– А твоя мама ничего не заподозрит? Как-то странно, что белая женщина приводит тебя домой с болями в животе… Марго сложно забыть. Все дело в росте – шесть футов. Рыжеватые светлые волосы с пробором посередине. В школе она играла в баскетбол, но не профессионально – было слишком лениво. – Ну и что. Пойдем вместе, пожалуйста? – Как скажешь, – отвечает она, пытаясь наскрести хоть немного энтузиазма. Разговоры с родителями обычно хорошо не заканчиваются. – Пойдем, а там посмотрим, договорились? Как жаль, что Джемми не связалась с ними пораньше. Они ведь есть в телефонной книге – значатся там как «Джейн Хау», но откуда девушкам знать, если они никогда с ними не сталкивались? Есть, конечно, реклама в подпольных журналах, да и листовки в прачечных они постоянно расклеивают. Но девушки вроде Джемми могут узнать про них только от знакомых, и ей понадобилось три с половиной месяца и новая социальная работница, которая прониклась к ней сочувствием. Иногда Марго кажется, что только заместителям не плевать на своих подопечных. Учителям, соцработникам, врачам. Свежий взгляд, новая перспектива. Они не боятся заступиться за свои идеалы, пусть и позиция у них временная. Иногда достаточно и этого. Пятнадцать недель – крайний срок, дальше слишком рискованно. Двадцать женщин в день, и ни одну они еще не потеряли. Если не считать девушки, у которой была ужасная инфекция – они отправили ее к врачу, сказали приходить, когда вылечится. Потом узнали, что она умерла в больнице. Если бы она пришла раньше… Что она, что Джемми. Ее карточку взяли одной из последних. Обычно первыми разбирают пациентов полегче; волонтеры собираются в уютной гостиной Большой Джейн, где на книжных полках стоят фотографии ее детишек, а проигрыватель играет «Я и Бобби Макги», попивают чаек и торгуются, будто выбирают лошадей, а не пациенток. Двадцатилетняя студентка, пять недель, живет в богатеньком пригороде Лейк-Блафф? Карточка три на пять дюймов тут же идет по рукам. А что делать домохозяйке сорока восьми лет, у которой и так семеро детей, и с еще одним она просто не справится? Управляющей с фермы, которая на двадцать второй неделе узнала, что будущий ребенок не проживет дольше часа, но врач все равно требует вынашивать его до конца? Четырнадцатилетней девочке из Вест-Сайда, которая приносит банку с монетками, потому что больше у нее денег нет, и просит не рассказывать матери? Эти карточки разбирают, только когда Большая Дженни закатывает глаза и ворчит, что рано или поздно ими придется заняться. А на автоответчик тем временем продолжают приходить сообщения, заполняются новые карточки, которые пойдут на завтра и послезавтра. «Оставьте имя и номер, чтобы мы могли с вами связаться. Мы вам поможем. Мы вам перезвоним». Сколько таких женщин прошло через Марго? Шестьдесят? Сотня? Самим выскабливанием она не занимается – слишком уж неуклюжая. Все из-за роста. Мир для нее маловат, и браться за тоненькую кюретку она не рискует. Зато отлично держит девушек за руку и объясняет, что происходит. Когда понимаешь процесс, становится легче. Что с тобой делают и почему. «У боли должно быть имя», – шутит она и начинает приводить примеры, задавая женщинам ориентиры. Что больнее: операция или удариться обо что-то мизинцем? Может, боль неразделенной любви? Бумажный порез? Ссора с лучшей подругой? Осознание, что ты становишься похожей на собственную мать? Иногда над ее шутками даже смеются. Но потом обычно все плачут. Иногда – из жалости, вины или страха. Даже у самых уверенных женщин бывают сомнения. Это нормально, ведь они люди. В основном, правда, плачут от радости. Потому что им было тяжело, но все кончено, и жизнь продолжается. В последнее время стало сложнее. И дело даже не в мафии и не в полиции, которые насели на них после истерики, которую подняла сестра Иветт Кули. Лицемерка так взъярилась на них за аборт, что начала строчить письма в муниципалитет и в целом мешать, как только получится. Самое ужасное, что она начала приходить к ним и доставать друзей, мужей, парней, матерей и даже отцов, которых приводят с собой пациентки. Из-за этого пришлось переехать в другую квартиру, где за них и взялась полиция. Все как один – высоченные мужики, словно других в убойный отдел не берут, обязательно в длинных плащах и с угрюмыми лицами; сразу понятно – они думают, что зря тратят время. Но главная проблема в том, что в Нью-Йорке аборты легализовали. И это замечательно – может, Иллинойс последует их примеру? Вот только теперь богатые девушки могут позволить себе билет на поезд, автобус или на самолет, а к «Джейн» приходят только отчаявшиеся – бедные, молодые, старые, на большом сроке. С ними приходится тяжелее всего. Не только ей, но даже самым бескомпромиссным Джейн. Еще бы. Попробуй-ка, заверни чей-то плод в старую футболку вместо похоронного савана да выброси в мусорку где подальше. Кто сказал, что вытаскивать из женщин олицетворение отчаяния будет легко? В этот момент мужчина касается ее локтя. – Прошу прощения. Кажется, вы уронили, – говорит он, протягивая руку. Марго не заметила, когда он успел их нагнать. И эту косую улыбку она точно уже где-то видела. – Марго? – испуганно спрашивает Джемми. – Иди дальше, – отвечает та строгим голосом престарелой учительницы – получается так себе, потому что ей всего двадцать пять. – Я сейчас догоню. Операция Джемми прошла без осложнений. Но даже если придется идти к врачу, ей никто и слова не скажет. В последнее время Джейн начали пользоваться специальной пастой. Никакой боли, крови и проблем, и никто не докажет, что выкидыш спровоцировали намеренно. Все с Джемми будет в порядке. Убедившись, что она уходит, Марго оборачивается к мужчине, расправляет плечи и выпрямляется во весь рост, глядя ему прямо в глаза. – Чем могу помочь, сэр? – Я тебя давно искал, милая. Хотел вернуть кое-что. Она опускает взгляд на вещицу, которую он держит в руках. Самодельный значок, сделанный ее же руками. Она ходила с ним на митинг. Рисовала свинью с крылышками. «Хрюгасуса в президенты», – написано на нем большими неровными буквами, загибающимися к правому краю. В честь поросенка, которого йиппи из молодежной международной партии номинировали на выборы в 68-м, потому что никакая свинья не может быть хуже политиков. – Узнаешь? Не скажешь, когда ты его потеряла? Ты меня помнишь. Я же вижу, что помнишь, – давит он на нее. – Точно, – судорожно выдыхает она. – Во время съезда Демократической партии. Воспоминания резкие, как пощечина. Столпотворение перед отелем «Хилтон», когда их лидер, Том Хейден, кричал им бежать поскорее из парка, потому что полиция бросалась на людей, стягивала их со статуй, на которые они забирались. «Примените слезоточивый газ против нас – примените его против всего города! – кричал он. – Если кровь прольется в Грант-парке – она прольется везде!» Семь тысяч человек вышли на улицы, несмотря на заслоны полиции. Вест-Сайд пылал, возмущенный смертью Мартина Лютера Кинга. Марго помнит, как кирпич вылетел у нее из руки, словно выпущенный из рогатки. Она понимала, что на нее налетел полицейский с дубинкой, но боль пришла позже, в душе, когда она увидела синяки. Она помнит новостные камеры и свет, заливающий площадку перед отелем; помнит, как во весь голос скандировала вместе с толпой: «На нас смотрит весь мир! На нас смотрит весь мир!» А потом полиция пустила слезоточивый газ. Досталось всем: йиппи, журналистам, прохожим. Вообще всем. Роб тогда, кажется, прохрипел: «Какие же копы суки», но она потеряла его в плачущей, толкающейся толпе среди блестящих в свете прожекторов синих шлемов полиции и методически опускающихся дубинок. Марго стояла, опираясь на капот чьей-то машины, низко опустив голову, отплевывалась от вязкой слюны и терла глаза подолом футболки, хотя это не помогало. Но что-то привлекло ее внимание, и она увидела хромающего высокого мужчину, надвигающегося на нее со свирепой угрозой. Как тот самый кирпич. Он подошел к ней и косо улыбнулся. Безобидно. Даже мило. Но его улыбка так выбивалась из окружающего хаоса, что Марго застонала и попыталась отпихнуть его, потому что он пугал ее куда сильнее полиции, людской толпы и жжения в груди, от которого перехватывало дыхание. Он схватил ее за запястье. – Мы уже виделись. Но ты не вспомнишь. Он говорил так странно, что слова врезались в память. – Ну-ка. – Он схватил ее за футболку, словно хотел поднять на ноги, но лишь сдернул значок. – Вот и все. – Он разжал руку так резко, что Марго повалилась на машину, рыдая от ярости и от шока. Она поплелась домой, мечтая о том, как час простоит в душе, а потом развалится на диване и выкурит косячок. Но когда прошла в квартиру, забренчав занавеской из бисера, то застала Роба в постели с какой-то девкой. – О, привет, малышка, это Гленда, – сказал он, даже не останавливаясь. – Присоединишься? «Урод», – написала она помадой на зеркале, в какой-то момент надавив так сильно, что сломала ее пополам. Гленда, поняв намек, свалила, после чего они выясняли отношения еще пять с половиной часов. Потом помирились. Занялись в честь этого сексом, но не получили никакого удовольствия (зато выяснили, что у Гленды водились вошки). Через неделю расстались. А потом Роб свалил в Торонто косить от армии, а Марго выпустилась из университета и устроилась в школу, потому что им так и не удалось изменить мир, и она разочаровалась в жизни. А потом узнала про «Джейн». В итоге встреча с жутким хромым мужчиной, которому так понравился самодельный значок, что он украл его прямо во время митинга, превратилась в забавную историю, которую она рассказывала друзьям. Но время шло, и у нее появились другие истории, получше. О нем она не вспоминала уже несколько лет. А теперь он вернулся. Он пользуется ее ступором. Приобнимает за плечи, притягивает ближе и вонзает в живот нож. Прямо так, под дождем, посреди улицы. Марго даже не верится. Она пытается закричать, но давится и хрипит, когда он проворачивает клинок. Мимо проезжает такси – на крыше светятся «шашечки», брызги поднимаются из-под колес и волной обдают красные брюки Марго, вельвет которых уже мокнет от переливающейся через ремень горячей крови. Оглядываясь, она ищет взглядом Джемми, но та успела завернуть за угол. Ей ничего не угрожает. – Скажи, что готовит мне будущее, – шепчет он, обдавая ухо теплым дыханием. – Или я прочитаю его по твоим кишкам. – Пошел ты, – хрипит она, пусть и не так резко, как хотелось бы, и пытается его оттолкнуть. Но сил не хватает, и он научился на своих ошибках. Даже хуже. Он знает: его не остановить. – Как скажешь, – с улыбкой говорит он, пожимая плечами. А потом выворачивает ей большой палец – как же больно – и подталкивает в сторону стройки. Вжимает ее в грязь котлована, связывает руки проволокой, затыкает рот и вдоволь наслаждается новым убийством. А потом бросает на тело теннисный мяч. Ему плевать, найдут ее или нет. Но утром, когда экскаваторщик засыпает котлован щебнем и строительным мусором и замечает проблеск рыжеватых светлых волос, он принимает ее за мертвую кошку – по крайней мере, так он твердит себе по ночам, когда лежит без сна и думает, что это мог быть человек. Ее убийца забирает свой сувенир, а сумочку выбрасывает на пустырь. Сначала до ее содержимого добираются мародеры, и только потом какой-то добропорядочный гражданин относит в полицию. Но уже слишком поздно – полицейские не могут установить личность по одному только набору кассет. На них записаны трескучие из-за оцифровки песни с пластинок, которые Большая Джейн ставила в своей квартире в Гайд-парке: «Мамас энд Папас», Дасти Спрингфилд, «Лавинг Спунфул», Питер, Пол и Мэри, Дженис Джоплин. В ту ночь Джемми ложится спать раньше обычного, оправдав боль подпольного аборта небольшим отравлением. Родители верят ей и так и не узнают правду. Ее жених не возвращается из Вьетнама – или возвращается, но не к ней. Она оканчивает школу с неплохими оценками, поступает в колледж, но в двадцать один отчисляется и выходит замуж. Спокойно рожает троих детей. В тридцать четыре все же заканчивает учебу и устраивается работать в городскую парковую службу. Девушки из «Джейн» волнуются из-за Марго, но не знают, что с ней случилось. Думают, может, она просто устала, собрала вещи и сбежала к бывшему парню в Канаду. К тому же им хватает других проблем. Через год полиция устраивает облаву, арестовывает восьмерых женщин. Их адвокат задерживает рассмотрение на несколько месяцев: она ждет исхода громкого дела, которое, по ее словам, навсегда закрепит за женщинами право распоряжаться своим собственным телом. Кирби 19 ноября 1992 Первое подразделение – самое старое здание в тюрьме округа Кук, к которой как раз пристраивают два новых корпуса, чтобы разгрузить переполненные камеры. Раньше, когда в тюрьму можно было попасть с улицы, сам Аль Капоне отдыхал здесь за счет окружного бюджета. Но сейчас в подразделении ввели максимальный уровень безопасности, отгородившись от мира тремя заборами, обвитыми колючей проволокой. В каждом – свой контрольно-пропускной пункт, между которыми виднеются редкие пучки пожухлого газона. На фасаде готическими буквами выложено название, но, несмотря на львиные головы и ряды узких окон, выглядит он выцветшим и унылым. Здание историческое, но о нем заботятся мало – это вам не Музей естественной истории и не Чикагский институт искусств, хотя правила посещения похожи: еду не приносить, руками не трогать. Кирби не знала, что придется разуваться, чтобы пройти через рамку рентгена; на то, чтобы расшнуровать ботинки, у нее уходит пять минут, и еще столько же она зашнуровывает их обратно. Признавать не хочется, но ей жутко страшно. Всему виной культурный шок. Тюрьма точно такая же, как в кино, только пахнет плохо и все вокруг постоянно напряжены. Воздух спирает от пота и злобы, а сквозь толстые стены слышится гул запертых в одном помещении людей. Краска на проходной облупленная и исцарапанная, особенно у засова, который охранник отворяет с глухим металлическим скрежетом. Жамель Пельтье уже сидит за столом в комнате для посетителей. Он выглядит хуже, чем на фотографии из «Сан Таймс», которую отыскал Чет. Нет больше косичек: волосы коротко аккуратно подстрижены, зато кожа блестит от жира. У него большие глаза, густые ресницы и брови, на лбу – россыпь прыщей; он выглядит совсем юным, хотя ему уже двадцать пять. Чуть старше Кирби. Бежевая тюремная форма свисает с него мешком, на груди виднеется крупно напечатанный номер. Кирби машинально тянется пожать ему руку, но он вскидывает бровь, насмешливо выдыхает и качает головой. – Черт. Только пришла, а уже правила нарушаю, – говорит она. – Спасибо, что согласился встретиться. – Я тебя представлял по-другому, – отвечает он. – Шоколад принесла? – У него хриплый голос. Наверное, неудивительно, учитывая, что он пытался повеситься на собственных штанах и передавил гортань. Что еще делать человеку, которому только что добавили восемь лет к сроку. – Прости. Как-то не подумала. – Что, помочь мне хочешь? – Я попытаюсь. – Адвокат советовала с тобой не разговаривать. Она злится. – Потому что я соврала? – Ага. Они же в этом профессионалы. Совет тебе, подруга, – юристов лучше не обманывать. Все равно не прокатит. – Прости. Я не знала, как еще выяснить детали дела. – Так что, вы с ней договорились? – Ну, я ей звонила, – вздыхает Кирби. – Не, если она против разговора, то и я против, – говорит он, вставая. Зовет кивком головы охранника, и тот недовольно подходит, снимая с пояса наручники. – Погоди. Ты меня даже не выслушаешь?