* * * Примерно час спустя она садится на кровать в своей комнате и отмечает, что, как и обещала Эллен, кровать вроде бы удобная, а комната чистая и аккуратная. Но до ужаса безвкусная. Помимо ковролина с коричневым узором, обоев с медальонами и чайника цвета авокадо, везде и всюду сплошные безделушки. Искусственные цветы, на маленьком письменном столике — несколько фарфоровых собачек, на стене — старинный охотничий рог и картина, в ядовитых красках изображающая солнечный закат, Карен с отвращением невольно отводит взгляд. Над изголовьем кровати — прежде чуть ли не обязательное украшение всех доггерландских заведений: сердце, а по бокам якорь и крест, на сей раз из светло-розового гипса. Вера, надежда и любовь. Но Карен как раз сейчас ничего такого не испытывает. Господи, ну почему я не пошла в “Риндлерс”, думает она. Она встает, подходит к окну. Уже стемнело, но свет паромного терминала сообщает, что комната все ж таки с видом на море. Она достает мобильник, вызывает номер матери. Элинор отвечает после четвертого сигнала, радостно переводит дух. Карен не спрашивает, отчего она запыхалась. Выслушав домашние новости: нет, с голоду никто не умер, доели вчерашние остатки. Да, все разъехались, конечно, кроме Лео и Сигрид. Нет, никаких проблем, Сигрид обещала подбросить их в аэропорт. Что ты сказала, дорогая? Харри передает большой привет. Как там твои дела, надолго задержишься? — Карен заканчивает разговор и намеревается вызвать номер Юнаса Смееда. Сейчас отчитается за день и спросит насчет видов на подкрепление, но тут раздается входящий звонок. Сёрен Ларсен написано на дисплее, и, отвечая, она чувствует укол совести. Половина седьмого, не больше, а она, не сказав Ларсену ни слова, закончила рабочий день. — Привет, Эйкен, — весело говорит Ларсен. — Ты куда подевалась? — Я в Люсвике. Только что заселилась в комнату над пабом на Шеппаргатан. — А ты-то где? Только не говори, что по-прежнему в доме Стууба. — Черта с два. Мы с Кнутом сидим в гостиничном ресторане, только что сделали заказ. А почему ты над пабом? “Риндлерс” — вполне приличная гостиница. У них и баня есть, и джакузи. Мы вообще-то думаем искупаться после ужина. С тяжелым вздохом Карен проклинает свою судьбу. Понятно, сидеть в джакузи с Патом и Паташоном соблазн невелик, но спине наверняка бы полегчало после получаса в горячей ванне. А вместо этого она сидит в цветастой келье, глядя на мерцающие огни пустой паромной пристани. — Сняла первую попавшуюся комнату, — глухо отвечает она. — Так, по крайней мере, приходи сюда, черт возьми, — продолжает Ларсен. — Хоть поешь как следует. * * * Четверть часа спустя она усаживается за столик, где Ларсен и Брудаль только что получили по дымящейся порции камбалы. Рядом ставят морковь с отварным картофелем и тертым хреном, а также соусник, до краев полный растопленного масла. Ее любимое блюдо. Но тяжесть от обеда Сульвейг Бюле еще не рассосалась, и она решает заказать что-нибудь полегче. — Мне только бутерброд с креветками, — говорит она официантке. — А что будете пить? — Спасибо, выпью бокальчик их вина, — отвечает она, глянув на обернутую салфеткой бутылку в ведерке со льдом. — В таком разе закажи еще бутылку, — вставляет Кнут Брудаль. — Полагаю, вы обсудили все это со Смеедом? — Карен жестом обводит тарелки, соусники и ведерко со льдом. — Нет, это будет приятный сюрприз, — сухо роняет Брудаль. — Рождество ведь как-никак. Мы что, закусить как следует не можем? Дожидаясь заказа, Карен слушает довольные причмокивания Ларсена и Брудаля и наливает себе вина. Только когда приносят бутерброд — гору свежеочищенных креветок, хлеба под которой вообще не видно, — она понимает, что вообще-то успела проголодаться. — Ну, так что ты там нашел? — спрашивает она, запивая первый кусочек бутерброда глотком вина. И запоздало понимает, что пьет превосходное шабли, вероятно, чертовски дорогое. Начальник точно не обрадуется. Ну и ладно, пускай счетом занимается Кнут Брудаль; с ним даже Смеед спорить опасается. — Что ж, — говорит Ларсен, — вне всякого сомнения, дом Фредрика Стууба кто-то обыскивал, но это ты и без меня знаешь. — Можешь сказать, что́ там пропало? — Нет, не могу. — То есть? Ты ведь должен был сделать тот или иной вывод. — Ничего там не пропало. Или, может, пропало, но мы не знаем, что именно. Во всяком случае, тот, кто обыскивал дом, не интересовался ни антиквариатом, ни серебром, ни искусством. А этого добра, если хочешь знать, в доме полно. Похоже, хозяин был коллекционер или получил неплохое наследство. — Мобильник не нашли? По словам сестры, у него был телефон. — В доме его точно нет. Наверно, Стууб взял