Он всегда называет нас так, как будто мы Чистые. Но это отнюдь не комплимент, это не что иное, как угроза. Мы для него никто. Отбросы. И мы ненавидим его за это, все до одного. Хуже, чем ненависть Отбросов к Чистым, может быть только ненависть Отбросов друг к другу. — Дамы и господа! — повторяет он. — Имело место нарушение правил безопасности. Кто-то открыл дверь. Поскольку, судя по головам, все на месте, мы можем предположить, что один из вас безуспешно пытался покинуть пределы нашего общего дома, а поскольку дверь запирается снаружи, возникает подозрение, что там у него были сообщники. Надеюсь, нет необходимости напоминать вам, какая это огромная глупость. Ибо даже если злоумышленникам удалось бежать, их бы в любом случае быстро поймали. Мы бы схватили и уничтожили их, а также всех, кто им дорог. Тон Сильвио по-прежнему спокоен. Мне он напоминает мурлыкающего льва. Но все здесь прекрасно знают, что со львом шутки плохи. — Вы, друзья мои, являетесь собственностью цирка. И я не потерплю кражи нашей собственности. Молчание будто длится вечно. — Кто-то в этой комнате наверняка в курсе происшествия, — дипломатично произносит Сильвио. — У вас есть пять минут, чтобы признаться мне. В противном случае, пока эта загадка не разрешится, вас ждет голодный паек. При этих словах весь зал дружно ахает. Нас как-то раз уже сажали на голодный паек, когда пропали чьи-то деньги. Мне тогда было лет шесть, но я все прекрасно помню. — Как я уже сказал, — повторяет Сильвио, — у преступника есть пять минут. Снова воцаряется полная тишина. Даже охранники перестают передвигаться. Все замерли, кажется, даже перестали дышать. В прошлый раз, когда наш рацион сократили, я почти не почувствовала этого. Амина тогда делилась со мной своей едой. Помню и как другие, которых больше нет среди нас, отдавали мне крошки еды. Я думаю, идея заключалась в том, чтобы заставить нас балансировать на грани голодной смерти. Однако это не сработало. Эсмерельда, старая гадалка, все же умерла от недоедания. Если не ошибаюсь, она была первой, чью смерть я увидела на арене. Она рухнула замертво у нас на глазах во время репетиции. Ее тело забрали и унесли, нас же заставили продолжать репетицию, как будто ничего не случилось. Эсмерельда была в числе немногих, кто прожил в цирке всю жизнь. Она попала сюда в четыре года, после того, как у нее обнаружили дар ясновидения, и прожила здесь не один десяток лет, можно сказать, почти до самой старости. Для нас всех она была кем-то вроде бабушки. Я помню, как спрашивала Амину, что они сделали с ее телом, и как она избегала ответа на этот жуткий вопрос. Один из старших мальчиков рассказал мне через пару дней. — Она станет пищей для львов, — признался он. — Это гораздо дешевле, чем покупать мясо в лавке. Когда я сказала, что не верю ему, он рассмеялся. — Это не самое худшее. Отнюдь не худшее. Ты когда-нибудь замечала, что нам в столовой дают мясо, когда кто-то умер или исчез? Думаешь, это просто совпадение? Я со слезами на глазах побежала прямо к Амине. Она успокоила меня и сказала, что тот мальчик просто придумал все это. — Правда в том, что никто не знает, что сделали с Эсмерельдой, или делают с каждым, кто умирает, — сказала она. — Мы просто должны надеяться, что с ними обходятся достойно. — Они никогда не обращаются с нами достойно, — возразила я. — С какой стати начнут после смерти? Амина пожала плечами. — Какой смысл думать о худшем? Какая польза от этого? В конце концов парень по имени Димитриос признался, что деньги украл он. Он не выступал на арене, а был подсобным рабочим. Кстати, еще не факт, что деньги взял именно он. Возможно, он просто не мог выносить этот ужас или же взял вину на себя, чтобы спасти остальных — кто знает? В любом случае, его убили. Я так думаю, потому что его утащили прочь и мы больше никогда его не видели. Неужели я думаю о том, чтобы выдать Бена? Встану и скажу во всеуслышание: В здании находится постороннее лицо. Не знаю, что ему нужно, но он прячется под моей кроватью в лазарете. Мне хотелось бы сказать, что я так и поступлю, но это была бы ложь. Я, скорее, обреку всех этих людей на голод. Почему я считаю нужным защищать