Тот хлопает глазами сначала на Рокси, потом на Даррелла, будто оба над ним смеются. Рокси ладонью обхватывает его лицо и лупит мотыгой боли ему в скулу. Ньюленд орет. – Давай выкладывай, – говорит Рокси. Он задыхается. – Ты же сама все знаешь, нет? – говорит он. – Да ты издеваешься. Она снова подносит ладонь к его лицу. – Не надо! – скулит он. – Не надо! Не надо, ты же знаешь, что было, сучья ты тварь. Это все твой отец. Мне не Примул платил, мне платил Берни – Берни Монк мне так велел. Я всегда работал только на Берни, поручения мне давал только Берни; Берни велел прикинуться, будто я сливаю Примулу, когда твоя мамка будет одна. Ты не должна была видеть. Берни хотел грохнуть твою мамку, а я вопросов не задавал. Пособил ему. Это все Берни, епта. Папаша твой. Берни. Он бубнит имя снова и снова, как будто, узнав эту великую тайну, Рокси его отпустит. Больше от Ньюленда особо ничего не добиться. Он знал, что мама Рокси – баба Берни; само собой, он знал. Ему сказали, что она изменяла Берни, и за такое вполне можно пришить, – ну, не поспоришь. Закончив, они сваливают его обратно в бассейн, и Рокси поджигает воду, всего разок. На вид – как будто у него прихватило сердце, он грохнулся в воду, обосрался и утонул. Короче, слово они держат. Потом переодеваются и на прокатной машине уезжают в аэропорт. Даже дыры в заборе не остается. В самолете Рокси спрашивает: – И что теперь? И Даррелл отвечает: – А ты как хочешь, Рокс? Она сидит, чуя в себе силу, кристальную и кромешную. Убить Ньюленда – ощущение было ничего так. Посмотреть, как он весь деревенеет, а потом замирает навсегда. Рокси вспоминает, что говорила Ева, – что о явлении Рокси она знала заранее. И что видела ее судьбу. И что Рокси сотворит новый мир. И что в руках ее будет сила и власть изменить все. Рокси чувствует силу в пальцах: замахнись кулаком – и в этом мире пробьешь дыру насквозь. – Я хочу справедливости, – говорит она. – А потом я хочу всего остального. Ты со мной? Или против меня? Они приезжают, а Берни сидит в кабинете, бухгалтерию свою изучает. Какой-то он старый, думает Рокси. Небрежно побрился, – на шее и подбородке торчат клочья. А еще он теперь пахнет – от него несет заветренным сыром. Рокси прежде не приходило в голову, что он старый. Она и Даррелл – его младшенькие. Рики тридцать пять. Берни их поджидал. Наверно, Барбара сказала, что отдала Рокси блокноты. Они перешагивают порог, и он улыбается. Даррелл с заряженным ружьем держится у Рокси за спиной. – Ты пойми, Рокс, – говорит Берни, – я любил твою маму. Она-то меня нет – ну, вряд ли. Она мною пользовалась – выжимала из меня, что удавалось. – И поэтому ты ее убил? Он как будто ахает носом – словно от неожиданности, словно, невзирая ни на что, слышать это ему странно. – Я упрашивать не буду, – говорит он. Смотрит при этом на руки Рокси, на ее пальцы. – Я знаю, как такие вещи делаются, и я готов, но ты пойми: тут ничего личного, это был исключительно бизнес. – Это была семья, пап, – тихо-тихо говорит Даррелл. – Семья – всегда личное. – Это правда, – соглашается тот. – Но из-за нее взяли Эла и Большого Мика. Румыны ей забашляли, и она слила, где они будут. Я, лапуль, как узнал, что это она их сдала, – заплакал. Но я ж не мог ей с рук спустить, верно? Никому… ты пойми, никому я не позволю так со мной поступать. Прикидки такого рода Рокси делала и сама – и уже не раз. – Ты не должна была видеть, лапуль. – Пап, тебе не стыдно? – спрашивает она. Берни выпячивает подбородок, языком оттягивает нижнюю губу. – Мне жаль, что так вышло. Мне жаль, что все вышло так. Я не хотел, чтоб ты видела, и я всегда о тебе заботился. Ты же моя доченька. (Пауза.) Твоя мама причинила мне столько боли – не передать. – Теперь он носом выдыхает, сопит как бык. – Прям трагедия, етить твою, греческая. Даже если б я предвидел, что будет, я бы все равно поступил так же, отпираться не буду. И если ты меня убьешь… это, в общем, по справедливости, лапуль. Он сидит, ждет, спокойный как незнамо что. Небось думал об этом сто раз, гадал, кто в итоге до него доберется – друг, или враг, или опухоль в брюхе, или, может, он доживет до весьма преклонных лет. Наверно, допускал, что это будет Рокси, потому сейчас так спокоен. А Рокси знает, как оно все устроено. Если убить его, это никогда не кончится. Как с Примулом вышло – отсюда и эта их кровавая междоусобица. Если убивать всех, кто ее достает, в конце концов кто-нибудь ее достанет. – Знаешь, как по справедливости, пап? – говорит она. – Вали отсюда к херам. Скажешь всем, что свой бизнес отдаешь мне. Больше не будет кровавых бань, никто не придет и ничего у меня не отнимет, никто за тебя не отомстит, никаких греческих