его с собой, когда пошел в лес, а когда его столкнули с обрыва, аппарат выпал из кармана. И лежит сейчас на дне карьера. Но распечатку звонков мы все равно получим. — Я поговорю с дежурным прокурором, чтобы он направил запрос в “АО Тел”, — решает Карен. — Только вот разыскать людей будет непросто. — Уму непостижимо, как это целый народ одновременно отправился на долгие выходные, — говорит Ларсен. Брудаль что-то бормочет в знак согласия и тянется за соусником. Карен со вздохом откладывает нож и вилку. — Компьютер не нашли? Тогда, наверно, кто-то его умыкнул. — Не иначе, за компьютером и охотились. Если он у него был, конечно. — Думаю, наверняка был. Фредрик Стууб преподавал в Университете Равенбю, как я только что узнала. Кнут Брудаль фыркает: — Ты переоцениваешь естественников, Эйкен. Я встречал в Равенбю таких, что даже мейл послать не умеют. Не из молодых, понятно, но Стууб уже несколько лет был на пенсии. Человек старой закалки, по словам Свена Андерсена, малость с чудинкой на старости лет. В общем, вполне симпатичный. — Почем ты знаешь? Неужто и с покойниками теперь разговариваешь? — смеется Сёрен Ларсен. После секундного замешательства Брудаль отвечает: — Андерсен рассказал, ясное дело. Я у него несколько часов пробыл. Он далеко не глуп для здешнего уроженца. Сёрен и Карен переглядываются. Вообще-то не в привычках судмедэксперта положительно отзываться о других. Во всяком случае, о ныне живущих. — Я всего-навсего имею в виду, — продолжает Брудаль, — что, даже если Стууб преподавал в университете, отнюдь не обязательно, что дома у него был компьютер. Раньше люди не пялились целыми днями на экран и ничего, обходились, все шло как надо. — Тогда что же искали у него дома, как по-твоему? Ведь ничего вроде не пропало. — Карен отпивает глоток вина. — Почем я знаю. Выяснять — твое дело. С усталым вздохом она оборачивается к Ларсену: — Ты же понимаешь, я не могла не спросить. А что-нибудь еще в доме нашли, о чем ты не упомянул? Отпечатки пальцев, следы, волосы? Что-нибудь? — Да всего полно. Сколько хочешь, — улыбается он с полным ртом. — Если повезет, то не все они принадлежат Стуубу и его собаке. И при завтрашнем вскрытии, возможно, обнаружатся следы преступника. Ты же будешь присутствовать, полагаю? Карен кривится: — Придется, куда я денусь. Стало быть, сейчас ты меня ничем не порадуешь? Ларсен утирает струйку масла, вытекшую из уголка рта, тянется за бутылкой. Но вдруг замирает, ставит бутылку на стол. — Технических находок нет, просто ощущение. Не знаю, стоит ли говорить. — Выкладывай, — просит Карен. — Не томи. Сёрен Ларсен не спеша наполняет бокалы. Сгорая от нетерпения, Карен наблюдает, как он осторожно сует пустую бутылку в ведерко со льдом. — У меня возникло ощущение, смутное ощущение, не более, что все это чуть слишком… картинно. Карен вдумывается в сказанное, слушая, как Брудаль жует. Картинно — не то слово, каким бы она описала хаос, который увидела с порога. — Искусственно? Ты это имеешь в виду? Ларсен пожимает плечами: — Ну, не знаю. Все выдвинуто, перевернуто, перемешано, ты сама видела. Но у меня возникло ощущение, что тот, кто это устроил, на самом деле ничего не искал. А просто пытался создать картину взлома, толком не зная, как он обычно выглядит. 14 С легким щелчком дверь закрывается. Она не оставляет щелочки, чтобы Миккель, если проснется, видел свет на лестничной площадке. Хотя обещала оставлять эту щелочку всегда. Обман… Она поневоле судорожно вздыхает, закрыв лицо ладонью. Молча стоит, уткнувшись лбом в закрытую дверь. В утренний рисунок Тюры. Младший братишка хныкал от зависти, когда рисунок четырьмя кнопками пришпилили в двери, а потом они вместе устроились на кухне, чтобы Миккель тоже нарисовал картинку, которую пришпилят к двери. Но как только на стол выложили карандаши и бумагу, он потерял всякий интерес и убежал в гостиную смотреть телевизор. Теперь надо спуститься вниз, думает она, не откладывать неизбежное, ведь будет только хуже. Но так и стоит, уткнувшись лбом в рисунок с розовым домиком, зеленой лужайкой и желтой собакой. Чувствует одну из кнопок и отгоняет мысль о густом месиве черных карандашных штрихов над розовым домиком. Черные тучи вот уж полгода неизменно присутствуют на всех рисунках Тюры. Она сглатывает комок в горле, старается медленно дышать, меж тем как удушливая судорога отпускает. Привычно гонит прочь безрассудные мысли и голос, нашептывающий, что надо уйти от него, пока не поздно. На сей раз голос упорствует; слова ползут по спине, забираются под кожу, пронизывают все тело. Она не противится, пока звуки из гостиной внизу не заставляют ее вздрогнуть.