену, – сморщился Шлицман. – И без меня есть кому толкнуть речь. Гуров понял, что дело не только в этом. Он вспомнил, как изменилось поведение заместителя директора при виде историка, и она быстро увела посторонних, словно они увидели что-то неудобное. Место за столом Шлицман занял не среди педагогов, и Гуров не помнил, чтобы кто-то его позвал сесть рядом. Учитель казался изгоем среди своих, даже ни одного ученика рядом с ним не оказалось. Шлицман бросил окурок в высокую консервную банку из-под оливок, наполненную водой. Окурок мягко прошипел на прощание и погас. – Я отдал школе всю свою никчемную жизнь, – устало произнес Шлицман. – Возился с детьми, пытался разбудить в них интерес не только к прошлому, но и к настоящему. Возил на экскурсии, ночевал с ними возле костра, путешествовал по зимнему лесу. Мы исследовали озера, бродили со старинными картами по городам, варили кашу в котелке. Мне было с ними интересно, я старался сделать так, чтобы и они почувствовали то же самое. Банальная история: своих детей нет, поэтому носишься с чужими. Я потерял жену в прошлом году, как раз на исходе лета. Только-только вернулся из поездки с учениками. Она так хотела, чтобы я отдохнул. Обещала дождаться и сдержала слово. Гуров тактично промолчал. – Онкология, – ответил на его немой вопрос Шлицман. – Догадываетесь, что меня спасало от вечного запоя? Не отвечайте. Знаю, что догадались. Работа меня вытащила. Правда, не до конца. Но я хотя бы не утонул в своем личном черном омуте. А сейчас я дико устал. – Вас увольняют, что ли? – спросил Гуров и вдруг закашлялся. Шлицман подождал, пока приступ кашля прекратится. – Меня не увольняют. Сам ухожу. Сам принял такое решение. Хотел раньше, но не отпускали. Теперь никто не задержит. Хватит с меня. Телефон в кармане пиджака Гурова издал короткий звук. Он открыл папку с сообщениями. Последнее было от Маши, она искала его. – Мне нужно идти, – Лев Иванович убрал телефон в карман. – В следующий раз, когда соберетесь покурить, то я с удовольствием составлю компанию. Позовите, – попросил Шлицман. – У меня есть пара вопросов юридического характера. А сейчас идите, а я пока останусь. Вас хватятся, а про меня уже, наверное, забыли. То, о чем я говорил, не сочтите за исповедь. Я не настолько пьян, знаете ли, чтобы плакаться в жилетку тому, кого вижу впервые. – Мы уже до этого виделись, – попытался сгладить ситуацию Гуров. – И не беспокойтесь, пожалуйста. Всем нам иногда нужно облегчить душу. Позже обязательно поговорим. Гуров поспешил к двери, оставив историка стоять возле окна. Выходя из библиотеки, он обернулся, ожидая, что ему смотрят вслед, но учитель так и стоял к нему спиной. Разговаривать о чем-то серьезном ему совершенно не хотелось. Шлицмана он совершенно не знал. Глава 3 Пока мужа не было, Маша приобрела новых знакомых. Место Гурова теперь занимала полная женщина с темными короткими волосами. Так обычно выглядят нянечки в детских садах. Маша виновато посмотрела на мужа. Мол, спасай. Но он даже бровью не повел. Хотела легкой жизни? Теперь мучайся. Он присел на свободное место неподалеку. До него здесь сидел физрук. Куда-то пропала также и «Снегурочка». – Да-да, с самого начала. Прямо с первого класса, – тараторила полная женщина, отвечая на какой-то вопрос Маши. – Как только привела его сюда за руку. С этого самого момента я здесь и помогаю. Он же у меня болезненным был, хоть и не самый маленький в классе. Вы знаете, я немного успокоилась сейчас, но сегодня с утра, не переставая, плакала. С самого утра! Кофе наливаю и плачу, зубы чищу и плачу, а как его костюм с вечера наглаженный увидела, то уже натурально начала рыдать. Он мне: «Мать, ты обалдела?» А я и ответить толком не могу. Я храню его первые тетрадки. Принесла сегодня, показала ему. Он говорит: «Выброси, зачем они?» А я не могу. Он у меня один, больше никого нет. Все, что когда-либо рисовал, храню. И дневники его, и поделки кривые – для меня они самые прекрасные. Если не поступит, то заберут в армию. Не знаю, как переживу. Ему уже восемнадцать. Вот все эти ребята – они ведь уже совсем взрослые. Восемнадцать лет почти каждому. Такой вот «поздний» класс получился. А вообще-то за последние годы у нас не только занятия были. Очень много экскурсий, вылазок на природу. Это на постоянной основе. Учитель истории все это устраивал, а организовывал папа Олеси Серовой. Он глава Управы. Взялся за нас, будто мы ему родные. Рейсовые автобусы заказывал, номера в гостиницах оплачивал. А мы только за дорогу платили. Ой, да где мы только не были! Румыния, Эстония, а из Эстонии на пароме плавали на целый день в Финляндию. Дети такие были довольные! Но вот прошлым летом… – Да что вы говорите! – с восторгом произнесла Маша. – И в Финляндии были? Женщина запнулась, когда ее перебили. – А что, Мань, может, и мы к финнам смотаемся? – спросил Гуров. – Ой! – вздрогнула женщина и обернулась. – Не заметила вас. Ой! Я же ваше место заняла! Лев Иванович не успел ничего ответить – мамаша тут же поднялась и обратно садиться уже отказывалась. Впрочем, совсем скоро ее отвлекла другая родительница, и Гуров с чистой совестью пересел к жене. – Ну очень разговорчивая, – пожаловалась она. – Но я ее понимаю. Тут у всех эмоций выше крыши. А ты где был? – Курил. – Ну ладно. Между тем, пока Гурова не было, участники застолья уже перемешались между собой. Они сновали от стола к столу, то подходя к ребятам, то замирая в углу актового зала с прижатым к уху телефоном, то резко вспоминая, что пора бы выпить еще, приближались к столу. Бутылки стремительно пустели, и, наверное, злоупотреблять на глазах вчерашних школьников спиртным было неправильным, но Гуров видел иную картину. Вся эта непонятная суета не напоминала вакханалию, а, скорее, сбор членов одной огромной семьи, где все живут на разных концах света, сто лет не виделись и просто рады тому, что родные люди оказались рядом. Пацаны и девчонки в сторону взрослых даже не смотрели, ибо у них были свои дела. Кто-то снимал на память видео, кто-то выкладывал фотографии в соцсети, кто-то радостно орал, глядя на экран, на котором плясало чье-то лицо. В какой-то момент широко отворилась дверь, и на пороге появился человек с широкой плоской сумкой в руках. – Пицца! – закричал кто-то из детей. – Е-е-е-е! Живем! Несчастный курьер еле стоял на ногах. Он привез много коробок с пиццей, потом долго о чем-то разговаривал с одной из родительниц, после чего ушел налегке. Треугольники пиццы тут же были разобраны. Гурову и Маше пицца тоже досталась. Незаметно вернулся и учитель истории. Он снова сидел на своем месте, но теперь уже был не один. Стул рядом с ним заняла жена главы Управы и мама Олеси – Ирина. И между ними происходил очень непростой разговор. Женщина придвинулась к Шлицману очень близко – гораздо ближе, чем это обычно бывает между теми, кто держит дистанцию. Касаясь кончиками пальцев его руки, она пыталась то и дело заглянуть в его лицо, но Шлицман упрямо отворачивался, и Ирина каждый раз по-своему переживала неудачу – она поднимала лицо к потолку и закрывала глаза. На эти мучения Гуров смотрел недолго, уж слишком интимным был момент. К тому же за стол вернулись физрук и учительница начальных классов Ольга Игоревна. Физрук подлил ей вина, после чего поухаживал за Машей. Ольга Игоревна равнодушно следила за его движениями. – Ну чего ты? – не выдержал физрук. – Устала? Или все еще переживаешь за этих? – Он указал на танцующих ребят. – Успокойся, они о тебе тоже всю жизнь помнить не будут. Но Ольга Игоревна переживала совсем о другом. Она то и дело бросала обеспокоенные взгляды в сторону Шлицмана и Ирины. – Ах, вот оно что, – насмешливо протянул физрук. – Понятно. – И что же тебе понятно? – резко повернулась к нему Арефьева.