Шарко ответил ей усталой улыбкой: – Я думал, ты спишь… – Я тоже так думала. Люси выбрала одно из двух свободных кресел напротив комиссара, собралась было сесть. – Только не сюда! – буркнул он. Она удивилась, но выпрямилась. – Значит, вы соврали, значит, на самом деле кого-то ждете. Ладно, простите, что побеспокоила. – Слушай, хватит дурить! Просто это кресло хромает на одну ножку. Что тебе заказать? – Водку с апельсиновым соком. Много водки, чуть-чуть сока. Мне позарез надо снять напряжение. Шарко допил виски и пошел к стойке. Люси смотрела ему вслед. Он переоделся, смазал гелем свой седоватый ежик, надушился. Красивая у него походка… Люси взяла листки распечатки, которые комиссар оставил на столе. Имена, фамилии, даты рождения, должности. Некоторые строчки вычеркнуты. Он выглядит таким спокойным, невозмутимым, даже небрежным, а на самом деле ни на минуту не останавливается. Какой-то вечный двигатель. Комиссар вернулся с двумя стаканами, протянул один Люси, которая, придвинувшись к нему поближе, показала на листки: – Это список ученых, находившихся в Каире, когда убили девушек, да? – Угу. Двести семнадцать человек, если быть точным. В то время им было от двадцати двух до шестидесяти трех лет. Если в Граваншоне действовали те же люди, что тогда в Каире, надо добавить шестнадцать лет. А значит, придется некоторых исключить. Шарко сложил листки и сунул их в карман. – Есть новости, но плохие… вообще-то, они условно плохие, потому как на самом деле хорошие. Не будем терять времени? – Не будем. Вы же сами сказали: всему свое время. А вот сейчас, прямо сейчас, мне действительно надо расслабиться, так что отделаемся от новостей побыстрее. – Тогда поехали. Сегодня утром полковника Шателя обнаружили у него дома мертвым. Явное самоубийство. Оружие – его собственное, табельное. Люси помолчала, переваривая информацию. – Нет никаких сомнений в том, что это самоубийство? – Судмедэксперт и следователи тут единодушны. От подробностей, пожалуй, тебя избавлю. И вторая новость: по данным, полученным в аэропорту, человек, сидевший рядом с тобой в самолете, а потом спаливший дом Ротенберга, – Жюльен Манёвр. Он действительно был военным, служил в Группе информации и коммуникации Иностранного легиона. То есть там, где делали фильмы для армии. – Наш убийца-кинематографист… Человек в армейских ботинках… – Вот именно. И – надо же, какое совпадение! – Манёвр взял отпуск ровно тогда, когда начиналось наше дело. Причем увольнительную ему подписал лично Шатель. Позже, когда полковник увидел, что все оборачивается далеко не лучшим образом, то есть после того, как я наведался к нему в гости, а здесь произошло то, что произошло, он покончил с собой. Конечно же, Шатель перед этим принял меры и избавился от всех и всего, что могло его скомпрометировать… – Стало быть, он был причастен ко всему, что там творилось, и знал обо всех убийствах. – Очень может быть. И я для тебя еще кое-что припас – ну, держись крепче! – Попробую. – Во время обыска у Манёвра нашли многочисленные списки фильмов, перемещавшихся по всему миру из одного архивного центра в другой. Помнишь, твой шеф говорил о сайте ФИАФ, Международной федерации киноархивов? Так вот, именно на этом сайте Манёвр два года назад обнаружил сведения о нашей бобине. Он немедленно обратился в ФИАФ и сделал запрос на фильмы пятьдесят пятого года. Оказалось, что именно ту пленку, которую он искал, кто-то уже успел стибрить. И этот кто-то – хорошо нам известный коллекционер. – Шпильман. – Разумеется, Шпильман. Казалось бы, облом: будучи почти у цели, Манёвр снова потерял след фильма. Да, но у него все-таки осталась надежда раздобыть его. Он продолжал поиски, наблюдал за продажами и покупками фильмов, читал объявления в газетах – главным образом бельгийских. Видимо, так и набрел на объявление, которое после смерти старика-коллекционера отправил в редакцию его сын. И явился к Люку. – Тратить столько сил на поиски короткометражки… – Пока копии злосчастной короткометражки бродят по свету, Шатель не чувствовал себя в безопасности, равно как и все, кто был замешан в этих темных делах. Манёвр – пешка, простой исполнитель. Как, может быть, и Шатель по сравнению с теми, кто правил бал на самом высоком уровне. – Но на этот раз против легиона будет начато официальное расследование? – Да. Можно надеяться, что языки развяжутся и что многое удастся найти при обысках. Только ведь не стоит забывать, что у нас двое убийц. Одним был Манёвр – убийца-киношник, а другой… другой, тот, кто забирал мозги, наверное, найдется в этом списке. Возможно, он действовал в Египте один, потому что Манёвр шестнадцать лет назад был совсем еще мальчишкой. Когда комиссар договаривал последние слова, Люси взялась наконец за свою водку с соком, и усталые ее глаза заблестели. В приглушенном свете черты лица Шарко казались менее резкими, тихо, пропадая где-то в отдалении, играла музыка, все здесь успокаивало, убаюкивало, но и способствовало обольщению… Люси нашла в кармане фотографию, протянула ее Франку: – Я же вам еще не показывала своих куколок? Вот они, мои сокровища, – мне их так не хватает! Сегодня я еще острее, чем всегда, чувствую, что не создана для того, чтобы уезжать от них… Шарко взял в руки снимок и стал рассматривать его с такой нежностью, какой Люси у него еще не видела. – Жюльетта справа, Клара слева? – Наоборот. Если вглядеться хорошенько, можно заметить, что у Клары маленький дефект радужки: черное пятнышко в форме груши. Комиссар вернул ей фотографию. – А их отец? – Давным-давно скрылся из виду. Люси вздохнула, сжала в руках стакан. – Это расследование плохо действует на меня, комиссар. Потому что я, глядя на снимок, вижу не Клару и Жюльетту, а Алису Тонкен, Лидию Окар и всех остальных девочек. Маленьких испуганных девочек. Они везде со мной, днем и ночью. Я вижу их лица, я ощущаю их ужас, я слышу их крики, когда они набрасываются на несчастных зверюшек… – У всех нас свои призраки. Призраки, которые уйдут после того, как с нашим делом будет покончено. Когда все двери закроются – тогда и оставят тебя в покое. Они помолчали. Люси, глядя в пространство, кивнула. – А у вас, комиссар? В вашей жизни еще остались открытые двери? Шарко покрутил обручальное кольцо на пальце. – Да… Большая, огромная дверь, которую мне очень хотелось бы закрыть. Но не удается. Может быть, потому не удается, что в глубине души я жажду, чтобы она так и осталась открытой. Люси поставила стакан и наклонилась вперед. Между ее губами и губами мужчины, которого ей до смерти хотелось поцеловать, оставалось всего несколько сантиметров. – Я знаю, о какой двери вы говорите. И может быть, сумела бы помочь вам закрыть ее. Шарко ответил не сразу. Желание отстраниться, встать и уйти боролось в нем с куда более сильным желанием остаться. – Ты на самом деле в это веришь? Она наклонилась еще ниже и прикоснулась-таки губами к его губам. Поцеловала. Шарко закрыл глаза, оцепенел. Все его чувства замерли, он словно перестал дышать, он уже не дышал так долго, что это становилось опасно. Он открыл глаза: – А ведь у того, что может произойти, почти наверняка нет будущего. Ты это понимаешь? – Я думаю, что будущее как раз есть. Но пока… давайте дадим шанс настоящему? После смерти жены он ни разу не видел обнаженной женщины и сейчас почти застеснялся. Гибкое душистое тело, скользнув в полумраке, прильнуло к его телу. Нежные, но алчные руки теребили пуговицы на его рубашке. Внутри у него разгорался огонь, он и не пытался сопротивляться, и все же Люси почувствовала, что он скован, что какое-то неуловимое воздействие мешает ему расслабиться, забыться. – Тебя что-то смущает? Что-то не так? – шепнула она на ухо Франку. – Да вот… Шарко высвободился из ее рук, метнулся к стоявшему у кровати стулу, развернул его, схватил с сиденья паровозик с черной вагонеткой для дров и угля и засунул его в тумбочку. Коробка с засахаренными каштанами отправилась следом. Только после этого он вернулся к Люси, стиснул в объятиях и грубовато завалил на постель. Люси хихикнула: – А мне нравился этот твой паровозик. Вообще-то, ты странный… Их губы снова встретились, теплая плоть соединилась. Уже сплетаясь с Люси ногами, Шарко дотянулся до выключателя и погасил лампу. Несмотря на то что занавеси были задернуты, слабый свет, пробиваясь сквозь них, падал на кровать, обрисовывал слившиеся в наслаждении тела. Холмы и долины этого живого пейзажа содрогались, будто от бешеных подземных толчков. Люси, уже не владея собой, кусала подушку. Шарко мягким, но сильным движением – словно волчица, играющая с детенышем, – перевернул ее, задыхаясь, упал сверху. Крики и плач затихали, лица мертвецов, лица Лидии и Алисы отступали, заволакивались дымкой, пропадали, побежденные страстью. Секунды били током по коже. Все мышцы Шарко горели, на шее выступили жилы, он резко, как пружина, распрямился, скрипнул зубами, горячечным взглядом уставился на середину комнаты. Девчонка стояла там, словно часовой – ноги вместе, руки по швам. И – такое Шарко увидел впервые в жизни – плакала. Мгновение показалось ему вечностью. Глаза комиссара тоже затуманились слезами, теперь он едва слышал, как стонет под ним женщина. Страсть обладает магической силой – и девочка улыбнулась ему. Потом подняла руку и помахала Франку. Готовый разрыдаться, он ответил Эжени тем же. Еще секунда – и она вышла, ни разу не обернувшись. Дверь за ней бесшумно закрылась. Вот тогда Шарко наконец полностью отдался наслаждению.