– Как раз можно! – оживляется Ханна-Лора. – Я расспрошу коллег из Граничной полиции Другой Стороны. О чем, о чем, а о ночных кошмарах своих сограждан они знают немного больше, чем просто все. – А ведь да, – удивленно говорит Тони. – Теперь даже как-то странно, что мне самому в голову не пришло. Эва С утра настроение было не очень – без каких-то особых причин, просто так. Бывают такие дни, когда все валится из рук, дела не складываются – не фатально, по мелочам, зато почти сразу все, голова не то что болит, но весит как минимум килограммов десять, окружающие огрызаются на нейтральные реплики, при этом на работе присутственный день, два совещания, три встречи с клиентами, одна за другой, так что дома за компьютером не отсидишься. И в итоге даже как-то разруливаешь все, но радости по этому поводу не испытываешь, наоборот, чувствуешь себя полной дурой – столько сил угрохала на бессмысленную ерунду. Ощущение, ясное дело, субъективное, но, положа руку на сердце, кроме субъективных ощущений у человека вообще ничего нет. Поэтому Эва решила идти домой самым дальним маршрутом, какой только получится изобрести, чтобы глупые субъективные ощущения успели развеяться на теплом летнем ветру. И по дороге остановиться выпить кофе столько раз, сколько захочется. Летние веранды городских кофеен неизменно действовали на Эву как карусели в детстве – пока ты там сидишь, мир тебя несомненно любит, целует в макушку и принадлежит только тебе. Под парусиновым тентом с картонным стаканом так славно, уютно и скучно сидится, что поневоле начинаешь оглядываться вокруг с любопытством и удивлением, видеть вещи такими, каковы они есть: не хорошими, не плохими, а прекрасными, жуткими, зыбкими и неописуемыми. Такое все вокруг интересное, и заранее ясно, что совершенно непостижимое, такая простая, по большей части, приятная, долгая, как мгновение, короткая, как сама вечность, незначительная, как полет поднятой ветром пыли, совершенно фантастическая у тебя жизнь. Эва очень любила это настроение и, самое главное, умела его себе обеспечить. С детства поднаторела играть в конструктор «Счастье, сделай сам». Сегодня получилось с первого раза, для перемены настроения хватило одной остановки; Эва еще не успела допить латте со льдом, а уже снова стала той самой Эвой, которую собиралась искать весь вечер: невозмутимой, искренне заинтересованной сразу всем понемногу и умеренно, без экзальтации довольной и миром, и собой. Эта Эва от всего сердца одобрила выбранный предыдущей неудачной версией длинный маршрут, но уже не для исправления и без того прекрасного настроения, а просто потому, что очень любила гулять – в темноте и при свете дня, одна и в компании, привычными путями и незнакомыми переулками, как угодно, во всех вариантах. Достала из сумки плеер, воткнула в уши, сверилась с внутренней картой – где тут у нас чего? – и пошла нарезать по городу абсурдные, избыточные концентрические круги с твердым намерением бродить до наступления темноты. В июне это не так просто, как кажется, но воля, помноженная на любимую музыку, творит чудеса. Shuffle play[16]! Июнь июнем, но в одиннадцать вечера все-таки худо-бедно начинает темнеть, и даже фонари загораются, неназойливо бледные, невыразительные, по-летнему необязательные, словно бы и сами понимают, что без них сейчас легко обойтись, но выкопаться и уехать в отпуск, к морю прыти не хватает, вот и стоят, светятся, как могут, особых иллюзий насчет своего сияния не питают, но честно исполняют фонарный долг. Эва была приятно удивлена, что так загулялась: обладая прекрасным чувством времени, она всегда стремилась его обмануть, и радовалась каждой удаче. А когда не знаешь, куда подевались примерно полтора часа, это настоящий триумф, впору гордиться и хвастаться, жаль, не оценит никто. Но все-таки надо было поворачивать к дому. Потому что, во-первых, Эва люто, до головокружения проголодалась – ничего удивительного, обедала, кажется, в два. А во-вторых, завтра с девяти утра начнутся звонки, а к десяти хорошо бы уже сидеть у компьютера и быть достаточно бодрой, чтобы ругаться с дизайнерами, которые снова прислали невообразимую херню. Ну или, наоборот, хвалить, что все наконец-то как надо. По обстоятельствам. Как повезет. Важно не это, а то, что лечь спать желательно не позже двух, перед этим еще хотя бы пару часов поработав, – вот о чем думала Эва, когда шла по улице, достаточно безлюдной и темной, чтобы позволить себе приплясывать под музыку в плеере, но не подпевать, ни в коем случае не подпевать, потому что в Эвином исполнении любая песня звучала жалобным козьим блеянием, на одной заунывной ноте, различались только слова. Уже на финишной прямой, в двух кварталах от дома все-таки не удержалась, подпела цыганскому хору: «Эдерлези, Эдерлези»[17], – и сама рассмеялась, потому что прекрасно понимала, как