Слепая у огня – это все женщины, что чуть его не убили, могли убить. Слепая у огня – это Энума, и Нина, и та тетка на крыше в Дели, и сестра Теми, и Нур, и Татьяна Москалева, и беременная в руинах аризонского торгового центра. Шанс умереть подкарауливал Тунде все эти годы, подступал, давил, и Тунде хотел, чтобы сейчас все закончилось, хотел увидеть, как все закончится. В этот миг он жаждал, чтобы за руки держали его. Жаждал преклонить колена у ног слепой, уткнуться лицом во влажную землю. Перестать бороться, узнать уже, кто победил, даже ценой своей жизни, и пусть наступит финальная сцена. Слепая держала юношу за руки. Лбом прижалась к его лбу. – Да, – прошептал он. – Да. И когда она убила его, накатил экстаз. Утром Тунде по-прежнему не понимает, пригрезилось ему или нет. На пленочной камере потрачено восемнадцать кадров. Мог, конечно, жать кнопку во сне. Узнает только после проявки. Он надеется, что ему пригрезилось, но тут – свои кошмары. Выходит, в некоем царстве грез он жаждал преклонить колена. Он сидит на дереве и раздумывает о прошедшей ночи. С утра жизнь почему-то и впрямь наладилась. Во всяком случае, не так ужасает. Сообщение о его гибели не могло быть случайностью или совпадением. Это чересчур. Вероятно, Москалева и ее люди обнаружили, что он исчез, что вместе с ним исчез его паспорт. Видимо, всё инсценировали: автокатастрофа, обугленное тело, чемодан. Из этого делаем один очень важный вывод: в полицию нельзя. Прощай, фантазия (Тунде и не сознавал, что еще цеплялся за нее краем сознания) о том, как он входит в отдел полиции, задрав руки, и говорит: “Извините, это я, нахальный нигерийский журналист. Наворотил дел. Отвезите меня домой”. Домой не отвезут. Отвезут в тихое место, куда-нибудь в лес, и там шлепнут. Он один. Надо найти интернет. Где-то же он должен быть. Какой-нибудь дружелюбный мужчина пустит Тунде за домашний компьютер на пару минут. Многие дни он обдумывал, что скажет, если выйдет в Сеть, и точно знает, что сказать. В пяти строках убедит всех, что это он, что он правда жив. Цепляясь за ветки дрожащими руками, Тунде слезает с дерева. Пойдет пешком, будет держаться леса, направится в деревню, которую миновал четыре дня назад, – там были благожелательные лица. Отошлет письма. За ним приедут. Он поправляет рюкзак на спине и нацеливается на юг. Справа в кустах шелест. Тунде оборачивается. Но шелестит и слева, и позади. Из кустов встают женщины, и с ужасом, что пронзает, как стрела из самострельной ловушки, Тунде понимает: его ждали. Караулили всю ночь. Он бросается было бегом, но спотыкается – что-то под ногами, проволока – и падает. Вниз, вниз, он отбивается, а кто-то смеется, а кто-то лупит его разрядом в загривок. Тунде очухивается в клетке, и все очень плохо. Клетка тесная и деревянная. Рюкзак ему оставили. Колени у него поджаты к груди, вытянуть ноги некуда. Мускулы пульсируют и ноют – значит, он так провел не один час. Он в лесном лагере. Горит костерок. Тунде знает этот лагерь. Тунде видел его во сне. Не во сне. Это лагерь слепой женщины, и Тунде поймали. Его трясет. И что, все закончится здесь? В ловушке? Его предадут огню или казнят во имя каких-то адских лесных верований? Ну уж нет. Он ногами лупит по стенкам. – Умоляю! – кричит он, хотя никто не слушает. – Пожалуйста, кто-нибудь, помогите! Сбоку доносится тихий гортанный смешок. Тунде тянет шею. У клетки сидит женщина. – Бля, ну ты попал, – говорит она. В глазах плывет. Этот голос Тунде где-то слышал – далеко-далеко, давным-давно. Вроде известный какой-то голос. Тунде смаргивает, и женщина проясняется. И оказывается Роксанной Монк. Рокси Она говорит: – Я тебя сразу узнала. По телику видела, ну? Тунде думает: мне грезится, вот точно, не может не. И плачет. Как ребенок, рассерженный и растерянный. Она говорит: – А ну харэ. Не доводи меня. Что ты тут забыл? Он пытается объяснить, но история кажется бессмысленной даже ему. Он полез в самое пекло, решив, что справится, и вот он в самом пекле, и ясно, что он никогда не справлялся, и это нестерпимо. – Я