– Тебе необязательно называть меня сестрой, если это сложно, – поторопилась успокоить ее Эстелла. – Можешь продолжать жить как прежде, словно меня вообще нет. – Почему? – Потому что… – Эстелла умолкла на полуслове. Странные бывают подарки… В этот миг она ощутила в душе новые, магические узы. Узы, связывающие ее с сестрой. Сестрой, которую она всегда страстно желала иметь. Эстелла поднесла ладонь ко рту. Наружу рвался всхлип, как и у мамы в тот день на рю де Севинье, и она не смогла сдержать его. – Понимаю, из меня не сестра, а сплошное разочарование, – произнесла Лена, и две одинокие слезинки выкатились из уголков ее глаз. Эстелла издала полусмех-полувсхлип: – Слушай, ведь если у тебя никогда не было сестры и ты не могла сравнивать себя с ней, как ты можешь называть себя разочарованием? Лена поперхнулась смехом: – Однако по-прежнему неизвестно, кто наш отец. – И каким образом ты оказалась под опекой Гарри. Пусть Эвелин родила мою маму, пусть она в свое время была замужем за Гарри, однако как случилось, что мама – которая Гарри вообще не знала – оставила тебя с ним? Вот самый главный и самый ужасный вопрос. Потому что теперь, когда Эстелла познакомилась с Гарри, она не представляла, как можно было передать ему ребенка. – Формально она передала его матери Гарри. Когда я спрашивала об обстоятельствах моего появления на свет, мне всегда говорили, что некая дальняя родственница попала в беду и миссис Тоу проявила к ней сострадание. Вот только я ни разу не видела, чтобы миссис Тоу проявляла сострадание хоть к кому-нибудь. Она приняла меня в семью, а когда Гарри выпустили из психушки, отдала ему на воспитание, якобы потому что он моложе и, следовательно, более годится на роль приемного отца. Лена сделала долгий и медленный вдох. Затем прилегла на иссиня-черную поверхность сланцевой кровли и уставилась в небо. – Удивительно… Посмотри, как прекрасно звездное небо. И каждый человек владеет им в равной мере. Есть другие вещи, которыми также владеют все. А вот Гарри… Если бы существовал способ разлить по бутылкам ночное небо вместе с луной и звездами, он бы так и сделал. Эстелла ждала, понимая, что Лена собирается поведать о многом. Об очень многом. Однако та молча спустила платье с одного плеча, повернулась спиной к Эстелле и показала на шрам. Больше чем шрам. Грубые рубцы на белой коже складывались в буквы: ГКТ. – Гарри Кендалл Тоу, – зашептала Эстелла. – Нет, он не мог! Скажи, что это не он! – Он выжег клеймо после того, как у меня впервые случились месячные, – сухо сообщила Лена. – Чтобы дать понять: я всегда буду принадлежать ему. Эстелле захотелось свернуться в клубок, сделаться крошечной, меньше самой маленькой звездочки на небе. Только бы не видеть, не слышать, не думать об омерзительном чудовище, который явился к ней на модный показ и вел себя хуже, чем сумасшедший, потому что сумасшедший никогда не планирует свои действия настолько тщательно. – И рядом не оказалось никого, кто проявил бы участие и остановил его, – протянула Эстелла. – Некому было тебе помочь. – Некому. Мать Гарри такая же невменяемая, как он. К тому времени я прочла мемуары Эвелин и понимала, до какой степени он может озвереть и почему от меня требуется позволять ему делать все, что он хочет. По крайней мере, тогда я буду пользоваться некоторой свободой. Если я откажу ему, то лишусь и этого. В тот вечер Гарри клеймил меня, а после устроил вечеринку. Объявил, что я должна выйти в свет; купил платье, подобающее куртизанке, и выставил меня напоказ перед полной комнатой истекающих слюной мужчин. «Я не хочу знать, что было дальше», – хотела крикнуть Эстелла. Однако ей оставалось только слушать. Лене приходилось заниматься гораздо худшими вещами, и вот она сидит рядом, живая. Самое малое, что может сделать Эстелла, – это позволить Лене выговориться. Скорее всего, эту историю никто, кроме Алекса, не знал. – Как ты завладела домом в Грамерси-парке? Как сумела избавиться от Гарри? И Лена рассказала ей все. * * * В день вечеринки Гарри открыл дверь в мою комнату. Как обычно, без стука. – Сегодня у нас праздник, – бесцеремонно заявил он. Его перекормленное и перегруженное вином пузо туго обтягивал шелковый жилет, готовые оторваться пуговицы выдавали напряжение. – Оденься подобающим образом. – Он положил на постель вечернее платье. – Хорошо, – ответила я. Боль в плече напомнила, что лучше всего молча уступить. Я села за туалетный столик. Моя богатая комната отражалась в стекле, показывая степень деградации дяди. Кругом шелк: обои, шторы, покрывала. Изобилие позолоты: столбики кровати, орнамент обоев, часы «Ормолу»[60] в аляповатом, блестящем, как солнце, корпусе. Я выполнила все требования Гарри. Накрасилась, надела платье, у которого был настолько глубокий вырез, что частично открывал грудь. Появившись в гостиной с получасовым опозданием, я привлекла к себе взоры всех мужчин. Мой «дядя» – Гарри – ухмылялся, глядя на меня сквозь бокал красного вина. Я поняла, что угодила ему и, если повезет, выкуплю себе несколько дней свободы. Ужин закончился. Гарри встал и объявил: – Джентльмены, я предлагаю нам удалиться и выпить бренди. Леди могут остаться в гостиной и устроиться поудобнее. Дамы оживленно принялись обсуждать друг друга, делая завуалированные и колкие замечания. Особенно в мой адрес. – Лена, – сказал Гарри, – ты обслужишь нас. Чего-то подобного я и ожидала. Более чем экстравагантно – в доме, полном слуг, заставить четырнадцатилетнюю воспитанницу выполнять их работу! Я проводила мужчин в курительную комнату и раздала гостям сигары. Когда очередь дошла до одного из мужчин, которого я узнала по газетным снимкам как Фрэнка Уильямса, одного из основных конкурентов семьи Тоу в бизнесе – Гарри предпочитал держать врагов поближе к себе, – тот хрипло пролаял: – Как тебя зовут? – Лена. – Лена? Твои родители не привержены традициям. – Мои родители умерли. Фрэнк повел плечами. Жест, демонстрировавший абсолютное безразличие, подсказал мне, что я должна постараться сделать. Тот факт, что Гарри ненавидел Фрэнка, только придавал задумке изящества. Я обрезала кончик сигары Фрэнка. – Кстати, о традициях, – с показным великодушием ухмыльнулся Гарри со своего кресла у камина. – У меня есть кое-что для тебя, дорогая. – О, вы так добры ко мне, дядя, – ответила настолько сладкозвучно, что буквально ощутила, как мед каплет с языка. – Мне больше ничего не нужно. – А как насчет вот этого? – Он протянул мне серебряный медальон с витиеватой гравировкой и своим портретом внутри. Такие спектакли я видела не раз: щедрый дядюшка дарит своей подопечной все, что она только пожелает! И я молча наклонила голову, чтобы Гарри было удобнее застегнуть медальон у меня на шее. Он оказался тяжелым, как мельничный жернов, однако я улыбнулась и выжала из себя пару слезинок, словно от избытка чувств. Гарри одобрительно кивнул. – Позвольте-ка взглянуть, – окликнул меня Фрэнк со своего кресла. Я подчинилась, постаравшись склониться к нему как можно ниже. Его глаза уставились в ложбинку между грудей; я абсолютно точно понимала, что ему от меня надо. А значит, план, который только что возник в голове, может сработать. – Люблю драгоценности, – прошептала я. – А еще мужчин, которые покупают их для меня. Он поерзал на стуле и закинул ногу на ногу. – Еще бренди. – Слушаюсь. Я умело обслужила его и на следующий день получила медальон, по краю украшенный бриллиантами и больший, чем тот, который подарил Гарри. Его прислал Фрэнк. С этого момента я взялась поощрять его, провоцируя на подарки, все более дорогие и роскошные. Фрэнка возбуждало то, что, как бы ни обстояли дела в бизнесе, он все равно «смеялся последним», забавляясь с дорогостоящей игрушкой Гарри. Время от времени на вечеринках я отправлялась вместе с Фрэнком в комнату с завешенными шторами окна, где расплачивалась за подношения. Однако ему подарки стоили дороже, чем мне. Как только я демонстрировала Гарри кольцо или брошь, он приходил в ярость и в результате покупал вещицу помассивнее, чтобы вручить мне на глазах у Фрэнка. Шесть лет спустя у меня собралась коллекция ювелирных украшений, которую можно было заложить на кругленькую сумму. Однако для того чтобы купить дом и, следовательно, свободу, этого оказалось недостаточно. Мне предстояло вынудить Фрэнка помочь мне в последний раз. Я рассказала ему о доме в Грамерси-парке, мимо которого Гарри обожал прогуливаться, поглядывая на него с той же алчностью, что и на меня. Будь этот дом моим, пожаловалась я, Фрэнк смог бы посещать меня, когда ему угодно. И как это разозлит дорогого Гарри! Фрэнк нанял адвоката. Тот навел справки и выяснил, что дом принадлежит Гарри; тот построил его в 1917 году, когда находился в психбольнице за избиение мальчика. Однако дом оформлен на имя матери Гарри; сам он, как душевнобольной, не имел права заключать сделки. Очевидно, первоначальную постройку снесли и построили копию парижского особняка. Тогда я удивилась, почему Гарри никогда не жил в доме, однако позднее поняла: это просто очередная вещь, которой он хотел обладать исключительно ради обладания. Его самым заветным желанием было всегда обладать Эвелин, и, построив имитацию ее дома, Гарри, вероятно, ощущал, будто восстановил некоторый контроль над своей бывшей. Как бы то ни было, разузнав, что постройка принадлежит Гарри, Фрэнк загорелся желанием увести дом у него из-под носа. Он выдал мне недостающую сумму, полагая, что, как только я поселюсь там, будет иметь ко мне беспрепятственный доступ. Адвокат сделал миссис Тоу предложение якобы от анонимного клиента – слишком хорошее, чтобы от него отказаться, – и она была просто счастлива, что избавилась от столь экстравагантной прихоти сына. Едва заполучив в руки ключи, я сменила замки и запретила Фрэнку переступать порог. В качестве мести он оклеветал меня на весь город. Меня это не заботило. А что касается Гарри… Я знала, что он не может навредить мне больше, чем уже навредил. Победа была скорее символической. Однако когда он разбил вазу о стену, узнав, что я ухожу, я почувствовала глубокое удовлетворение. * * * Лена закончила. Эстелла не могла произнести ни слова. Где-то в середине истории она взяла руку Лены в свою. Они лежали, вглядываясь в ночное небо. Лена долго жила в ночи, где нечего было ждать, кроме новой ночи и беспросветной тьмы вокруг. Эстелла сжала ладонь Лены, предлагая единственно доступный вид утешения. Теперь ясно, почему Лена всегда умалчивала о своем прошлом и о Гарри, рассказывая лишь то, что и так знали в обществе. Если бы вернуться в тот вечер в Café Society и снова поговорить с Леной – с сочувствием, а не с подозрением! – Я иду в мамину квартиру. А завтра возьму тебя с собой, если после того, что скажет мама, ты все еще будешь не против. Откладывать на потом нет больше смысла, прошлого не изменить. – Не изменить, – пробормотала Лена. – Прошлое – еще та зараза. Не отмоешься. Эстелла повернула голову и увидела, что Лена чуть улыбается. – Как ты справилась? Как ты осталась в живых, несмотря ни на что? Как ты смогла… полюбить, если тебя никогда не любили? – Как ни омерзительно это звучит, мой секрет в том, что смыслом жизни стала месть. Я осталась в живых, потому что хотела удовлетворения. Увидеть лицо Гарри в тот момент, когда объявила о своем уходе. Встретить его снова и дать понять – он проиграл. А что касается любви… я не думаю, что могу ответить на твой вопрос. – Но ты и Алекс…