То есть не так. Он думал, что смотрит в потолок. Или, может, ему снилось, что смотрит в потолок?.. В последние часы граница между сном и явью стиралась. Расплывалась, становясь все более размытой… Так уже было когда-то. Давно, двадцать пять лет назад. Тогда на него обрушилась смерть Валентина – единственного человека, который что-то значил для Аркадия. И тогда ему стало страшно. Впервые за три года, миновавшие после памятной даты, стало страшно. Этот гаденыш, сын Валентина, поступил неправильно. Он осквернил его ритуал. Испоганил его систему – такую стройную и изящную. У него не хватило ума даже толком избавиться от ножа. Что может быть глупее, чем зашвырнуть нож в кусты?.. Сопляк. Идиот… До той поры реальность была четкой и безупречной, но вдруг начала расползаться. Аркадий обнаруживал себя там, где его не должно было быть. По ночам, на улице, в подъезде дома Беловых с тем самым ножом в руке. Все сломалось, испортилось. Оставался один лишь шаг до роковой ошибки. И тогда Аркадий спрятал нож. Единственное, что он еще успел сделать, прежде чем его подобрал на улице патруль. Сочли пьяным, но он был трезв, хотя сам не сознавал, что за слова кричит со слезами в безразличные лица окружающих. Его отправили туда… Там он чаще всего лежал – вот так же, как сейчас, – подолгу, иногда целыми днями. И граница между сном и явью точно так же размывалась. Перед глазами всплывали картины прошлого. Не детства или юности – нет, те годы он почему-то совсем не помнил. Чаще всего мысли возвращались к одному и тому же памятному дню. К дате, которая отпечаталась в мозгу навсегда: четвертое октября девяносто третьего года. …Девяносто третий. Краснопресненская набережная. Их стянули к белоснежному зданию, которое до вчерашнего дня сумел бы опознать едва ли один россиянин на сотню. А вчера весть о том, что здание Верховного Совета в Москве захвачено митингующими, прогремела на весь мир. Их стянули к зданию еще ночью, поставили в оцепление. Бойцы перешептывались между собой, что повезло хотя бы с погодой: стоять в цепи под проливным дождем или пронизывающим ветром – то еще удовольствие, а в тот год начало октября выдалось теплым и не дождливым. Вслух никто ничего не говорил, но откуда-то все знали, что сигнал к началу штурма дадут около семи утра. В половине седьмого по строю прошелестело: «Готовность!» Отчего-то лучше всего он запомнил свои руки, лежащие на автомате, и напряженное лицо командира взвода – красноглазое, небритое. Остальное – лица других бойцов, баррикады перед зданием, тяжеловесные корпуса бэтээров – расползалось, утекало из памяти. Он точно знал, что все это было, но отчетливо вспомнить не мог. Как и не мог сказать, откуда узнал, что сигнал дадут в шесть пятьдесят – еще одна цифра, навсегда врезавшаяся в память. Помнил взвившуюся в темное, еще ночное небо сигнальную ракету и приказ командира: «На штурм!» А дальше все смешалось. Стрелял командир, стреляли бойцы – и он стрелял, не лучше и не хуже других. Баррикады крушили бэтээрами. Кто-то куда-то бежал – возможно, он сам. А следующая картина – вокруг уже светло. …На улице давно не раннее утро, а белый день. И оказалось вдруг, что они стоят не перед зданием, которое давно перестало быть белоснежным, верхние этажи почернели и дымились, а на какой-то улице. «Снайперы, – сказал командир, когда одного из бойцов ранили. – Снайперы в окнах. Вот же гниды!» А в следующую секунду висок командира взорвался кровавыми ошметками. Командир покачнулся и завалился набок. Снайпер пристрелялся и больше не промахивался. «Бей их!» – заорал кто-то. И полоснул автоматной очередью по окнам ближайшего дома. Он тоже поднял автомат. Тоже стрелял – по окнам, по крышам, еще куда-то – командира с ними больше не было, и никто не отдавал приказов, – а потом увидел его. Тот выглядывал из-за угла дома. Выглянет – спрячется. Выглянет – спрячется. Он запомнил пижонскую куртку – модную, из светло-голубой джинсы, с небрежно подвернутыми рукавами, и лицо. Даже не само лицо – азарт, которым оно горело. Когда парень выглянул в следующий раз, в руке у него что-то было. А он уже стоял наготове. Уже навел на гада автомат, оставалось только нажать на гашетку. И он нажал. На светло-голубой джинсе, от левого плеча парня наискосок, к правому бедру, расцвели красные кляксы. Парень упал. Из рук у него выпал фотоаппарат. «Ты придурок?! – гаркнул кто-то. – Был приказ не стрелять по гражданским!» «Я стрелял по снайперу», – пробормотал он. «Идиот! Какой, на хрен, снайпер? Уходим!» – боец утащил его за собой. В тот день он убил еще двух снайперов. Они тоже отлично маскировались, притворялись гражданскими. Но его было не обмануть. И он стал умнее, убивал так, чтобы не видели другие бойцы. …Новая картина – светлый нарядный зал, украшенный позолотой и лепниной, с высоченными потолками и переливающимися хрусталем люстрами. Победа. Мятеж подавлен. Климов Аркадий Михайлович представлен к правительственной награде – медали отважным участникам штурма вручал лично Президент. …Следующая картина – чеченская война. Там он впервые убил ножом. Заколол снайпера в спину. Это было приятнее, чем стрелять. Чувствовать под штык-ножом сопротивление тугой человеческой плоти и преодолевать его. Но получилось некрасиво. Крови из раны на спине вытекло немного, спереди светло-серая ветровка – этот снайпер тоже пытался маскироваться под гражданского – украсилась единственным небольшим пятном. Он раздобыл хороший охотничий нож, в те годы в холодном оружии недостатка не было. И следующему снайперу перерезал горло. Вот это оказалось то, что надо! Он наконец-то понял, как правильно охотиться. …Следующая картина. «Не надо! За что? Что я вам сделала?!» И его ответ: «Снайпер». Слово-заклинание. Скажи его – и перед тобой откроются все двери. Его рука, ухватившая девушку за длинные волосы. Кровь, хлынувшая из перерезанного горла, заливает ее белое платье. …«Ты совсем е…тый?! – вопль командира взвода. – Твой нож? Чего молчишь?! Я спрашиваю, твой?!» Его комиссовали «по состоянию здоровья». Вчистую. С подозрением на астму. «Распространяться про твои загоны не буду, – сказал на прощанье командир. – Боец ты был неплохой. Но бросай это дело, понял?» «Так точно». Он был отличный боец. И когда командир отвел взгляд, он прекрасно знал, о чем тот вспоминает. Как Климов вытащил его, оглушенного, из-под обстрела. Такие долги нельзя забывать. Командир – не забыл. И он вернулся домой. В Смоленск… * * * Обрывки воспоминаний ускользали. Проплывали перед глазами зримо, но неуловимо, как туман над водой. …Четвертое октября девяносто третьего. …Чечня. …Снайперы – один, другой, пятый. …«Бросай это дело, понял?» «Так точно…» Снайперы в Смоленске. Они появились и здесь. Звали его к себе, тянули. А еще было жалко, что пропадает без дела такой хороший нож. Нож, как и он, скучал без работы. Без настоящей работы… Человек рядом с его кроватью. Сон или явь? Граница по-прежнему размыта. Одет в белый халат, но это почему-то не женщина – мужчина. Пожилой. Лицо кажется знакомым. – Кто вы? – Аркадий едва узнал свой голос, он охрип от долгого молчания. – Медбрат. Спите, не беспокойтесь. – Что вы делаете? – Ставлю вам другое лекарство. Мужчина в белом халате снял со штатива почти опустевшую колбу, заменил на новую – маленькую, но полную. – Зачем? – Врач распорядился. Это новый препарат, поможет вам заснуть. – Я и так хорошо сплю. – Врачу виднее. Мужчина в белом халате что-то подкрутил. Раствор, поступающий из колбы в вену, начал капать быстрее. – Сладких снов, Сигнальщик, – сказал мужчина в белом халате, задумчиво глядя на него. – Сладких снов. В глазах потемнело. Последним, что увидел Аркадий, было умиротворенное лицо мужчины. Так выглядят люди, честно исполнившие свой долг. Эпилог – Ну что, за нас? – Вероника сунула Тимофею в руку бутылку пива и уселась на табуретку. Тимофей как истинный джентльмен покачивался в гамаке и на пиво посмотрел с осуждением. Алкоголь он не жаловал, но Вероника не теряла надежды когда-нибудь сделать из него человека. – Праздновать особо нечего, – сказал он. – Четверо человек погибли. – Ты и Аркадия, что ли, посчитал? – возмутилась Вероника. – Да ему так повезло, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Покрошил столько народа и тихо-спокойно скончался во сне от остановки сердца! – Да… – протянул Тимофей, глядя в пустоту. – Тихо, спокойно. Вот так они и уходят – все те, кто пытается хоть как-то рассказать вселенной о своем существовании. Великие и ужасные. Когда они не нужны, их просто убирают, вот и все. – Пей пиво, Тиша, – посоветовала Вероника. – Оно – того, помогает. Я потом, если что, еще сбегаю. Не смотрел еще? – Нет, – качнул головой Тимофей. – Тебя ждал. Нажми на пробел.