Бэбс позвонила Стейси по домашнему телефону, пусть даже комната Стейси – у самой кухни. Стейси притащилась в пурпурных махровых шортах и пурпурной футболке с сердечками. На ней были ортопедические тапки от плоскостопия, а в руках – розовая банка Tab[4]. У нее русые волосы, которые пушатся у лица, и огромные голубые глаза, как у диснеевского персонажа. Но нос у нее чересчур большой, а потому все портит. До нас она работала в закусочной «Дейри Квин». – Да, мисс Баллентайн, – произносит Стейси сладеньким «чем-могу-быть-полезна» тоном, каким никогда не говорит со мной. – Стейси, у нас несвоевременный кризис. – Правда? – переспрашивает Стейси в восторге, что ее допустили к драме. – Правда, – без эмоций отвечает Бэбс. – Очевидно, Беттину ни на минуту нельзя оставить без присмотра, чтобы она не испоганила всем день. Знаю, сегодня у тебя выходной, но не могла бы ты отвести ее в «Зодиак»? Возможно, Джефф сумеет как-нибудь исправить это дерьмо. «Зодиак» расположен на Оук-стрит, рядом с кинотеатром «Эсквайр», и занимает два этажа. Наружная стена у него стеклянная, и прохожим видно, как людям стригут волосы. Когда мы переходим Мичиган-авеню, Стейси идет очень быстро и дергает меня за руку, точно я мешкающая трехлетка. Когда мы добираемся до противоположного тротуара, она набрасывается на меня: – Можно было бы подумать, твоя мамаша заметила мои секущиеся концы, – злобно шепчет она мне на ухо. – А ты знаешь, что моя последняя стрижка обошлась в восемь долларов? И это было в «Чистом гении», где тебе дважды моют голову шампунем. Дважды! Перед тем как толкнуть дверь салона, Стейси ерошит и жамкает себе волосы, зачесывает их на лицо. Наверное, она думает, что если постарается себя обезобразить, то Джефф решит, что ее прическа плохо выглядит, и настоит, чтобы постричь и ее тоже. Я знаю, что радости от нашего похода в «Зодиак» ждать нечего, что нас ждет своего рода травматология перед реанимацией. В салоне черный потолок, черные стены и черные кожаные кресла. На потолке нарисованы скопления золотых звезд, а еще с него низко свисают зеркальные шары, как на дискотеке. Вокруг скоплений звезд вьются названия двенадцати астрологических знаков. Джефф занят, он подстригает волосы пожилой женщине и смеется за работой. Он высокий, с широкими плечами и блондинистыми светлыми патлами. Его ассистентка Никки говорит, чтобы мы сели на диван в дальнем углу. Она говорит, мол, придется подождать. Стейси хватает стопку журналов и закуривает ментоловую Virginia Slims. Я просто сижу. Жду. Проходит два часа, а Джефф даже не смотрит в мою сторону. Мне так скучно, что я наконец бросаю взгляд в зеркало возле черного кожаного дивана, рискую узнать, что у меня с волосами. И с удивлением вижу, что не такая уж катастрофа. Просто прическа у меня кособокая. И не такая уж уродливая, просто выглядит странно. Будь у меня обруч или баретка, никто и не заметил бы. Пока мы ждем, свет в салоне меняется, и я чувствую, что день подходит к концу. Стейси заметно расстроена. Она достает из своей огромной сумки две банки Tab и пластиковую баночку шоколадных карамелек Баллентайн – «Сосалки Золотой Берег». Она трясет коробку, стараясь сбить карамельки со стенок, но лишь вызывает этим неприязненные взгляды. Даже мне известно, что в парикмахерской нельзя есть сладкое. Здесь вам не киношка. Стилисты складывают свои инструменты. Они убирают щетки и наворачивают черные шнуры на фены. Они опрыскивают зеркала «уиндексом» и стирают с них налет дня. Наконец Джефф смотрит на нас и кивком показывает, что готов. Пока я забираюсь на кресло, он разглядывает свои ногти, точно они у него взаправду интересные. Ничего мне не говорит, пока я устраиваюсь. Может, мне надо самой завести беседу? Но я никогда не разговаривала один на один с «голубком». Я не знаю, что именно мне полагается говорить. Не хочу случайно его обидеть. Он повязывает мне вокруг шеи грязную накидку, на которую налипли чужие волосы. Он опрыскивает мне голову из бутылки с водой. Женщина с шампунями давно ушла. – А для моих волос что-нибудь предложите? – спрашивает, надвигаясь на него, Стейси. Я совсем про нее забыла. Но она никогда не сдается. – Расчешите, – сухо отвечает Джефф. Стейси отступает. Джефф начинает стричь или, точнее, кромсать мои волосы. Пока он трудится, я зажмуриваюсь. Ну почему я просто не распорола себе щеку и не избавила себя от этого кошмара? Наконец Джефф останавливается и включает фен. Он не берет щетку, чтобы уложить мне волосы, как делал это со всеми остальными. Он просто водит жарким воздухом по моему скальпу небрежными кругами и взад-вперед, словно сдувает с газона опавшие листья. Я открываю глаза. Я стараюсь сделать вид, будто довольна, но это невозможно. Волос у меня на голове почти не осталось. Они лежат на полу, смешались с волосами прочих клиенток Джеффа. Может, если он даст мне немного времени, я сумею выбрать мои, забрать с собой и дома как-нибудь