трагедий. Все сделаем тихо-мирно. Ты уходишь на покой. Я тебя прикрываю, а ты валишь. Найдем тебе укромное место. Езжай куда-нибудь к морю. Берни кивает. – Ты всегда была умница, – говорит он. Джоселин Лагерю “Полярная звезда” и раньше угрожали убийствами или взрывами, но чтоб взаправдашняя атака, это сегодня впервые. У Джоселин ночное дежурство. Дежурят пятеро, следят за периметром в бинокли. Если берешь наряды, и ночуешь в лагере, и обещаешь два года отработать на них после колледжа, тебе оплатят обучение. Профит. Марго могла бы оплатить обучение Джоселин, но выглядит лучше, если та поступит, как все девочки. У Мэдди мощная пасма, и, в отличие от Джоселин, ни малейших проблем. Мэдди всего пятнадцать, а она уже подумывает об элитных кадетских частях. Две дочери-военные – вот как надо вести президентскую кампанию. Джоселин подремывает на посту, и тут в будке гудит сирена. Сирены гудели и прежде – то лиса, то койот, то пара пьяных подростков на спор лезут через забор. Как-то раз в мусорке за столовой кто-то завизжал, Джоселин со страху чуть не умерла, а из железных баков, кусая и лупцуя друг друга, вынырнули всего лишь два гигантских енота. Остальные высмеяли Джоселин за то, что испугалась, – над ней вообще часто смеются. Прежде был Райан, и это было приятно, и волнующе, и сильно, а поскольку его пасма оставалась их тайной, между ними все было особенным. Но потом всплыло – фотографии длиннофокусником, опять репортеры на пороге. И девчонки из лагеря прочли. И начались эти хохотливые перешептывания, затихавшие, едва появлялась Джоселин. Она читает статьи женщин, которые хотели бы не уметь, и мужчин, которые хотели бы уметь, и все ужасно запуталось, а сама она хочет всего-навсего быть нормальной. Порвала с Райаном, и он плакал, а у нее ни слезинки, будто пробку вставили, которая все запечатала внутри. Мама потихоньку отвела Джоселин к врачу, и там ей дали кое-что – стать нормальнее. И теперь она вроде нормальнее. Джоселин и остальные дежурные берут дубинки – длинные такие, с острыми и хлесткими металлическими полосками на концах – и выходят в ночь, ожидая увидеть, как представитель местной фауны грызет забор. А снаружи трое мужчин, и у каждого бейсбольная бита, и у всех лица зачернены. Мужчины стоят у генератора. У одного в руках гигантский болторез. Набег террористов. Дальше все стремительно. Дакота, самая старшая, шепотом командует Хейден, одной из младших, бежать за охраной “Полярной звезды”. Остальные тесно смыкают строй. В другие лагеря наведывались мужчины с ножами, винтовками, даже гранатами и самодельными бомбами. Дакота выкрикивает: – Брось оружие! Мужчины непроницаемо щурятся. Пришли со злым умыслом. Дакота машет фонариком. – Так, ребятки, – говорит она, – повеселились – и хватит, мы вас застукали. Бросай оружие. Один что-то швыряет – газовая граната, дым столбом. Другой болторезом перекусывает какую-то трубку в генераторе. Бабах. Свет в центре лагеря гаснет. И ничего больше нет – только черное небо, звезды и эти мужчины, которые пришли их убить. Джоселин панически тычет фонариком во все стороны. Какой-то мужик дерется с Дакотой и Самарой, замахивается битой, отрывисто кричит. Бита бьет Самаре по голове. Кровь. Ой блин, кровь. Их же тренировали, всех девушек тренируют, – такого не может быть. У них же сила – и что, все равно может? Теган бросается на него волчицей, сила ее рук вырубает ему колено, но он брыкается прямо ей в лицо, и что это там блестит у него под курткой, что там у него, что там, блин, такое, а? Джоселин бежит к нему – повалит и заберет то, что там у него, но на бегу ее за лодыжку цапает рука, и Джоселин падает вперед, носом в песчаную землю. Поднимается на четвереньки, ползет к фонарику, но не успевает – фонарик подобрали, наставили на нее. Она ждет удара. Однако фонарик держит Дакота. Дакота с кровоподтеком на щеке, подле Дакоты стоит Теган. И на земле, у ног Теган, – мужчина на карачках. Кажется, тот, с которым Теган дралась. Балаклаву с него содрали – он молод. Моложе, чем думала Джоселин. Может, всего годом-другим старше нее. Губа у парня рассечена, и на скуле расцветает багровый папоротник. – Попался, – говорит Дакота. – Да пошла ты, – говорит он. – Мы защищаем свободу! Теган за волосы задирает ему голову и снова лупит, прямо под ухом – там очень больно. – Кто вас послал? – спрашивает Дакота. Но он не отвечает. – Джос, – говорит Дакота, – покажи ему, что мы тут не шутки шутим. А остальные дежурные где? – А не надо, – спрашивает Джоселин, – подождать подкрепления? Дакота говорит: – Во ты пшичка. Слабо, да? Парень скорчился на земле. Джоселин и не нужно ничего делать – никому уже ничего делать не нужно. Теган говорит: