Огромное черное Солнце горело, источая прощальный свет. — Пока в столице царит ночь, — продолжал ведущий, — тень от Луны со скоростью километр в секунду движется по пригородам и… — Он же обещал помолчать, — прыснул я. Но Лида мельком взглянула на меня и приложила указательный палец к губам. Наконец тень начала спадать, загорелся яркий серп освобожденного Солнца, просветлело полимерное небо, погасли фальшивые звезды. — Это было… — прошептала Лида. Солнце полностью освободилось от черной кошмарной мантии и, вспыхнув, устремилось к вершине купола, продолжая абсурдный восход. Над нами горело пустое голубоватое небо, как в засушливый день. Ничего не происходило. Ведущий старательно выдерживал бессмысленную паузу, пока радостно не объявил: — Благодарим вас за посещение… Спинки кресел с протяжным шипением поползли вверх, принимая вертикальное положение; зажглись над дверями деловитые зеленые таблички. Мы с Лидой влились в нетерпеливую толпу, которая уже толкалась у выходов. Можно было подумать, что все присутствующие опаздывают в другой звездный театр, на другой сеанс. — И как тебе? — спросил я Лиду, когда мы выбрались в заполненный людьми коридор. — Честно говоря, не совсем то, что я… — Мне понравилось, — сказала Лида. Она взволнованно пригладила волосы и улыбнулась. — Понравилось? Звезды? — Звезды не очень. Слишком уж все было театрально. Но затмение… Это было очень красиво. К тому же звезды мы можем увидеть и сами, а вот до следующего полного затмения точно не доживем. Мы вышли на улицу. Был уже глубокий вечер, рекламные экраны на крышах показывали как заведенные, одинаковую постановку — фактурную бутылку содовой, у которой взрывалось горлышко, выпуская в воздух бурный пенистый фонтан, снова и снова, вздрагивая при перемене кадра и начиная все с самого начала. Под скоростными путями вытянулись сверкающия неоновые стрелы. Включились фонари и лампы на стенах. Город заливало искусственным светом, но на темном облачном небе горела одна–единственная звезда. — Искусственный спутник? — предположила Лида и хитро прищурилась. — Или Венера? — Ты знаешь, — сказал я, — на самом деле солнечные затмения происходят по несколько раз в год. Нужно просто выехать из Москвы, чтобы их увидеть. Тут дело в том, что тень от Луны не такая большая и… Лида рассмеялась. — Это все ромовый коктейль. — Я и не сомневался. — Но, — сказала Лида, — честно говоря, я хотела бы прийти сюда еще раз. — Значит, придем сюда еще раз, — сказал я. Лида как–то странно посмотрела на меня. Ее сумочка висела на другом плече. Я осторожно — в страхе, что Лида оттолкнет меня, стоит мне сделать одно неверное движение — взял ее за руку. 77 Мы ходили на солнечное затмение ровно двенадцать раз. Я тогда не понимал, чем же это наигранное зрелище так нравится Лиде, да и сама она не слишком охотно пускалась в объяснения. Было в наших регулярных походах что–то безумное — раз за разом возвращаться в переполненный звездный театр и смотреть, улегшись в ложа, напоминающие кресла операторов нейроинтерфейса, как голографическое Солнце превращается в пугающий черный шар. Но Лиде постановка не надоедала, а мне было все равно, куда с ней идти — лишь бы она оставалась довольна. Я думал, Лиду привлекала сама воспроизводимость этого уникального в рамках определенных географических координат явления — та легкость, с которой лазерные проекторы воссоздавали то, чем природа занималась на протяжении сотен лет, тщательно выстраивая череду из разнообразных событий, долгот и широт, векторов притяжения — нашего положения в пространстве, движения Солнца и Луны. Или Лиде просто нравилось, как горит под куполом огромное черное светило. Мы впервые поцеловались после очередного визита в театр. Вечер выдался ветреный, над засыпающей улицей плыли низкие ненастные облака, напоминающие космические туманности — скопления электронного газа, захваченные притяжением звезд. Над подсвеченными иллюминациями домами привычно мерцал неотличимый от далекого светила искусственный спутник. Или Венера. Я знаю — мы остановились у входа в театр, и Лида вытащила из сумочки суазор, намереваясь показать мне какую–то фотографию. Она говорила непривычно торопливо. Тонкий экран покачивался в ее руке. Длинная прядь выбилась из стянутых на затылке волос и постоянно падала Лиде на лицо, а она взволнованно убирала ее рукой. Но потом Лида замолчала и посмотрела на меня. Я знаю, что мы стояли на улице, что мимо проходила шумная и возбужденная толпа, однако, когда я вспоминаю наш первый поцелуй, я вижу затмение — черный, охваченный пламенем шар, — и слышу музыку, гнетущий гул, которую играли во время представления в театре. Тень Луны со скоростью километр в секунду несется по обширным окраинам Москвы, я касаюсь волос Лиды, убираю в сторону непокорную прядь, залитое сумраком Солнце испускает последние, предсмертные лучи, я беру Лиду за руку, маленькую и холодную, ее пальцы сжимают мои, тень Луны уже летит над пригородом, глаза Лиды кажутся пьяными, хотя в тот раз она не заказывала ромовый коктейль, лишь пара звезд и самые близкие к нам планеты проступают в страшной солнечной темноте, мне требуется мгновение, чтобы решиться, я склоняюсь к Лиде и целую, ее губы — теплые, влажные, она отвечает на поцелуй, но быстро отодвигается, смотрит слегка осуждающе и в то же время улыбается, и в эту же секунду рассеивается сверхъестественный мрак, тонут в дневном свету звезды, загорается на небе яркий солнечный серп — тень Луны пролетает над городом, со скоростью в четыре тысячи километров в час. Именно тогда я признался Лиде в любви. Она промолчала. Я проводил ее до станции, где она сказала, что в театре было замечательно, что надо как–нибудь сходить туда снова, если, конечно, я сам не устал от повторяющегося по одному и тому же сценарию представления. Потом она сказала, что я могу опоздать в общежитие, которое закрывали на ночь (хотя я не опаздывал ни разу), и что не нужно дальше ее провожать. А я сказал «до завтра», хотя знал, что завтра мы с ней не встретимся — был выходной, и она уезжала куда–то за город. В тот день я не поехал в общежитие. Я стоял на станции, слушая, как искаженный голос — барахлил громкоговоритель, и каждая вторая гласная превращалась в пронзительный металлический звон — объявлял о прибытии поездов. Сначала на станции было людно, меня часто толкали, пытаясь втиснуться в переполненные вагоны, но вскоре все вокруг опустело, хотя голос под потолком по–прежнему резонировал и звенел, нарушая напряженную тишину никому не нужными объявлениями. А потом я остался совсем один. Я спустился на улицу. Уже наступила ночь, но на небе не было звезд. Возвращаться в общежитие не хотелось. Я зашагал к звездному театру, как если бы намеревался посетить еще один, ночной сеанс, в котором не было бы ни закатов, ни рассветов, ни путешествий сквозь звезды на сверхсветовых скоростях — только полное солнечное затмение продолжительностью в один час. Я дошел до светофора, соединявшего два рассеченных проезжей частью тротуара. Машин не было, но светофор светился угрожающим красным светом, запрещая идти. Я спустился на проезжую часть. Сдавленный голос электронного советчика ожил, возник из пустоты, и заскрежетал мне в спину — «ждите, пока загорится зеленый», «ждите, пока загорится зеленый». Я не стал ждать. Я пошел дальше, вниз по улице, навстречу запоздалым сонным прохожим, отводившим глаза. Я чувствовал на губах ее поцелуй. Театр был уже закрыт. Где–то далеко впереди бессмысленные прожектора освещали низкие тучи — как маяки, благодаря которым небесные корабли могли вернуться домой, даже если погасло Солнце. Мощные лучи поднимались вверх, к невидимым звездам, скрещивались, указывая в противоположные стороны, словно никак не могли определиться с выбором верного вектора пути и, высветив на пустом, почти черном небе зависшие над домами грозовые облака, стремглав падали вниз, исчезая за высокими глыбами многоэтажек. Я спустился по улице, к прожекторным лучам. Ночной город выглядел уродливым и пустым, а свет, лившийся отовсюду — из окон домов, с зациклившихся реклам, из фонарей, напоминавших планеты, — усиливал ощущение гнетущей темноты. Я и сам не понимал, что со мной не так. Я бродил по ночным улицам, пока не отнялись ноги, вспоминая, как Лида смотрела на меня, как затягивало черной тенью ненастоящее солнце, как Лида от меня отстранилась и попросила ее не провожать. А потом я увидел настоящий, а не голографический рассвет. Фасады домов в спальном районе, куда я забрел, были освещены мягким янтарным светом, и ни одно из окон не горело, будто электричество в квартирах отключали по расписанию, с вечера до утра. Но тут я заметил отблески в стеклах монолитной высотки. Вспыхнуло одно окно, промелькнула по каменному фасаду неуловимая тень, и тут же загорелись, мгновенно раскалившись до температуры плавления, стекла в ставнях этажом выше — казалось, все здание охватывает невероятный пожар из солнечных отражений. Зарделось над фешенебельными кондоминиумами небо, черные, сливающиеся с темнотой тучи превратились в багровые космические туманности, и я увидел солнце, которое всходило в облачном мареве над спящим районом — красный карлик в коконе электронного газа. Я стоял посреди улицы, забыв об отнимающихся ногах, и долго смотрел на рассвет. Повсюду еще горел ночной свет — фонари, уютная подсветка фасадов, — а небо уже заливало цветом — сначала оранжевым, потом желтым, потом голубым. Я вернулся в общежитие первым же маглевом и сразу свалился в постель. Разбудил меня ближе к полудню звонок. Я взял суазор и увидел фотографию Лиды — ту самую, из соцветия, где она, не попав в фокус, стыдливо отворачивалась от фотографа точно так же, как отвернулась вчера от меня. Под фотографией светилась большая зеленая кнопка «Ответить». Я надавил на экран пальцем. Трель звонка оборвалась, и из динамика послышался… 76 — Назовите ваше имя! Дребезжащий металлический голос взорвался у меня в ушах, и я обхватил голову руками. Перед глазами все поплыло. Завибрировали белые стены. Я слез с кровати и, покачиваясь, встал босыми ногами на промерзлый пол. Красный глазок камеры над дверью пристально следил за моими движениями.