Я ненадолго заснул, но потом даже не помнил, видел ли сны. Засыпая, я лежал на кровати, повернувшись лицом к стене и сжимая в руке разорванный пакет из–под суспензии, а когда пришел в себя, то никакого пакета не было. Кажется, мне снилась темнота. Разбудил меня яркий свет, который выжигал глаза через закрытые веки. Я поднялся, прикрывая привычным движением руки лицо. Комната ничуть не изменилась — даже лошадиный череп висел в том же самом положении, мертвенно склонившись над полом. Но кто–то точно был здесь, пока я спал. Кто–то забрал пустой пакет из–под суспензии. — Это все, что вы можете?! — крикнул я в потолок. — Подкрадываться ко мне, когда я сплю?! Горло пересохло, и я зашелся кашлем. — Хватит! Что вам от меня нужно? Я не ответил на какие–нибудь вопросы? Не сложил башню из фигурок? Голова не двигалась, мне никто не отвечал. — Скажите хоть что–нибудь! — хрипло прокричал я. — Давайте сюда ваш тест для дебилов! Я пройду его еще раз. А потом еще и еще, пока… Я не договорил. Грудную клетку разрывало от кашля, а горло воспалилось. Я согнулся, прижимая руку к груди. Перед глазами плыли красные круги. Внезапно я услышал увесистый шлепок. Неподалеку упал на пол пакет с суспензией. Я уставился на него с недоверием. Очередная издевательская игра? Я представил, как поднимаюсь с кровати и невидимые тюремщики тут же отключают свет. Однако жажда победила. Я встал на ноги, озираясь, как вор, пробравшийся в чужое жилье. Свет еще горел. Я схватил пакет с суспензией и оторвал зубами верхний край. Лошадиный череп неподвижно висел над комнатой. Я жадно глотал, удовлетворенно закрыв глаза. Суспензия была прохладной, и я почти не замечал ее мерзкого вкуса. Саднящая боль в горле затихла. Я подумал, что стоит приберечь суспензию, не выпивать все до конца, но тут мой взгляд остановился на металлической голове. Я не слышал шипения сервоприводов, но кронштейн сдвинулся чуть выше, и лошадиная башка не смотрела в пол, а бесстыже пялилась на меня потухшим электрическим взглядом, нагло притворяясь незрячей. У меня затряслись руки. — Сволочи! — закричал я и взмахнул пакетом, расплескивая суспензию. — Сколько можно! Когда вы уже… Я задыхался. В приступе бессильного гнева я запустил пакетом в башку. Суспензия разбрызгалась по полу, попала мне на лицо и руки, а сам пакет грузно ударился о робота, свернув ему шею. — Вот так вот, — пробормотал я. — Вот так. Голова робота безжизненно свешивалась над полом. Свет в камере на секунду погас, а затем разгорелся вновь — и тут же с потолка обрушилась звенящая какофония, перемежаемая резкими электрическими хлопками, как от взрывающихся ламп дневного света. У меня зарябило в глазах. Я попятился к кровати, зажимая уши. Между пальцами текло что–то холодное и липкое — на секунду я решил, что это кровь, но потом заметил мутно–белые капли. Из–за безумного, резонирующего звона я не услышал, как открылась бронированная дверь. Шум захлебнулся, и от мгновенной тишины заложило в ушах. Я опустил руки, по которым стекала суспензия, и уставился на высокую фигуру в сером комбинезоне, стоявшую у двери. Из–за слепящего света я не мог разглядеть лицо и почему–то решил, что тюремщик — не человек. Я ожидал увидеть уродливый череп вместо лица — с пустыми черными глазницами и ощерившейся пастью. Дверь была открыта, я мог бы попытаться напасть на пришельца, выбраться из камеры на свободу, однако стоял не двигаясь, одеревенев от страха. Высокая фигура двигалась ко мне. Моя рука невольно вытянулась вперед — в бессмысленном защитном жесте. Фигура в комбинезоне приближалась. Сердце замолотило так сильно, что едва не лопнула грудная клетка. Дыхание свело от страха, я жадно глотнул воздух ртом и тут же застыл, пораженно уставившись на пришельца. Это было невозможно. Этого просто не могло быть. — Лида? — выдавил я из себя. — Но как это? Это правда ты? Галлюцинация? Но нет, это была она — в сером облегающем комбинезоне и с бледным неживым лицом. — Лида! — повторил я и пошел к ней навстречу. Лида попятилась к двери. — Лида? — спросила она, нахмурившись. Она вытащила из комбинезона длинный продолговатый предмет и сжала его в руке так, что побелели пальцы. — Лида? — повторил я. — Лида! Что здесь происходит! Где мы находимся?! Но Лида смотрела на меня, как на пришельца. — Стойте! — сказала она, не выпуская странное устройство. — Успокойтесь, все в порядке. Сядьте на постель. Пожалуйста. Я вам все объясню. — Лида! — Я продолжал идти. — Я не понимаю! Ты… Лида нервно дернулась к двери и нажала какую–то кнопку на своем устройстве. Я почувствовал резкую боль в правом плече — как от укола огромной иглой, насквозь пробившей мышцу, — и тут же расплавленный свинец разлился по жилам. Я захрипел, в глазах потемнело. Я сделал еще один шаг вперед и повалился на пол. 89 В коридоре перед аудиторией столпился весь курс — включая самых отчаянных прогульщиков, которых я ни разу не видел за учебный год (или, по крайней мере, успел уже забыть). Впрочем, я не особенно удивлялся. О Соколовском в технологическом складывали легенды, и зачет по безобидной истории колонизации считался одним из самых сложных. Говорили, что старик вообще не приемлет пересдач и, если кому–нибудь не повезло получить проходной балл с первого раза, можно сразу писать заявление на перевод. Я стоял вместе с Виктором у широкого, похожего на прямоугольный иллюминатор окна, затянутого густой тенью от электронных штор, превращавших солнечный день в сизую ночь. До начала зачета оставалось минут пятнадцать, но Соколовского еще не было. Я даже думал — вернее, надеялся, — что зачет отменили, однако на суазор никаких извещений не приходило. От гомона, как на вокзалах, побаливала голова. Не нужно было даже прислушиваться, чтобы понять — все обсуждают предстоящий зачет. Или последние события на Венере. Рядом с приоткрытой дверью в аудиторию стояла высокая девушка с черными волосами. Лида. Она держала суазор, как книгу, и быстро проводила по экрану пальцем, перелистывая фотографии, а может, и конспекты лекций по истории колонизации. Ее подруга Анна нервно переминалась с ноги на ногу, искоса подглядывая на суазор, и о чем–то негромко ей рассказывала. Со стороны можно было подумать, что Анна просто беззвучно открывает некрасивый полный рот, как рыба. Лида кивала и едва заметно улыбалась одними уголками губ, словно стесняясь улыбки. Я познакомился с Лидой, когда учился на подготовительных, но дальше простого обмена ничего не значащими фразами дело не пошло — помню, как волновался, часто вздыхая и заламывая руки, и думал только о том, чтобы придать дрожащему голосу уверенности, хоть у меня и перехватывало дыхание при одном взгляде на нее. — Придет или не придет, вот в чем вопрос, — сказал Виктор, забавно подняв над головой суазор с открытым расписанием занятий. — Впрочем, это он нарочно. — Нарочно тянет время? — Да наверняка! Он тот еще садист! Ты погляди вокруг. Все как на иглах. Небось, сидит где–нибудь и наблюдает за нами по монитору. Я смотрел на Лиду. Она пригладила волосы на висках и, задумчиво посмотрев в сторону, поверх суматошной толпы сокурсников, улыбнулась и отдала подруге суазор. — Еще десять минут осталось, — сказал я. — Что? — переспросил Виктор. — Еще минут десять осталось. Пока что это нельзя считать опозданием. — Ой, да ладно! Он же всегда раньше времени приходит. Это из–за зачета, поверь. — Ладно, — согласился я; спорить с Виктором было не самым благодарным занятием. — Пусть из–за зачета. Лида по–прежнему стояла рядом с Анной у входа в аудиторию. Я подумал, что сейчас самая удачная возможность с ней заговорить — пока еще есть эти последние минуты, пока не объявился Соколовский. Я мог бы спросить о зачете, поинтересоваться, успела ли она выучить все билеты, или поделиться с ней своими размышлениями о событиях на Венере. Но я стоял и беспомощно смотрел, как она улыбается и поправляет прическу.