его? И что произойдет, когда его обнаружат? Он — сын Вивьен Бейнс, Сильвио придется вести себя с ним поделикатнее, но он все равно искушает судьбу. Бен уже три раза нарушил правила. Единственная причина, почему я молчу, это любопытство. Мне интересно узнать, что он здесь делает, что ему нужно. Но если его поймают, то я ничего не узнаю. К тому же я и без того уже подписала себе приговор. Я не подняла тревогу, не закричала. Я соучастница преступления. И хотя он, как Чистый, еще может рассчитывать на снисхождение, меня без всякого сожаления застрелят прямо на месте. Несмотря ни на что, какую бы роль в шоу мне ни пришлось исполнять. Незаменимых нет — Сильвио уже высказался по этому поводу. — Могу я напомнить вам, на тот случай, если вы забыли, что у нас будет завтра? — Сильвио выдерживает паузу, прекрасно зная, что напоминания нам не требуется. — Если случится нечто такое, что может сорвать нашу новую программу, я буду очень, очень расстроен. Он подается вперед и разглядывает наши лица. Не иначе как пытается увидеть в них доказательства вины, после чего вкрадчиво произносит: — Клянусь вам, таким расстроенным вы меня еще ни разу не видели. Я вздрагиваю. Бен Я целую вечность лежу в пыли под грязной кроватью и отчаянно пытаюсь не раскашляться. Наконец дверь открывается, и я снова вижу ее босые ноги. Неужели у Отбросов нет обуви? В цирке все выглядит совершенно иначе — ярко, красиво. Вблизи же видно, что от постоянных тренировок на канате ее ноги все в кровавых мозолях и ссадинах. И все равно это прекрасные ноги. Но, когда я смотрю на них, мне становится грустно. Я даже готов расплакаться. — Не шевелись, — шепчет она мне. — И молчи. Ничего не делай. Сейчас будет проверка бараков. Я выполню все, что она скажет. Я не хочу злить ее снова. Хошико ложится на кровать, и я слышу скрип пружин. Под ее весом матрас опускается почти вплотную к моему лицу. Внезапно дверь распахивается, и я вижу пару тяжелых ботинок. — Ничего необычного? — спрашивает мрачный голос. — Ничего, — отвечает она. — Все как всегда. Дверь захлопывается. Я не знаю, что делать, но оставаться здесь больше не могу. Она всего в нескольких сантиметрах от меня. Я вылезаю из-под кровати. Хошико сжалась в комок в углу. — С тобой все в порядке? Она взрывается, как фейерверк. — Нет! Со мной не все в порядке! Ты понимаешь, какой опасности подверг меня?? — Опасности? Почему? — Почему? Потому что ты ворвался в цирк, а я прячу тебя под кроватью! Как ты думаешь, что они сделают с нами, если найдут нас? Я не знаю, что ответить. — Они меня убьют, вот что! Выведут меня на улицу и расстреляют! — Но это не твоя вина. Это я оказался в беде… разве не так? — Я понимаю, что она права. Зачем им наказывать Чистого, сына Вивьен Бейнс, когда для этого есть вполне подходящая девушка-Отброс, которую они могут обвинить вместо него? — Прости, — говорю я. — Я не подумал. Я сейчас пойду и сам во всем признаюсь! — Даже не думай! Слишком поздно! Они поймут, что я спрятала тебя. — Я скажу им, что я спрятался сам, что ты ничего не знала! — Тебе не поверят. — Она качает головой. — Им все равно, как ты этого не понимаешь? — Но что еще я могу сделать? Мне не следовало приходить сюда! — Верно, не следовало! Не понимаю, на что ты надеялся. — Не знаю. Хотел увидеть тебя, только и всего. Она в упор смотрит на меня. Ее глаза по-прежнему полны ярости и боли. Но есть в них и что-то еще. Я уже видел это раньше. Что-то похожее на искры короткого замыкания, на огонь. Она отворачивается. — Я даже не знаю. Если ты выдашь себя, то меня накажут. Если не выдашь сейчас, то позднее они сами узнают… За дверью раздаются шаги. Мы оба мгновенно замираем и прислушиваемся. Они звучат все громче, но затем снова стихают. Она садится рядом со мной. — Прости, — говорю я. — Честно слово, прости. Я не хотел подставить тебя. Она пожимает плечами, снова смотрит на меня и виновато улыбается. — Ничего страшного. У меня нет причин цепляться за жизнь. Я хочу обнять ее. Хочу прижать к себе, хотя бы разок. Она так близко, что наши тела почти соприкасаются. Хошико встает и идет на другой конец комнаты, где останавливается спиной ко мне, сложив на груди руки.