– Алекс жил в еще большем дерьме, чем я. Вот так однажды ночью встретились два несчастья… С тех пор у нас уговор: изображать из себя пару друг для друга на вечеринках, когда Алекс в городе; пусть шакалы насытятся. Вот и все. – Это любовь, – настаивала Эстелла. – Он привез тебя сюда, чтобы мы разузнали правду, и тогда… – Все станет лучше? Ты сама сказала, прошлого не изменить. – А будущее?.. Лена вновь перебила ее: – Мы в городе, которым правят головорезы. Вот до чего дошло. Такое будущее нам и предлагают. «Ну уж нет», – хотела запротестовать Эстелла, но вместо того сжала руку Лены. – Я надеюсь, ты ошибаешься. Лена молчала так долго, что Эстелла подумала, этот разговор – первое настоящее общение двух родных сестер – окончен. Однако Лена неожиданно согласилась: – Может… может, я ошибаюсь. Может, это, – она показала на их сплетенные руки, – и есть наше будущее. Как не дать погаснуть первой искорке надежды, которая мелькнула в глазах Лены, позволить ей обернуться оптимизмом, радостью, верой в то, что отношения между людьми строятся не на эгоизме и жестокости? Эстелла порывисто обняла сестру: – Я люблю тебя, Лена! Эстелла поняла, насколько была не права. Как она могла хотеть, чтобы Алекс поцеловал ее, как могла наслаждаться его присутствием, как могла получать удовольствие, просто сидя рядом? Лена заслуживала, чтобы Эстелла не требовала поделиться единственным полученным от Алекса утешением – комфортом. Лена вздрогнула всем телом. Эстелла отпустила ее и улыбнулась. Лена ответила такой же улыбкой, и слезы в их глазах выступили одновременно. «Мы одинаковые, – подумала Эстелла, – мы обе хотим, чтобы кровные узы превратились в нечто большее, несокрушимое и длящееся вечно, добавляющее в нашу жизнь новые краски». * * * До начала комендантского часа оставалось тридцать минут. Вполне достаточно, чтобы добраться до маминой квартиры. Более того, улицы все еще были полны проституток и немецких солдат, которые вышли на съем. Эстеллу тошнило от того, что Париж, ее город, ударился в грязную коммерцию подобного рода, однако перед ней самой никогда не стоял вопрос выживания. Кто знает, чем занималась бы она, чтобы остаться в живых? Чем занималась бы Лена? Эстеллу пробрал озноб. Теплый воздух казался обжигающим. Все чувства обострились до предела, обнажились, и она не знала, виновны ли в том война, или Алекс, или Лена. Или все дело в том, что сейчас она увидит маму – впервые за долгое время. У знакомой двери Эстелла замерла и приложила ладонь к деревянной обшивке. Дверь распахнулась, и она отпрянула. Консьерж месье Монпелье, неприятный скользкий тип, осклабился и буркнул: – Bonsoir[61]. Эстелла заметила, что он не исхудал и не выглядел голодным. Кто-то вдоволь подкармливал его и снабжал выпивкой. Коллаборационист. В голове всплыло обвинение, брошенное Ютт в адрес таких же упитанных парижан, которых они видели сегодня. Эстелла вздрогнула. Однако какое ей дело до месье Монпелье? – Ищешь свою мать? – спросил он участливо. Такого за ним раньше не замечалось! Эстелла кивнула. – Наверху, – ухмыльнулся он, показывая в сторону лестницы. – Тебе нужно подняться наверх. – Я знаю дорогу, – отрезала Эстелла. Она взбежала на верхний этаж, толкнула дверь и включила свет. Электричество не горело. Она ощупью прокралась в комнату, которую когда-то делила с мамой. Постель пуста. – Мама? – тихонько окликнула Эстелла. Ответа не последовало. Эстелла нахмурилась и прошла на кухню. Еды почти никакой. Стол покрывает пыль – тонким, но заметным слоем. На дне чашки высохший цикорий. Эстелла вернулась в комнату и легла на кровать. Прислушалась и ощутила пустоту – запах мамы отсутствовал. Доносились только звуки города под пятой немцев: незнакомые, безрадостные, напуганные. Спустя некоторое время кто-то приоткрыл дверь. Эстелла замерла. – Эстелла! – послышался голос Лены. И следом, более громкий, голос Алекса: – Эстелла! Вновь щелкнул бесполезный выключатель. Лена с Алексом прошли в квартиру. – Оставайся здесь, – велел Алекс Лене. Спустя секунду он уже стоял в дверном проеме. – Мама помогала тебе? – тупо спросила Эстелла. – Я велел ей прекратить. – Голос Алекса звучал неестественно. – Но она ясно дала понять, что будет заниматься этим в любом случае, сама, без поддержки Британии, что намного опаснее. И я разрешил. Прости меня. Все извиняются! А что толку от извинений? Хотя Эстелла помнила, насколько упряма была Жанна, когда отклоняла попытки месье Омона простить ей долг и когда буквально выпихнула дочь в Нью-Йорк. А еще мама с пятнадцати лет растила дочь одна. Если мама настаивает, даже Алекс бессилен. Лена вошла в комнату следом за Алексом. Она бросилась вместе с Алексом на ее поиски, потому что не хотела оставаться в стороне. Хотела помочь. Лена так же упряма, как сестра. И как их мама. Эстелла вложила руку в ладонь сестры. – Жанна опасалась, что за ней следят, – сказал Алекс, – и возможно, перебралась в более безопасное место. Я сделаю все, чтобы ее найти. – Что будет, если немцы ее схватят? – спросила Эстелла. – Могут отправить в лагерь… И это более вероятно, чем убьют. – Что лучше? – прошептала она. – Лагерь или смерть? Алекс поклялся не говорить правду. Однако нарушил обещание: – Смерть. – Если ты узнаешь, что ее взяли, я буду молиться о… – Нужно уходить. – Алекс подцепил пальцем светомаскировочные шторы и выглянул на улицу. Затем выругался такими словами, каких Эстелла от него никогда не слышала. Увиденное его явно ужаснуло. – Быстро вниз, – приказал он. – На третий этаж. Можем успеть, пока они поднимаются. Эстелла хотела поспешить, однако руки и ноги словно окаменели, лишив ее возможности двигаться. Спотыкаясь, она двинулась вниз. Кажется, понятно, почему Алекс велел спуститься на третий этаж, а не на улицу. Одна из квартир третьего этажа имела комнату, расположенную над пассажем Сен-Поль. Через нее можно выбраться. – Сюда, – скомандовал Алекс, заталкивая Эстеллу и Лену в квартиру. И здесь присутствовали все признаки брошенного жилья: немолодые супруги, занимавшие квартиру раньше, вероятнее всего, сбежали в неоккупированную зону или ради экономии перебрались к друзьям, чтобы объединить скудные запасы. Однако Алекс не повел их через пассаж, а открыл окно, выходящее на него. – Давайте сюда. Пригнитесь, обопритесь руками о подоконник и прыгайте. Здесь невысоко, не разобьемся. – Он протянул руку Лене. – Пусть Эстелла первая. Эстеллу бесцеремонно вытолкнули в окно. Она вцепилась в карниз и повисла над землей. Но, не успев рухнуть вниз, услышала топот бегущих ног. Вышибли дверь. Раздался звук выстрела, Лена вскрикнула. От ужаса ладони Эстеллы взмокли; она едва не соскользнула. Затем выброс адреналина придал ей сил, и она приподняла голову, чтобы видеть, что происходит в комнате. Лена лежала на полу. Алекс заслонял ее собой. Консьерж стоял в дверном проеме и скалил зубы. Алекс выбил пистолет из руки человека в немецкой форме, а затем яростно полоснул того ножом по животу. Консьерж бросился бежать. Черт! Эстелла вспомнила, как он уговаривал ее подняться в квартиру. А ведь Алекс предупреждал: мама опасалась, что за ней следят. А консьерж всегда ненавидел Эстеллу с Жанной. И пузо он, скорее всего, отрастил с немецких подачек, за то что поставлял информацию о всех подозреваемых в противодействии нацистам. – Лена! – попыталась она крикнуть, однако во рту пересохло от страха. Руки дрожали, Эстелла была не в силах больше удерживать голову над подоконником. Последнее, что она увидела – как Алекс приподнимает бесчувственную и истекающую кровью Лену. – Прыгай! – зашипел он и полез через окно, одной рукой цепляясь за раму, а другой обхватив Лену. Эстелла ощутила под ногами землю. Удар вывел ее из транса. Спустя мгновение рядом с глухим стуком приземлился Алекс. – Черт, черт, черт! – Он ощупал шею Лены и склонился над ней, прислушиваясь к дыханию. Эстелла застыла как вкопанная, не в состоянии ни шевелиться, ни говорить. А если консьерж сейчас звонит по телефону, вызывает других нацистов с оружием? Алекс поднял глаза и покачал головой. – Нет, – попыталась сказать Эстелла, однако лишь беззвучно пошевелила губами. Алекс закрыл Лене глаза: