– Да. Причем у нас в хранилище, – Уилл обрадовался, заметив явное возбуждение Фабьен. – Я случайно наткнулся на него в этом году, когда искал экспонаты от Тиффани времен позолоченного века. Думаю, платье ничего не имеет против путешествия в Австралию. Посмотрю, как это можно сделать. – Это было бы сногсшибательно. Но только в том случае, если тебя это точно не затруднит. У тебя наверняка есть дела поважнее. – Ничего подобного. Они замолчали. Фабьен умирала от желания засунуть руку в экран и коснуться подбородка Уилла, снова поцеловать его… В тишине она почти осязаемо чувствовала, как Уилл обводит взглядом ее скулы и перемещается к губам. – Я ничего не ожидаю, – выпалила она. – В смысле от тебя. – Боже, зачем она это сказала? Но раз уж начала, надо внести ясность. – Я просто имела в виду, что мы с тобой мужчина и женщина, которые познакомились на уик-энде в Париже. Что я живу здесь, а ты там. Знаю, тебе нужно добиться успеха в жизни, и я считаю, это правильно. Это твой долг. И я так выразилась не потому, что ты мне не нравишься или что-то в этом роде; ты мне действительно нравишься, вот только я понимаю невозможность… – «Прекрати, Фабьен», – сказала она себе. Не стоило звонить человеку в два часа ночи. Фильтры в мозгу, которые обычно не дают сделать то, за что будет стыдно, похоже, единственная ее часть, которая сейчас спит. – У меня такое ощущение, что я должен сказать то же самое. Что я ничего от тебя не ожидаю. – Уилл потер подбородок и отвел глаза в сторону, словно тоже смутился. – Я не могу потребовать от тебя бросить заниматься любимым делом из-за одного уик-энда со мной. И тем не менее я вновь хочу тебя увидеть, подобрать какое-нибудь подходящее место для этого. Если ты не возражаешь. – Он опять смотрел на экран, и Фабьен прокляла ограниченные возможности «Фейстайма». – Наверное, за тобой на Манхэттене выстраиваются в очередь девушки, и с ними можно видеться хоть каждый вечер. Неужели ты готов их променять на ту, которая приезжает в Нью-Йорк раз в год? – Я навел справки, можно ли слетать в Сидней на уик-энд. Не получится. – Ты наводил справки? – Кажется, ничего более романтического для Фабьен еще никто никогда не совершал. – А вот я не могу позволить себе попросить отпуск, потому что только что вышла на новую работу. – А я каждый месяц беру длинные выходные, чтобы слетать куда-нибудь с Лисс, так что отпуск тоже не светит. – Значит, нам действительно остаются одна-две встречи в год. – И телефонные звонки в промежутке. – Этого достаточно? – Нет. Однако все лучше, чем ничего. – Уилл, – осторожно начала Фабьен. «Ты самый лучший мужчина на свете», – хотела она продолжить. А если это правда? Что, если сейчас она скажет ему «нет» и попросит забыть ее, а когда-нибудь потом, приобретя некоторый жизненный опыт, оглянется назад и поймет – это была любовь, а Фабьен оказалась слишком деликатна, чтобы распознать ее? – Будь ты рядом, я бы тебя поцеловала, – рискнула она. – Будь я рядом с тобой, я бы не ограничился поцелуем. – Опять флиртуешь? – рассмеялась Фабьен. – Наверное, пора заканчивать разговор. Он печально улыбнулся: – Наверное, ты права. Желаю тебе крепкого сна и приятных грез. – Будет исполнено, – пообещала Фабьен. Пожелания сбылись. А утром на работе ее ждало письмо от Уилла. Уважаемая Фабьен! Рад подтвердить, что по вашему запросу компания «Тиффани и Ко.» с удовольствием предоставит в ваше распоряжение на время предстоящей выставки вечернее платье от Поля Пуаре с бриллиантами от Тиффани, относящееся к позолоченному веку. Для согласования организационных мероприятий обратитесь, пожалуйста, к сотруднице нашего хранилища Тане Фоулер. Копия данного письма ей отправлена. С уважением, Уилл Вдогонку сразу же пришел другой имейл: На самом деле я хотел сказать, что мы чудесно поговорили. Будет неплохо, если это войдет в привычку. Позвоню вечером. Целую. Уилл Фабьен просияла, причем слишком