– Что еще стоит посмотреть? – Как насчет церкви Сен-Поль-Сен-Луи? Двое немецких солдат, каждый под руку с девушкой – платья не заношены до дыр, ноги в шелковых чулках, щеки румяные, обувь кожаная, – прошли мимо и приветственно кивнули. – В какую сторону идем? – спросил Алекс по-английски. Его акцент усилился, чтобы возможные слушатели легко распознали американца. Уверенность в себе, которую он обычно неназойливо демонстрировал, теперь выпирала наружу и бросалась в глаза, как пошитый на заказ костюм. Он говорил громко, как и подобает типичному развязному американцу, и Эстелле пришлось напомнить себе – это всего лишь спектакль. Однако в игру поверили! – Париж великолепен! – воскликнул один из солдат и подмигнул, приняв Алекса за туриста, которого тот усиленно изображал. Своей американистостью Алекс защитил и себя, и Эстеллу. – Особенно женщины! – добавил второй солдат и плотоядно посмотрел на Эстеллу. Девушка, которую он держал за руку, хлопнула его по ладони. – Женщины здесь неплохи, – невозмутимо поддакнул Алекс. Эстелла заставила себя идти вперед, хотя ее ноги, казалось, превратились в тонкие хлопковые нити. И лишь когда немцы остались далеко позади, решилась пошутить: – Неплохи? Умеешь ты делать комплименты! Ее голос слегка дрожал. – Я имел в виду не тебя, – ухмыльнулся Алекс. – Ты олицетворение всего плохого. Вечно задаешь вопросы. Однако ты отличный экскурсовод. Мне бы очень хотелось взглянуть на упомянутую тобой церковь. Его подколка слегка расслабила Эстеллу. Ноги снова начали нормально функционировать, а в голос вернулась неестественно беззаботная интонация. Она привела Алекса к церкви и там нырнула в потайной проход в Деревню Сен-Поль – проход, о существовании которого не подозревал никто, кроме знающих этот квартал как свои пять пальцев. Лицо Алекса вспыхнуло от изумления, когда узкий переулок вывел их в мощенный булыжником дворик, окруженный неровными, побеленными известкой стенами, которые где-то выпирали вперед, а где-то, наоборот, образовывали ниши и порождали новые дворики и проходы; извилистый, петляющий лабиринт, который никто из людей Алекса так и не сумел вычислить. Некогда являвшийся частью женского монастыря район превратился в трущобы самого худшего пошиба. Обветшалость наряду с непролазным лабиринтом отпугивала немцев, однако Эстелла обнаружила здесь меньше мусора, чем помнила, – очевидно, люди внезапно нашли применение старым тележным колесам и деревянным ящикам, ранее сваленным кучами вдоль стен. Если зима была такой суровой, как говорила Ютт, весь хлам сожгли, чтобы согреться. Эстелла ощутила озноб, несмотря на солнечный день, однако продолжила путь к бывшей книжной лавке, пробираясь мимо громоздившихся одна на другой мастерских – той книжной лавке, которую агент Алекса предположительно мог видеть из окна квартиры, где скрывался. – Вот она, – шепнула Эстелла Алексу. Окна лавки закрыты ставнями; она явно не работает уже много месяцев… Кроме Эстеллы и Алекса, во дворе не было ни души. Алекс изучал окна окружающих домов, постоянно покачивая головой, видя везде пыль, грязь и разруху. – Здесь ничего достойного внимания, – с отвращением произнес он. – Я отправляюсь в американский госпиталь согласовывать контракты. Там мне переводчик не требуется. На сегодня ты свободна. Он развернулся и на ближайшем углу тихонько прошептал: – Иди вперед. Я знаю, где он. – Но как? – изумилась Эстелла. Каким образом Алекс путем беглого осмотра определил нужный дом? – Красная герань на одном из окон. Горшок сдвинут вправо, а это значит, он