Все происходит ровно в четверть пятого. Неожиданно, как бывает, когда от резкого порыва ветра окно распахивается настежь и тотчас же грозит опять захлопнуться. Возможный выход. Большая сумка, и ничего больше, только самое необходимое. Сердце бьется учащенно, когда Эйлин Рамнес думает о большой спортивной сумке, которую спрятала за садовой мебелью, сложенной в кладовке возле гаража. Эту сумку она упаковала меньше сорока часов назад и оттащила в единственное место, где он, пожалуй, ее не найдет. С уверенностью лунатика она тогда бесшумно сновала между шкафами, ванной и кухней, все время бдительно прислушиваясь к каждому изменению в его храпе. А закончив, простирнула мокрые пижамные штанишки Тюры. Сейчас, глядя на кафельную стенку перед собой, Эйлин вновь мысленно перебирает содержимое сумки. Две перемены одежды для малышей и одна для нее самой, белье, лекарства, болеутоляющие таблетки, пакетик конфет, две тонкие книжки сказок, новая банковская карточка, зарядник, наличные. Паспорта, ее собственный и детей, надо будет забрать из сейфа. Она прочла об этом в Сети, сама бы не додумалась. Конечно, без паспортов нельзя. Почему я об этом не подумала? А еще медвежонок и кролик, если я про них забуду, то дети… Мысли растекаются. Я не смогу, думает она. Черт, он прав, я же ничего не умею. Она отрывает клочок туалетной бумаги, вновь смотрит на часы. Семь минут назад Бу без предупреждения сел в машину и уехал в контору. Субботний вечер, удивленно думает она. Почему-то ей всегда представлялось, что если такое вообще случится, то в будний день. В обычный рабочий день, когда у нее будет достаточно времени, чтобы все сделать как надо. Сегодня он просто заберет в конторе документы и через час вернется, если поедет прямо домой, а глядишь, и раньше, если поспешит. Нет, времени слишком мало, думает она. Слишком рискованно. Лучше подождать до другого раза. Может, он теперь на несколько дней уймется, обычно так и бывает после такого взрыва, как нынешней ночью. Разумнее подождать до после праздников, когда он опять начнет работать по-настоящему. Тогда я смогу все лучше спланировать, не дергая детей. Она встает, застегивает брюки, спускает воду. Чувствует внутри уколы боли. Поднимает регулятор смесителя, моет руки, смотрит, как вода льется по обручальному кольцу, стекая в широкую раковину и в слив. Она поднимает голову, встречает свой взгляд в зеркале, смотрит на почти полностью заплывший правый глаз, на черную болячку на разбитой губе, новые следы пальцев на шее. На этот раз бессмысленно доставать коробочку с крем-пудрой разных оттенков. Даже Бу это понял. “Мама поскользнулась на лестнице”, — сказал он вчера за завтраком. Ответом было молчание. Она склонилась к Миккелю, чтобы успокоить мальчика, но не посмела встретиться взглядом с Тюрой. Эйлин опять быстро смотрит на часы, прошло уже одиннадцать минут. Если я… нет, не успею, надо подождать. Ради детей… Мысли обрываются, перед глазами одна за другой мелькают картины: медвежонок Тюры, лужица мочи на лестнице. Мгновенная догадка еще прежде, чем она открыла дверь детской. Миккель спал, ни о чем не ведая, как она и думала. И Тюра. Спрятавшаяся под одеялом, с широко открытыми глазами, в мокрых штанишках. Эту картину ей не забыть никогда. “Не бойся, малышка”, — сказала она, снимая с дочки мокрые штанишки и надевая сухие. Тюра не ответила. “Все уладится, мама обещает”, — снова и снова повторяла она, поглаживая ее по голове. “Мама обещает”. * * * Стиснув зубы, Эйлин Рамнес выдавливает немного жидкого мыла, обмазывает палец, пробует снять кольцо с крупным бриллиантом. Хвастовское кольцо, которое она почти шесть лет носила день за днем, хотя большой камень мешает. Оно всегда было маловато, но в растяжку она его так и не отдала. Никак не снимается. Словно приросло, а паника нарастает, все больше картин мелькает в памяти: досада Бу, когда он силился надеть ей кольцо. Обиженное раздражение, когда она предложила растянуть кольцо или купить другое, попроще. Первая искра гнева. Как она отчаянно усмирила себя, чтобы эта искра исчезла. Как уверяла Бу, что кольцо ей очень нравится, что она любит его и, наконец — игнорируя предупреждающий сигнал, — что ошибалась. Кольцо в самом деле превосходное и вполне ей по размеру. Он был прав, это она дура. Эйлин тянет и дергает изо всех сил, на миг даже кажется, будто она оторвет себе палец, но тут кольцо вдруг поддается и со звоном падает в раковину. Она инстинктивно подносит руку ко рту, чувствуя боль в пальце, а потом боль в губе, и в этот миг внутри у нее что-то вскипает. Что-то непривычное, жесткое, бурлившее в ней уже два дня. Чувство, которое она почти шесть лет подавляла, но сейчас оно сметает все прочие. Не мужество, не печаль, даже не гнев. Наверно, это ненависть, думает она. Быстро хватает кольцо, сует в задний карман. Потом гасит свет, закрывает за собой дверь. Семнадцать минут. Опять хочется в туалет. * * * Дверь кладовки открывается легко, сумка стоит там, где она позавчера ее поставила, укрытая большим брезентом, под садовым столиком из искусственного ротанга, втиснутая за таким же ящиком для подушек и огромным свернутым зонтом от солнца. Надежное место в разгар зимы. Ставя сумку в багажник, она удивляется ее легкости и думает, что упаковала маловато вещей, наверняка забыла что-нибудь важное. Двадцать семь минут. Тюра сидит на диване, смотрит телевизор. Без капризов идет в машину, сама забирается в детское кресло, когда Эйлин весело говорит, что они поедут на прогулку. Не спрашивает куда, но Эйлин все равно продолжает, напряженным голосом: — Это приятный сюрприз, только надо очень поторопиться, если вы не поспешите, то мы не успеем. Миккель скинул одежду, которую она утром надела на него, сидит в одних трусиках на полу в кухне, играет в машинки. Не хочет одеваться. Не хочет ехать на прогулку. Оглушительный рев. В конце концов она поднимает вырывающегося малыша, его оглушительный рев гонит по жилам адреналин, и она не может унять дрожь в руках. А потому бросает попытки одеть его, просто несет под мышкой в машину. Тридцать девять минут. — Я не хочу! Миккель пытается выбраться из детского кресла. Со злости на глаза наворачиваются слезы. И у него, и у нее. Только Тюра спокойна. Молча сидит в кресле, смотрит в окно, на коленях медвежонок. Последним усилием Эйлин пристегивает сынишку ремнем безопасности, закутывает его в плед, лежавший на заднем сиденье, захлопывает дверцу, перекрывая сердитый рев. Два глубоких вдоха — и она открывает водительскую дверцу. Едва сев за руль, она вспоминает про паспорта, они так и лежат в сейфе. Быстрый взгляд на часы, и на миг все мысли стираются, а паника нарастает — она же не помнит код! Господи, я схожу с ума, он прав. Память возвращается, и она опять открывает дверцу. Лжет, чтобы выиграть необходимое время: — Мы поедем к дедушке и бабушке. Они приготовили вам сюрприз. Бегом поднимаясь на верхний этаж, она бормочет кодовые цифры. 1872, Господи, сделай так, чтобы он не поменял код. Дрожащими руками ей удается со второй попытки открыть сейф. Паспорта лежат стопочкой, перехваченные резинкой. Она быстро снимает резинку, откладывает паспорт Бу. И в тот же миг замечает кремовую кожаную шкатулку с драгоценностями. Быстро вытаскивает ее, высыпает содержимое на письменный стол, выхватывает то, что принадлежит ей: подарки Бу на день рождения и на Рождество, золотой браслет, полученный от родителей на окончание гимназии, жемчуг, унаследованный от бабушки, дедов старый “ролекс”, — распихивает вещицы по карманам джинсов и в