– Почему не сказал, что они были здесь? – А кто ты такой, чтобы я говорил тебе об этом? – Я же сказал, что ищу сына! – Ты мог сказать что угодно! Один татарин ищет другого татарина. Мало ли, кто ты ему… – Значит, самую плохую снарягу по самой высокой цене. – Это бизнес, деточка, бизнес, – нагло улыбнулся торговец. Он уже понял, что в руках Монгола не боевое оружие, и пытался переломить ситуацию психологического прессинга. – Эти пацаны, – Хусаинов рассвирепел, – мертвы! – Знаю, Штифт мне сказал вчера вечером. – Мертвы почти все, – словно не слушая Харитона, продолжал Монгол. – Больные мрази избили и изнасиловали мальчика, друга моего сына! Он уже не будет прежним никогда. И лишь Рамиль сумел убежать. Чудом. Только поэтому ты сейчас жив. Окажись он там, среди них, живой или… – он замялся, стиснул зубы. – Но он сбежал. Ты с ним общался, ты всё здесь знаешь. Куда он мог пойти? Ты должен мне сказать, – упирая на «ты», раз за разом повторял Монгол. – Я… й-я не знаю. Мог пойти к железнодорожной насыпи или в лес, но в лес глупо без оружия. Наверное, к насыпи. Кто-то в лагере должен был ему сказать: «Эй, парень, иди к железно…». – Понятно… А где насыпь? – Туда, дальше… – Слушай меня, – глаза Монгола ещё сильнее сузились. – Ты забудешь всё, что здесь произошло. Спрут и другие ни при чем, они не имеют ко мне никакого отношения. Ты солгал, торговец, и за это расплачиваешься. Понимаешь это? – Д-да, понимаю. – Если ты ещё раз что-то подобное выкинешь, пойдешь за мной или решишь мстить этим ребятам, вся Зона, каждый сталкер узнает, какая ты мразь, как ты предаёшь, продаешь говённое оружие, как обманываешь. Это страшнее смерти, согласись? – Всё-всё, сталкер, ни о чем не скажу, – поспешно затараторил торговец, – только уходи. – Я уйду, – Монгол опустил пистолет, – но мне нужна снаряга. – Чего?! – толстяк выдохнул, словно паровоз, готовящийся отправиться в путь, – да как у тебя наглости хватает вообще?.. – Снаряга. Нужна. Мне. Сейчас же. Живо! Толстяк отстранился, засеменил в соседний зал, как был, в халате и тапочках. Одна тапка слетела с ноги, но Харитон прошлепал по бетону, словно не замечая этого. – Что тебе нужно из снаряги? – Калаш семьдесят четвёртый, цинк про запас, рюкзак, еда, аптечки, – Монгол шел следом из комнаты в комнату, проходя между стеллажей с оружием и боеприпасами. – Ещё детектор аномалий и КПК, – осторожно добавил Спрут. Торговец с яростью рубанул молодого сталкера острым взглядом. – Что-то ещё? – поинтересовался Хусаинов у парня. – Вроде всё… Пистолет у тебя уже есть. – Кобуру к пистолету и пару гранат. – Гранат мало, – замотал головой Харитон. – Вот их и возьму. Ведь всё равно мало. РГД пару штук и «эфку» одну можно. – Т-так у меня всего по две штуки осталось. Они дорого стоят. – Беру… Ты не думай, я не обворовываю тебя. Если всё закончится удачно, вернусь сюда с сыном и отдам деньги за всё с процентами. Клянусь честью офицера. Веришь мне? – А как я могу не верить человеку, который мне к башке приставил пистолет, – ехидно заметил Харитон, – приходится верить. – Ну, вот и славно. Давай снарягу. Через пятнадцать минут они были в лагере, и татарин сноровисто облачился в новенький бронекостюм. Сталкер как сталкер, разве что излишне длинные волосы отличали его от типичного обитателя Пятихаток. Те же, кто прожил в Зоне пару месяцев, знают, что справиться со вшами и грязью можно, лишь обкорнав себя по самый череп. Коротко стриженный, с запавшими щеками, Спрут суетливо семенил за Монголом. – Ты делаешь плохие вещи… – словно внешняя совесть, напоминал он. Хусаинов не отвечал. Даже не слушал. Из лагеря группа вышла спустя час. Спрут в двух словах обрисовал спутникам ситуацию с Харитоном. Медведь и Лич приняли это за шутку, начали посмеиваться, а когда поняли, что приятель говорил серьёзно, принялись с опаской поглядывать на Монгола – не псих ли он. Сама мысль, что кто-то мог отобрать деньги у торговца, казалась невероятной. – Ты ему ничего не сломал? – бурчал Шприц. – Да нет пока. Если хочешь, можешь вернуться. Вдруг лагерь остаётся без врача? – Тут есть кому позаботиться о раненых. Натаскал я одного паренька – Уколом кличут. А ты зря эту кашу заварил. Харитон такого не прощает. – Я же ему сказал, что верну всё, когда… – Да не важно, что ты ему сказал. Харитон головёнкой покивал, а через пять минут пустит своих ребят по нашему следу. Ладно, Спрут эти места как свои пять пальцев, знает, но Пятихатки – это ведь не вся Зона. Ты же понимаешь? Тебе нужна будет помощь проводника, если потребуется идти дальше, но ни один проводник не согласится, если Харитон расскажет о твоих фокусах. Некоторые ещё и прикопать вызовутся. – А что, все поголовно – трусы? Шприц лишь отмахнулся, а Спрут принялся объяснять, словно малому ребёнку: – Просто никто не хочет проблем. В Зоне и так на каждом шагу смерть, со спины удара ожидать – та ещё радость. Есть, правда, двое ребят, которые с Харитоном в контрах. Они могут согласиться провести… Правда, один побухивает знатно – синячит так, что порой не поднимешь. А другой – в годах, ему уже за семьдесят. – Потом это всё, – резко оборвал молодого сталкера Шприц. Он, как показалось Хусаинову, только что взял на себя роль командира группы и лишнюю говорильню решил пресекать на корню. – Мы решили тебе помочь после того, как увидели этого паренька… – пояснил врач. – Как он, кстати? – Да нормально, – Шприц раздраженно отмахнулся, – насколько нормально может быть после такого. Вот мы и пошли за тобой, чтобы твоего сына так же не пришлось обкалывать, чтобы не свихнулся от сотворённого с ним. Сталкерская солидарность. Но вписываться за тебя мы не собираемся. Понимаешь, о чем я? – Понимаю, – Хусаинов сплюнул себе под ноги. – У вас тут своя жизнь. Я не хочу, чтобы вы её портили из-за меня. Найду сына, и мы уйдём из Зоны навсегда. У меня есть кое-какие деньжата, думаю, смогу расплатиться с Харитоном. Постараюсь потом сговориться. – Да ты уже всё испортил, что можно было испортить, – бросил Шприц, – как ребёнок: сговориться, сговориться… Идёмте, мужики. Надо поскорее парня нагнать. Спрут, ты – головным дозором. Лич, замыкающим пойдёшь? – Добро, – долговязый с автоматом наперевес чуть поотстал, а Спрут двинулся вперёд, через заросли. – Иди след в след, Монгол, – скомандовал Шприц, – иначе кранты. Хусаинов послушно двинулся за ним. Справа, страхуя новичка, шел напружиненный, бородатый детина – Медведь. – На войне можно сговориться даже с тем, кого ты бил, – зашептал Монгол, громко и яростно. – Ведь на войне есть ты и враг. А здесь враг – Зона, значит, против Зоны мы – союзники. С остальными можем сговориться. – Да не враг нам Зона, – пробасил Медведь. – Она, скорее, мать… «Как мать, как мать, как мать», – заплясало эхо Зоны. Краски смазались, деревья и кустарник поблёкли и оплыли, серыми тенями растаяли фигуры спутников. Монгол подумал было, что они влетели в аномалию, истории о которых смаковали у костра в лагере новичков. Он кинулся в сторону и больно приложился головой обо что-то твёрдое. Мир вокруг вспыхнул белым, пропало небо, земля. Хусаинов выставил перед собой руки и обнаружил, что на ладонях у него – запёкшаяся кровь, мозоли и ссадины. Когда успел? Где-то в районе затылка родился и начал нарастать странный, болезненный гул. Окровавленные ладони прижались к ушам, Монгол закричал, но не услышал своего голоса. В последний раз мир вокруг вздрогнул и пропал. Исчезло ощущение рассветной прохлады, дурманящие запахи трав. Вместо этого пахнуло плесенью, а через мгновение – тошнотворной сладостью мертвечины. Хусаинова, словно пьяного, начало мотать из стороны в сторону. Он хватался за землю, но под пальцами хрустел раскрошившийся бетон и куски кафельной плитки. Потом его, оглохшего и ослепшего, долго рвало, а лицо обдавало щипучей желчью. Знакомый голос раздался внезапно, прерывая мучения Монгола, перекрывая нестерпимый звон: – Первые шаги по Зоне… Помнишь, что было потом? Хусаинов попытался ответить, но изо рта вырвалась лишь ниточка тягучей слюны, повисла на губе. – Ты отвратителен, сталкер, – продолжал монотонно вещать всё тот же голос. Словно Бродский читал свои стихи: мурлыкающе, убаюкивающе, монотонно и страшно. – Что было у насыпи? Ты помнишь? Хусаинов принялся мотать головой, будто желая вытрясти через уши монотонный голос, раздающийся под аккомпанемент тонкого звона. – Тогда ты почти нагнал меня… – Кто-о-о ты-ы-ы? – едва сумел спросить Монгол, и его снова скрутило в приступе тошноты.