там и опасности нет. Я вернусь попозже. – Я могу помочь? – Ты уже помогла. И прошу тебя, не вздумай отправиться на поиски матери до моего возвращения. Нужно убедиться, что это безопасно. – Он улыбнулся ей и развернулся назад, в сторону книжной лавки. Эстелла неохотно поплелась обратно на рю де Севинье, пугаясь при виде каждого немецкого солдата. Звуки города тоже изменились. Она сообразила, что не слышит ни одной птицы; возвещающие о наступлении лета трели умолкли. Что заставило птиц покинуть городские улицы? Голод? Отложенный эффект бомбежек? Вдоль улиц висели плакаты, изображающие немецкого солдата, который сверху вниз глядел на ребенка. Подпись призывала парижан доверять солдатам, которые всего-то и хотели, что защитить их. Эстелла с радостью наконец увидела знакомую обветшалую дверь, chasse-roues – сторожевые камни, – выщербленные в тех местах, где их задевали тележные колеса, и с облегчением нырнула во внутренний дворик, почувствовав, как дом раскрывает ей навстречу объятия и предлагает защиту. Она сразу прошла на кухню и вскипятила три кастрюли воды. Ожидая, пока вода нагреется, вычистила одну из ванн старыми портьерами, которые когда-то живописно ниспадали до пола. Лену не было слышно, и Эстелла решила, что та, наверное, уснула после долгой дороги. Она осторожно вылила в ванну кипяток, добавила холодной воды из крана и опустилась в нее. Не вздумай отправиться на поиски матери. Нужно выполнить указания, даже если придется приложить громадное усилие, чтобы пройти мимо пассажа Сен-Поль. Вместо того Эстелла вымыла голову и тщательно расчесала спутавшиеся за последние четыре дня волосы. Ах, если бы можно было так же легко взять расческу и распутать все узлы и хитросплетения своей жизни! * * * В чемодане Эстеллы лежало золотое платье, спрятанное на самом дне. Прежде чем она увидится с мамой, завтра или когда разрешит Алекс, прежде чем ее жизнь безвозвратно изменится, когда она услышит от мамы то, что та ей скажет и о чем умолчит, нужно дать Ютт возможность насладиться парижской ночью. А пока Эстелла не в силах сидеть в доме и ничего не делать, кроме как думать о неизбежной встрече втроем – она, Жанна и Лена, – ведь тогда откроется правда, которая причинит больше боли, чем что бы то ни было. Она прошла через холл до последней комнаты, которая выходила окнами на улицу. В раннем детстве, когда ей еще не разрешали заниматься в школьном кабинете музыки, мама иногда приводила ее сюда, в эту комнату, где в то время стоял рояль. Эстелла играла гаммы, а Жанна слушала, улыбаясь лишь тогда, когда дочь поднимала на нее глаза, и сидела, стиснув зубы и сжав кулаки, когда думала, что та сосредоточена на инструменте. Эстелла толкнула дверь и вскрикнула от восторга. Рояль на месте! И тогда – потому что ей ужасно не хватало мамы, потому что ее город был жестоко изранен, потому что от подруги Ютт осталось лишь сморщенное подобие ее прежней, потому что еврейский квартал Марэ больше не существовал, потому что сама она только что водила по Парижу одного шпиона в поисках другого шпиона и лишь задним числом поняла, насколько это смертельно опасно в случае, если бы ее схватили, после того как почувствовала нечеловеческий страх, свернувшийся внутри каждого парижанина, – Эстелла села за рояль и заиграла одну из любимых мамой песен. Элла Фитцджеральд, The Nearness of You. Мелодия выходила из-под пальцев Эстеллы, более медленная и несмелая, чем раньше, соединяясь с парижской ночью и с разлитой по затемненным улицам тоской. Когда Эстелла дошла до слов о радости быть рядом с любимым, хлопнула дверь. Кто-то сел с ней рядом на банкетку и подобрал на слух аккомпанемент. Руки Алекса профессионально порхали над клавишами рядом с руками Эстеллы. Она ощущала его присутствие – спина выпрямлена, кисти расслаблены, рукава закатаны – прирожденный пианист. И вдруг тихо, слишком тихо для своего голоса, он тоже запел. Голос, идеально соответствующий песне, наполнял собой комнату и завораживал Эстеллу. Когда песня подошла к концу, ни один из них не пошевелился: оба смотрели на рояль с застывшими на клавишах пальцами, слушая угасающее эхо своих голосов, еще продолжавшее звучать в комнате. – А вы отлично сыгрались, – в комнату ворвался голос Лены, словно в середине колыбельной кто-то случайно ударил в кимвалы. Эстелла подпрыгнула. Руки Алекса на клавишах напряглись. – Я пошла. – Эстелла вскочила с банкетки. Золотое платье вспыхнуло в свете люстры, словно вдруг открыли маскировочные шторы на единственном окне в городе. – Куда это ты собралась в таком виде? – спросил Алекс. – Что ты себе позволяешь? – огрызнулась Эстелла. – Я совсем не то хотел сказать. – Он поднял руку. – Я хотел сказать, что ходить по клубам в Париже ночью вовсе не так безопасно, как раньше. – Я хочу повидаться с Ютт. Купить ей поесть. Вместе пойти на Монмартр, в джаз-клуб, где мы бывали раньше, чтобы она смогла немного развеяться. Перестать думать об очередях за продуктами. А я сама смогу перестать думать о том, насколько сильно хочу увидеть маму. О том, что в ту минуту все изменится. Так пусть хоть еще пару часов не изменится ничего. – Последняя фраза вырвалась у Эстеллы помимо ее воли. Она поспешно прикрыла рот рукой, чтобы чего-нибудь еще не брякнуть. – Мы с Леной составим тебе компанию. – Я не нуждаюсь в няньках. – Она грубила, сама понимая, что это лишь защитная реакция. – Знаю. Но, допустим, я ни разу не был в джаз-клубе на Монмартре. – Сомневаюсь. Алекс криво усмехнулся: – О’кей. Понимаю, мне это даром не пройдет, но вообще-то я не предлагаю себя в няньки никому из вас. – Ладно, – уступила Эстелла. И тут у нее вырвалось: – Когда я смогу увидеться с мамой? – Надеюсь, завтра. – Будь у меня выбор, я бы тоже отложила на потом момент, когда все изменится. – Лена развернулась и вышла. Эстелла, не веря своим ушам, спросила Алекса: – Так, значит, и она с нами идет? – Дай мне минутку, чтобы переодеться. Я выясню. Он выжидательно уставился на Эстеллу. Она переспросила: – Так ты собираешься переодеваться? – Я думал, ты предпочтешь удалиться, но если настаиваешь… Это моя комната. – О!.. – Эстелла вспыхнула от смущения и торопливо выскочила за дверь. Через пять минут Алекс спустился вниз, выглядя еще привлекательнее, чем имеет право выглядеть мужчина, особенно с учетом длительного и некомфортного путешествия. Эстелла ограничилась тем, что надела золотое платье, попудрилась, подкрасила губы и нанесла тушь на веки; теперь она поняла, что следовало уделить больше внимания своему внешнему виду. Вот только Алекс пойдет под руку с Леной; Эстелле достанется лишь роль сопровождающей. – Готова? – Где Лена? – Решила выспаться. – Ты можешь остаться с ней. – Знаю, что могу. Однако к лестнице не повернулся. – Так ты по-прежнему идешь со мной? – спросила Эстелла. – Значит, я тебе уже не мешаю? – нетерпеливо возразил Алекс. – Или мы будем тут всю ночь препираться? Эстелла выскочила во дворик. Воздух был настоян на мяте и жасмине, теплая парижская ночь ласкала кожу, словно шелк. – Куда идем? – спросил Алекс, нагнав ее. – Если в «Бриктоп», то он кишит немцами.