бюстгальтер, начинает убирать остальное, но передумывает. Бу все равно рассвирепеет. Бросив взгляд на беспорядок, она снова бежит вниз по лестнице. * * * Шесть минут спустя, когда Эйлин Рамнес вновь садится за руль, по спине у нее течет пот, а сердце колотится в горле, да так, что она даже сглотнуть толком не может. Не говоря ни слова, она задним ходом, куда быстрее, чем допустимо, выруливает со двора и сворачивает на шоссе. Едет быстрее, чем надо бы. Видит, как мимо мелькают дома, видит соседа, который, протестующе вскинув руку, резко замирает на краю тротуара. На заднем сиденье тишина. Вовсе не полная надежд, думает она, глядя на свое загнанное лицо в зеркале заднего вида. Испуганная тишина. Миккель засунул большой палец в рот, маленькие пальчики гладят потертое ухо голубого махрового кролика. Словно почувствовав взгляд Эйлин, мальчик смотрит на нее. — Малыш, прости, что я накричала на тебя. — Она вымученно улыбается. Миккель вынимает палец изо рта, голосок тонкий от только что унявшихся слез. — Думаешь, нам подарят собачку? — спрашивает он. Тюра молчит. * * * Еще полкилометра по прямой, она настороженно приближается к перекрестку, боится встретить черный “мерседес” Бу. Думает, что если успеет миновать перекресток и свернуть направо, на магистраль, прежде чем он вернется, то все получится. Он едет из города, в противоположном направлении, и не увидит ее, если она успеет к повороту. Господи, молча молит она, чувствуя, как потные ладони скользят по рулю. Дай мне несколько минут, всего несколько минут. Смотреть на часы незачем, она знает: время истекло. Какой ветрище; спасительное окошко вот-вот захлопнется. И никогда больше не откроется. 47 Бьёрн Грот с удивленной миной рассматривает кончики своих пальцев. Глядит на остатки краски, будто никак не поймет, зачем перед ним клали черную подушечку и лист бумаги с десятью пустыми клетками. А потом, будто вдруг охваченный отвращением, принимается тереть кончики пальцев о штанину. — Увы, более современного оборудования у нас здесь нет, — говорит Карен. — Но с мылом краска легко отойдет. Очень хорошо, что вы смогли прийти сюда в субботу. — Разве у меня был выбор? — В общем, нет, — отвечает она с полуулыбкой. — Кстати, может быть, кофе? Или чаю? Комнатушка тесная, вмещает только маленький столик с диктофоном и четыре стула. Она раздраженно смотрит в потолок: лампа дневного света мигает. Если разговор затянется, наверняка опять разболится голова. В мысли вторгается разговор с Карлом в портовом ресторанчике. Вопросов он почти не задавал, только слушал. Никаких подробностей, ни слова о до или после, лишь рассказ о случившемся. У нее был муж, был сын, а теперь их нет. Ни сердцебиения, ни дурноты, ничто не рухнуло, хотя она вслух произнесла их имена. Я по-прежнему существую, думает она, бросая взгляд на потолок тесной комнатушки. Мне предстоит провести допрос в комнате с мигающими лампами, но я по-прежнему на поверхности, не утонула. — Нет, спасибо, но я хочу знать, почему я здесь. — Бьёрн Грот садится на стул. — Я уже рассказал все, что знаю. Обеими руками он приглаживает шевелюру, словно хочет убедиться, что она на месте. — Боюсь, вообще-то не вполне все, — говорит Карен. — Вы уверены, что вам не требуется присутствие адвоката? — Давайте к делу. Мне скрывать нечего. Карен ждет, Карл включает диктофон, ждет сигнала готовности и произносит: — Допрос Бьёрна Грота в связи с убийствами Фредрика Стууба и Габриеля Стууба. Суббота, второе января, пятнадцать часов четыре минуты. Кроме Бьёрна Грота, присутствуют руководитель расследования инспектор уголовного розыска Карен Эйкен Хорнби и инспектор уголовного розыска Карл Бьёркен. — Перейду прямо к делу, — начинает Карен. — Прошлый раз вы сказали, что не знали Фредрика Стууба. Подтверждаете?