очевидно, потому что, когда она вернулась в комнату, одна из ее сотрудниц, молодая женщина по имени Шарлотта, со стильной стрижкой – короткий боб и прямая челка – и в строгих очках, удивленно приподняла бровь. – Кое-кто выглядит счастливой. – Еще бы! Я только что заполучила в аренду для выставки единственное в мире платье, созданное в сотрудничестве Пуаре и Тиффани, причем украшенное подлинными бриллиантами Тиффани. Непременно станет гвоздем программы. – Какой успех! Как тебе удалось? – В Нью-Йорке я познакомилась с ведущим дизайнером Тиффани. И он предложил мне платье. – Он правда такой эффектный мужчина, как люди говорят? Пару месяцев назад я читала о нем в «Вог». Едва не ощутила себя тинейджеркой и не повесила фото на стену в спальне. Фабьен возненавидела свою светлую кожу, которая легко краснела и выдавала смущение. – Я толком не приглядывалась. Мы говорили о работе, – солгала она. – Ага, не приглядывалась! – фыркнула Шарлотта. – То-то я по зардевшимся щекам вижу, что ты ничего, кроме его профессиональных качеств, не заметила. – Думаю, пора начинать совещание, – улыбнулась Фабьен. – Приглашай всех сюда. Мы должны составить план выставки. – Да, мэм! – передразнила ее Шарлотта. – Обещаю при всех не продолжать расспросы. – Спасибо. Совещание прошло гладко. Члены команды выдвинули массу идей для выставки и разошлись, чтобы сделать нужные звонки, а Фабьен с Шарлоттой оставшееся рабочее время провели в хранилище в поисках подходящих экспонатов, прикидывая, как те будут сочетаться друг с другом. Вернувшись вечером в свою квартиру в Балморале – которую Фабьен в спешке арендовала после того, как пришлось съехать из их с Джаспером совместного жилья, и которая тем не менее ей нравилась, – Фабьен поняла, что нужно себя хоть чем-нибудь занять. В противном случае она заснет прямо сейчас, а в два часа ночи снова откроет глаза и будет пялиться в потолок. Фабьен приготовила себе кофе и достала книгу, которую бабушка велела прочесть. Потрепанная обложка из рыхлого картона, переплет рассыпается в руках, а страницы настолько хрупкие, что походят на свадебную вуаль, двести лет пролежавшую в хранилище. Книга называлась «Мемуары Эвелин Несбит: Девушка на обитых красным бархатом качелях». Фабьен открыла первую страницу. Меня зовут Эвелин Несбит. Обо мне писали больше, чем об английской королеве, и причиной тому моя дурная слава. Вы считаете, что знаете меня? Девушка, не сходившая с газетных страниц; девушка, муж которой убил ее любовника на виду у всех в театре Мэдисон-сквер-гарден; девушка, лишившаяся добродетели на печально известных качелях, обитых красным бархатом. Однако меня настоящую вы не знаете. Так кто же я на самом деле? Эвелин Несбит, вне всякого сомнения, была амбициозной девушкой. А как же иначе? От девушки с такой внешностью у мужчин голова шла кругом. Я сделала это открытие в двенадцать лет, когда мама отправила меня собирать просроченную арендную плату у постояльцев, снимавших комнаты в нашем пансионе. Мужчины обычно просили меня подождать, пока найдут кошелек, а затем приказывали подойти и взять деньги у них из рук. Они считали себя очень умными, заигрывая с двенадцатилетней девочкой, которую природа наградила лицом и фигурой, способными свести с ума любого. Скоро об этом прознали и художники; я часами позировала для них и зарабатывала по целому доллару, просто сидя на стуле и позволяя запечатлеть свой образ маслом, акварелью или углем. Само собой, вскоре им захотелось выяснить, как я выгляжу без одежды, и так как мы нуждались в деньгах, я соглашалась. Мама сколько угодно может отрицать этот факт, однако результат все видели на моих портретах кисти Черча и Беквита[51]. Затем пришел черед стать фотомоделью. Не было товара, которому я не подарила бы свое лицо. Зубная паста. Крем для лица. Я превратилась в «девушку Гибсона», рассматривая это всего лишь как способ заработать, грести деньги лопатой, все больше и больше, чтобы обеспечить маме тот образ жизни, к которому она стремилась. Все началось после того, как случился театр. Хотя, я полагаю, многие из вас сочтут меня настолько порочной и до театра, что непременно скажут: все произошедшее после я получила по заслугам. Однако тогда я была невиновна. До Джона. До Стэнфорда. До Гарри. Фабьен подняла глаза от книги в еще большем недоумении, чем раньше. Кто такая, черт побери, Эвелин Несбит и при чем она тут вообще? Фабьен схватила айпад и вбила в поисковик «Гугла» ее имя. Она обнаружила – как и намекала Эвелин в своих мемуарах – историю об убийстве, насилии, жестоком обращении и невменяемости – готическое повествование, которое больше смахивало на низкопробную литературу и ничего общего не имело с вопросами, заданными бабушке. Фабьен решила поискать «Лена Тоу» и нашла всего лишь краткое упоминание о ней в статье о Гарри Тоу в Википедии. – Отлично, – пробурчала Фабьен себе под нос. – В свидетельстве о рождении моего отца упомянута подопечная душевнобольного убийцы. Поиски Алекса Монтроуза также не увенчались успехом. Попадалось лишь то же самое описание, что и под фото на выставке. На этот раз Фабьен прочла его внимательнее, потому что тогда была слишком потрясена, чтобы вникать в детали. Выяснилось, что Алекс Монтроуз изначально работал на МИ6, однако позднее, когда в МИ6 начали понимать, что действия МИ9 вторгаются в ее сферу деятельности, стал посредником между МИ6 и МИ9. Он занимался в основном организацией подпольных маршрутов для побега, чтобы тайно переправлять союзников, в особенности беглых военнопленных и летчиков, потерпевших катастрофу над занятой врагом территорией, назад в Англию, где те вновь вливались в состав армии и Королевских военно-воздушных сил, испытывающих недостаток в личном составе. Алекс укомплектовывал подпольные сети командой надежных помощников, снабжал деньгами и провиантом всех проводников и связных, опрашивал тех, кому побег удался, чтобы собрать секретную информацию. Пальцы Фабьен, занесенные над клавиатурой, задрожали. Она напечатала «Лена Тоу и Алекс Монтроуз». Безрезультатно. Затем попробовала «Эстелла Биссетт и Алекс Монтроуз». Почти ничего, разве что нечеткое фото с церемонии вручения премии American Fashion Critics’ Awards в 1943 году, на котором они стояли в группе других людей. То, что эти двое поболтали на вечеринке, не давало достаточных оснований предполагать, почему имя Алекса вписано в свидетельство о рождении ее отца. Она решила позвонить матери, несмотря на то что была практически уверена, что та ей не поможет. Мама жила в мире, населенном ее пациентками, а не членами семьи, хотя в свои семьдесят давно могла бы оставить работу. Фабьен родилась в результате ужасного недоразумения; родители не планировали иметь детей, нуждаясь лишь друг в друге. Отец давно простил дочь за ее непредвиденное появление на свет, а вот насчет мамы Фабьен не была уверена. Секретарше потребовалось некоторое время, чтобы найти маму. Когда та наконец взяла трубку, Фабьен как бы невзначай упомянула, что разбирала вещи отца и обнаружила некоторые документы, в том числе свидетельство о рождении. Мама никак не отреагировала. – Если хочешь, оставь их у себя, – устало отмахнулась она. – А разве тебе они не нужны? – Твой отец всегда в моем сердце. Мне не требуются никакие бумаги, чтобы вспоминать его. Мама намекала, что и Фабьен обязана думать так же. В великой битве за звание той, кого Ксандер любит больше, мама всегда хотела быть первой. А Фабьен обычно с радостью уступала ей победу. – Как ты? – А как я могу себя чувствовать без твоего отца? Порой думаю, может, стоит принять хорошую дозу морфина и покончить со всем? – Не говори так, – отрезала Фабьен. – Завтра после работы забегу к тебе и проверю. – Только не завтра. Ты слишком похожа на отца. Мне на тебя смотреть больно. Фабьен опустила телефон на стол.