искал… горную секту, – в конце концов хрипит он. В горле пересохло, голова трещит. Рокси хохочет: – Поздравляю. Отыскал. Чумовой идиотизм, не? Она поводит рукой. Клетка на краю лагеря. Вокруг костра сгрудились плюс-минус сорок грязных палаток и лачуг. У входа в лачуги сидят женщины – правят ножи, или чинят железные шоковые рукавицы, или смотрят в пустоту. Стоит вонь – горелой плоти, и гнилой еды, и фекалий, и псины, и кислая нота рвоты. Возле сортира – груда костей. Тунде надеется, что звериных. Короткими бечевками к дереву привязаны две грустные собаки, у одной не хватает глаза и клочьев шерсти. Тунде говорит: – Помоги мне. Прошу тебя. Пожалуйста, помоги. Она смотрит на него, и лицо искривляет неловкая полуулыбка. Рокси пожимает плечами. И Тунде замечает, что она пьяна. Блин. – Даже не знаю как, чувак. У меня тут мало… влияния. Блин. Ее надо обаять, и за всю жизнь Тунде никогда не требовалось так стараться. А его упаковали в клетку, где даже шею не повернуть. Он вдыхает поглубже. Он может. Он сможет. – А ты что тут делаешь? Ты же исчезла в ту ночь, когда была тусовка у Москалевой, несколько месяцев уже прошло. Когда я уходил из города, был слух, что тебя замочили. Рокси смеется: – Да? Правда? Кое-кто попытался. Мне просто надо было подлечиться. – Ты уже вроде довольно… здоровая. Он одобрительно меряет ее взглядом. И сам собой восхищен, поскольку умудряется это сделать, не шевельнувшись. Она все ржет: – Я, между прочим, должна была стать президенткой этой дыры. Часа, наверно… три я должна была, сука, быть президенткой. – Да? – говорит он. – А я должен был стать звездой осеннего сезона “Амазона”. – Смотрит вправо, влево. – Как думаешь, за мной уже выслали дрон? Она в ответ опять смеется – и он тоже смеется. Женщины у лачуг косятся злобно. – Нет, серьезно. Что они со мной сделают? – спрашивает Тунде. – Ой, они тут вконец психические, – отвечает Рокси. – Охотятся на мужиков по ночам. Засылают девок в лес, мужиков пугать. Мужик пугается, бежит, а они ему ловушку – проволоку натягивают, что-то такое. – Они за мной охотились. – Так ты же прямо к ним заявился, ну? – Рокси криво улыбается. – У них на мужиках бзик: отлавливают парней, коронуют на пару недель, а потом напяливают им рога на голову и убивают в новолуние. Или полнолуние. В какое-то, короче, луние. На луне совсем поехали. Я считаю, это потому что у них телика нет. Он опять смеется – по правде смеется. Она смешная. Вот тебе магия при свете дня – фокусы и зверство. Магия – это вера в магию. А тут просто люди бредят. Страшно только воображать, что? у них в голове. И как их безумие оставляет отметины на твоем теле. – Слушай, – говорит Тунде, – раз уж мы здесь… тебе очень сложно меня вытащить? Он слегка пинает дверцу клетки. Дверца прочно привязана бечевками. Рокси без труда перережет, если найдется ножик. Но в лагере увидят. Из заднего кармана она вытаскивает флягу, отпивает. Качает головой. – Они меня знают, – поясняет она, – но я не трогаю их, они не трогают меня. – То есть ты неделями пряталась в лесу и их не трогала? – Ага, – отвечает она. В голове у Тунде всплывает один давно читанный пассаж. Лестное зеркало. Он должен стать ей лестным зеркалом, “способным вдвое увеличивать ее фигуру”, чтобы ей казалось, будто она сильна, будто она сможет сделать то, что ему надо. “Без такой волшебной силы земля, наверное, и по сей день оставалась бы джунглями”[18]. – На тебя не похоже, – говорит он. – Ты не такая. – Это я раньше была не такая, друг мой. – Ты всегда такая – у тебя выбора нет. Ты Рокси Монк. Она фыркает: – Ты мне что предлагаешь – прорываться отсюда с боем? Потому как… хрен там. Он хмыкает. Она словно уже примеряется, пока еще как бы в шутку. – Тебе и не надо с боем. Ты же Рокси Монк. У тебя силы за глаза – я тебя видел, я про тебя слышал. Давно хотел познакомиться. Таких сильных женщин на свете больше нет. Я читал. Ты в Лондоне убила отцовского конкурента, а потом и отца отправила на покой. Если ты за меня замолвишь слово, они откроют клетку. Она качает головой: