Кэтрин 9 июня 1993 Кэтрин Галлоуэй-Пек расхаживает перед чистым холстом. Завтра она отвезет его Хаксли и продаст баксов за двадцать, хотя столько стоил один лишь подрамник. Зато Хаксли сжалится и даст халявную дозу. Придется, наверное, ему отсосать. Но она не шлюха. Так, сделает ему подарок. Друзья же должны помогать друг другу. Почему бы не подсобить и сейчас. И вообще, депрессия и наркотики – два главных столпа любого искусства. Вон, посмотрите на Керуака. Или Мэпплторпа. Харинга, Бэкона, Баския! Так почему при любом взгляде на пустой холст нити начинают бренчать в голове расстроенным пианино, застрявшим на одной ноте? Проблема не в том, что ей никак не начать. Начинала она уже кучу раз. Решительно, смело, с четким представлением, что нужно нарисовать. Картина буквально стоит перед внутренним взглядом; она видит переплетение цветов, пересекающих друг друга, словно мосты, которые приведут к конечной цели. Но потом идея ускользает, выскакивает из рук, а цвета расплываются и мутнеют. В итоге получаются лишь кривые коллажи из страниц, вырванных из дешевых бульварных романов – она купила коробку за доллар. Слой за слоем она замазывает слова, уничтожает их краской. А ведь она хотела сделать световой короб, огни которого выхватывали бы предложения, понятные лишь ей одной. Она счастлива, когда на пороге вдруг появляется он. Кэтрин думала, что пришел Хаксли – догадался, чего она хочет. Или Джоанна, которая иногда заглядывает с кофе и бутербродами, хотя в последнее время она заходит все реже, а взгляд ее становится все строже. – Можно войти? – спрашивает он. – Да, – отвечает она, хотя в руках у него нож и заколочка с розовым зайчиком, которой, сколько, восемь лет, получается? Но выглядит так, будто он купил ее буквально вчера. Она понимает, что ожидала его. С двенадцати лет, с того самого дня, когда он присел к ней на траву и они вместе смотрели фейерверки. Она ждала папу, ушедшего в туалет, потому что от острых хот-догов ему всегда становилось плохо. Когда он подошел, она сказала, что ей нельзя разговаривать с незнакомцами и она вызовет полицию, но на самом деле ей льстил его интерес. Он объяснил, что она ярче взрывов, освещающих небеса и отражающихся в стеклах домов. Он издалека заметил это сияние. Значит, ему придется ее убить. Не сейчас, позже. Когда она вырастет. Но пусть все равно смотрит в оба. Он протянул руку, и она отшатнулась. Но он не ударил ее, просто вытащил из волос заколку. И это напугало сильнее, чем необъяснимо жуткие слова, – она разрыдалась, и даже взволнованный отец не смог утешить ее, когда вернулся из туалета, весь бледный, потный и сжимающий живот. Не в тот ли день вся ее жизнь покатилась по наклонной? Когда мужчина в парке сказал, что убьет ее. «Как можно говорить такое ребенку?» – думает она, но произносит не это. – Хотите что-нибудь выпить? – Проявляет гостеприимство, хотя ей нечего предложить, кроме воды в испачканном краской стакане. Кровать она продала две недели назад, зато нашла на тротуаре сломанный диван, который они с Хаксли подняли по лестнице, а потом и опробовали, потому что «да ну тебя, Кэт, я халявным носильщиком не нанимался». – Вы сказали, что я сияю. Ярче фейерверков. На фестивале еды, помните? – Она делает пируэт посреди комнаты, но чуть не падает. Когда она в последний раз ела? Во вторник? – Но это не так. – Ага, – отвечает она. Тяжело опускается на диван. Подушки валяются на полу. Она разорвала их по швам, пытаясь найти хоть немного крэка. Какие-нибудь завалявшиеся остатки. Раньше у нее был ручной пылесос – когда начинало ломать, она проходилась им по щелям в полу, а потом по крошкам выкапывала дозу из пылесборника. Но она не помнит, куда его дела. Повсюду валяются книги; пол усеян разбросанными страницами. В каком же экстазе она вырывала их, пусть и не для того, чтобы рисовать. Человеку свойственно разрушение. – Ты больше не сияешь. – Он протягивает ей заколку. – Но я все равно вернусь, – говорит он; злится. – Замкнуть петлю. Она забирает заколку оцепеневшими пальцами. У кролика вместо глаз крестики, и точно такой же обозначает рот. Кэтрин хочет его съесть. Обряд причащения для общества потребления. Неплохая идея для картины, кстати. – Знаю. Простите. Наверное, это из-за наркотиков. – Но она понимает, что это не так. Все наоборот: она не светится и поэтому принимает наркотики. Мир не дается ей, ускользает, как вдохновение. У нее нет сил с ним бороться. – Но вы же меня все равно убьете? – Зачем тратить на тебя время. – Это и не вопрос вовсе. – Но вы же пришли, да? Ну, вы здесь. Я вас не выдумала. – Она обхватывает нож ладонью, а он отводит его в сторону. Ладонь горит, и в этом жжении она чувствует жизнь, вкус которой давно забыла. Так больно, так ярко. Как игла под кожей, как разведенный уксусом крэк. – Вы обещали. Она хватает его за руку, и он кривит губы, но на лице его мелькает паника, смешанная с отвращением. Этот взгляд ей знаком: точно так же на нее смотрят люди, у которых она выпрашивает милостыню – говорит, что ее обокрали и не хватает денег добраться до дома. Но разве не этого момента она ждала? Своего убийства. Ей нужно отправиться в мир, где мелькающие в голове картины обретут смысл. Он станет ее проводником. На холст падают брызги крови. Выкуси, Джексон Поллок. Чжинсук 23 марта 1993 «Чикаго Сан Таймс» ГОРОД ШОКИРОВАН ЖЕСТОКИМ УБИЙСТВОМ ИДЕЙНОЙ ЖИЛИЩНОЙ РАБОТНИЦЫ Ричард Гейн КАБРИНИ-ГРИН – Вчера в пять часов утра под путями надземного метрополитена на пересечении Вест-Шиллер и Норт-Орлеанс был обнаружен труп молодой социальной работницы. Причиной смерти стало ножевое ранение. Чжинсук Оу (24) принимала участие в проекте по обеспечению жильем малоимущих слоев населения, подрядчиком которого является чикагское жилищное управление, однако полиция не сообщает, связано ли убийство с действиями преступных группировок. «Мы не имеем права разглашать подробности следствия, поскольку рассматриваем различные варианты», – сообщил детектив Ларри Амато и призвал всех, кто располагает какой-либо информацией о преступлении, срочно обратиться в участок. Тело было обнаружено в двух кварталах от стендап-клубов района Олд-таун. На данный момент полиция ищет свидетелей. Убийство шокировало как сотрудников жилищного управления, так и жителей Кабрини-Грин. «Чжинсук была талантливой и проницательной девушкой. Она очень любила свою работу и помогала менять мир к лучшему. Мы глубоко опечалены и потрясены ее потерей», – выступила с заявлением Андреа Бишоп, представительница жилищного управления. По словам Тони Гарднер, проживающей в районе Кабрини, местным жителям будет не хватать мисс Оу. «Она прекрасно все объясняла. Видно было, что она знает, что здесь творится, просто не может ни на что повлиять. Дети ее обожали. Она постоянно их баловала, приносила подарки. Всякие книги, хотя они выпрашивали конфет. Хотела их вдохновить, понимаете? Приносила биографию Мартина Лютера Кинга, диски Ареты Франклин. Чтобы дети знали, на кого из афроамериканцев ориентироваться, когда вырастут». Родители мисс Оу воздержались от комментариев. Корейская община оказала семье всестороннюю поддержку, а также выразила желание провести поминальную службу в пресвитерианской церкви имени Бетани. Служба состоится во вторник и будет открыта для всех желающих. Рядом с новостью напечатана фотография: тело, прикрытое белым покрывалом, лежит на пятачке земли между парковкой и ветхим домиком, приютившимся под опорами железной дороги. Пустырь огорожен забором, но это не помешало людям превратить его в свалку: забытый сборщиками мешок мусора соседствует с лежащей на боку разломанной стиральной машиной. В кадре машет рукой недовольный молодой полицейский – пытается то ли прикрыть тело, то ли прогнать нерадивого репортера. Если бы камера сместилась чуть левее, то в кадр попали бы крылья бабочки, отброшенные на забор порывом ветра. Они изорваны до неузнаваемости, а в резинке запутался зеленый пакет, но даже сквозь пластик заметен свет радиоактивной краски. Но потом над головой проносится поезд, и поднявшийся ветер уносит крылья в мусорном вихре. Ее убили не ради денег. Вытряхнули наружу содержимое рюкзака, но не тронули кошелек – шестьдесят три доллара, несколько центов. На теле нашли расческу с длинными темными волосами – ее собственными, как покажет экспертиза чуть позже, – пачку салфеток, бальзам для губ с шоколадным вкусом, досье на семьи, с которыми она работала, библиотечную книгу («Притча о сеятеле» Оливии Батлер) и видеозапись стендап-программы из местного клуба для чернокожих. Ничего необычного. Вот только полиции неоткуда было узнать, что среди вещей не хватает карточки с изображением знаменитого афроамериканского бейсболиста. Кирби 23 марта 1993 – Показывай все, что есть. – Кирби направляется прямиком к Чету. – Господи, да спокойнее, ты же не освещаешь ее убийство. – Ну хватит, Чет. Кто-то должен был про нее писать. Серьезно, кореянка американского происхождения, работающая в самом трудном районе города. Это же лакомый кусочек для любого журналиста. – Нет. – Почему? – Потому что утром звонил Дэн и пригрозил отрезать мне яйца детскими ножничками, а потом на них же и повесить. Он не хочет, чтобы ты в это лезла. – Как трогательно. Только это не его дело. – Он твой руководитель. – Чет. Ты же знаешь, я страшнее Дэна. – Ладно! – Он вскидывает руки, хотя с таким количеством бижутерии сделать это непросто. – Сейчас, погоди минуту. И Веласкесу не говори. – Кирби догадывалась, что ему и самому захочется попрактиковать свою магию в глубинах архива. Десять минут спустя он возвращается с вырезками статей о Кабрини-Грин и прочих провальных проектах чикагского жилищного управления. – Я еще нашел информацию о домах Роберта Тейлора. Вот ты знала, что изначально в Кабрини жили практически одни итальянцы? – Нет. – Теперь знаешь. Я нашел о них статью. И еще пару о том, как народ массово разъехался по пригородам. – А с тобой шутки плохи. Он с апломбом достает из-за пазухи плотный конверт. – Та-да-а. День Кореи, 1986. Второе место в конкурсе сочинений.