приладить на место? Стейси поднимает глаза с соседнего кресла, куда устроилась, старательно игнорируя Джеффа. И разражается хохотом. Мне хочется запустить ей в голову полной банкой Tab. Бэбс звонит Джеффу, как только мы переступаем порог пентхауса, чтобы сказать, как гениально все получилось. Невзирая на тот факт, что салон уже закрыт, он сразу берет трубку. Наверное, ждал ее реакции. – Девчонка-сорванец, – говорит Бэбс. – Джин Сиберг в «A bout de souffle»[5]. Ты превзошел самого себя, детка. Я понятия не имею, кто такая Джин Сиберг, и я точно не хочу прическу, как у нее. Бэбс ерошит мне волосы. Заканчивая разговор, она выводит кружки большим пальцем у меня на лбу. – Браво, дружок, – говорит она, щебеча в трубку. – Открытка будет потрясающая. К черту «Поворотный пункт». Придумаем что-нибудь другое. Эта прическа такая охрененно классная! Мне хочется радоваться комплименту, но в глубине души я спрашиваю себя, не завладела ли ее вниманием только потому, что ей нравится, как меня покалечили. 2. Мак Ноябрь 1979 А потом появляется Мак. Бэбс встречалась со многими мужчинами, но Мак – первый, кто протянул дольше месяца. Наверное, потому, что он взаправду красивый, но Бэбс позднее объясняет мне, что он «долбаный гений» в постели. Я знакомлюсь с ним в самом начале их романа. Однажды вечером Бэбс идет на какой-то благотворительный бал. Бал дают ради «благого дела», которое ее не интересует: помощь больным бездомным, или спасение вымирающих животных, или еще что-то полезное, в результате чего не построят здание и не назовут его в твою честь, сколько денег им ни отвали. Но она все равно идет – отчасти ради пакетов с подарочной всячиной. «Обожаю хорошую халяву», – обычно говорит она. На такие мероприятия она никогда не берет с собой спутника – она «любит быть открытой для нового». Я сижу у себя в комнате и читаю книжку из серии «Маленький домик в прериях». Чуток детская для меня, но я в восторге от того, как там члены семьи ладят друг с другом. Они живут в тесной хижине и почти все необходимое покупают в одном-единственном магазине. Я начинаю думать, а вдруг наши с Бэбс проблемы – в пентхаусе и в том, что, отправляясь за покупками, она почти никогда не берет меня с собой. Около одиннадцати вечера я слышу звук поднимающегося лифта. Я не ожидала, что Бэбс вернется так скоро. Обычно после вечеринки она отправляется на дискотеку. Я решаю спуститься на нее посмотреть. Люблю, когда Бэбс разряжена. Она так ослепительна, что я не могу поверить, что она моя мама. Когда она уходила, я обедала и упустила шанс попрощаться. Спускаясь по лестнице, я слышу два голоса: Бэбс и какого-то мужчины. Голоса сплетаются, накладываются, но не вторгаются друг в друга… – Экскурсия… – говорит голос Бэбс. – Да, – смеется мужчина. – Какая я скверная хозяйка. Сейчас налью тебе скотч… – …Если я его хочу. Нет, спасибо… – …Если ты не за этим пришел… – И? – И? Они оба смеются. – Ты на ночь останешься, о горемычный? Перемоем им кости? – Да, пропустил последний поезд в Грасс-вудс. – И будешь за это наказан. А женушка где? Неужто ты безобразник? – Забрала машину. Голова разболелась. – Какая жалость. – Может, и нет. Смех. Смех. Тишина. Когда я, наконец, добираюсь к подножию лестницы, Бэбс и мужчина, с которым она разговаривала, целуются. Его руки гладят ее спину, ходят вверх-вниз, вверх-вниз, обхватывают ягодицы. Его ладони скользят по ткани с металлическим шорохом, ведь на Бэбс голубое, расшитое бисером платье в пол. Я знаю, что оно от Билла Бласса, потому что однажды она устроила мне экскурсию по своей гардеробной и научила, как распознавать самых крутых дизайнеров. Мужчина на несколько дюймов выше Бэбс, на нем – смокинг. Когда они отодвигаются друг от друга, за те несколько секунд, пока никто не произносит ни слова, я замечаю золотые запонки и понимаю, что смокинг у него не из проката. – Беттина, милая! – с энтузиазмом восклицает Бэбс. – Хочу тебя познакомить с одним моим другом. В ее тоне нет ни тени неловкости от того, что я их застала. Бэбс никогда не смущается. Скорее всего, она счастлива, что я видела, как она целуется с таким красивым мужчиной. – Это мистер Морс, – говорит Бэбс, и я подхожу пожать ему руку. – Брось, Бэбби, у нас тут не школа хороших манер. Просто Мак. Меня охватывает приятное, теплое чувство, потому что, когда взрослые просят называть их по имени, можно подумать, что они зовут тебя поучаствовать в их делах. Нет, конечно, он едва ли намеренно позволил бы мне смотреть, как он целуется с Бэбс, но вдруг мне разрешат побыть с ними, пока они будут пить по рюмочке на ночь? – Приятно познакомиться, Мак, – говорю я. Мне правда приятно вложить руку в его теплую ладонь. «Мак» легко и мягко соскальзывает у меня с языка, но, когда я смотрю на Бэбс, у меня пересыхает во рту, даже само имя скукоживается. На такой обмен любезностями она разрешения не давала. – Манеры, Мак. Манеры. Ей не сорок, а одиннадцать.