это звучит. Но тут же непроизвольно охнула, обнаружив, что ей навстречу идет какой-то человек. Откуда он вообще взялся? Только что никого на улице не было, и вдруг – совсем рядом, буквально в двух шагах, как будто специально выскочил из ближайшей подворотни, чтобы стать свидетелем Эвиного вокального позора. Жуть, как стыдно. Зато очень смешно. – Ничего, я еще хуже пою, – утешил ее прохожий. И тогда Эва его наконец узнала. Галлюцинация с сияющими глазами. В смысле спаситель с салфетками, он же – прекрасное наваждение с табаком. Сказала, снимая плеер: – Вы тогда забыли на столе табак и машинку. Я забрала их себе. Табак, извините, выкурила, просто не удержалась. А машинку могу отдать, она у меня с собой. – Если будете пользоваться, оставьте себе, – отмахнулся он. И тут же строго добавил: – Но если не будете, тогда отдавайте. Терпеть не могу, когда хорошие вещи без дела лежат. Как и любые другие проявления тщетности. – Ну вообще-то я уже вовсю ею пользуюсь, – призналась Эва. – И нашла, где продается такой как у вас табак. Так что, получается, машинка моя? Спасибо. Очень круто. Я бы, конечно, завтра купила новую, но эта машинка мне дорога как доказательство вашего существования. Все-таки ужасно приятно точно знать, что в мире бывают люди, способные вот так, ни с того, ни с сего исчезать, а потом опять появляться. Если бы вы оказались просто галлюцинацией, было бы не так интересно. Но галлюцинации не оставляют материальных сувениров на память. А вы оставили. Что и требовалось доказать. – Одно удовольствие иметь с вами дело, – улыбнулся незнакомец. – Я помню, что уже так говорил, но что ж я могу сделать, если это чистая правда? – Можно попробовать каждый раз формулировать эту правду другими словами, тогда она не так быстро всем надоест, – раздался голос откуда-то снизу. Эва опустила глаза и снова невольно охнула, теперь уже не от стыда, а от смятения: у незнакомца была тень, длинная, узкая, угольно-черная. Что само по себе не такое великое диво, все отбрасывают тени. Но обычно тень появляется только при наличии хоть какого-нибудь освещения. А здесь поблизости не было ни одного фонаря. Даже окна в домах не горели. И в светлом, почти бирюзовом небе ни намека на луну. На фоне этого вопиющего факта некоторые досадные несоответствия внешнего вида тени облику владельца казались несущественными мелочами. Подумаешь – четыре руки вместо двух и пара коротких, почти игрушечных крыльев. И слишком густая, превратившая голову тени в шар, копна волос. – Судя по выражению вашего лица, я нарушаю какие-то важные законы физики, – сказала тень. – Извините, я не нарочно. Не хотел вас напугать. Просто для того, чтобы не нарушать законов физики, их надо знать. А я никак выучить не могу. Как только открываю учебник, сразу случается что-нибудь интересное. Справедливости ради, если не открывать учебник, интересное все равно случается, так что первопричина – явно не он. Но факт остается фактом: законы этой вашей удивительной физики для меня до сих пор – темный лес. – Двоечник он, – подтвердил обладатель тени. – Ничего страшного, – утешила их Эва. – Теням не обязательно учиться на отлично. Моя, например, вообще вряд ли читать умеет, по крайней мере, я еще ни разу не заставала ее с книжкой. Но у меня никаких претензий, отличная тень, и ваша ничем не хуже, даже наоборот… – запнулась и схватилась за голову, оценив абсурдность своего выступления. Подумала: «Все-таки я схожу с ума. Понемногу и пока что вполне бодро и весело, но динамика сама по себе не ах». – Извините, – снова сказала тень. – На самом деле я совсем не люблю пугать людей. А вот он очень даже любит. И меня подстрекает, самим фактом своего невыносимого присутствия, – с этими словами тень приняла вертикальное положение, приобняла своего владельца за плечи и тут же, видимо, устав стоять, взгромоздилась на них, дважды обернулась вокруг шеи, повисла, как причудливый призрачный шарф, и сказала Эве: – Это ради вашего спокойствия. Больше не стану нарушать законы физики. При всем желании хрен что нарушишь, когда ты – просто скромный аксессуар. – Только не подумайте, что я вас критикую, – осторожно начала Эва. – Будем считать, просто даю адекватную обратную связь: аксессуары не разговаривают. Ни при каких обстоятельствах. Какой из вас, к черту, аксессуар. – Ну здрасьте, – нахмурился счастливый обладатель аксессуара. – А говорящие попугаи? Это же классический пиратский аксессуар для повседневного ношения на плече! – и не дав Эве опомниться, предложил: – Мы сейчас идем ужинать в одно отличное место. Давайте с нами! Не пожалеете, точно вам говорю. Эва так растерялась, что ничего не ответила – ни на его предложение, ни на собственный безмолвный вопрос: «Что мне делать? Соглашаться и галлюцинировать дальше? Или все-таки бежать на край света в надежде, что медицина уже изобрела таблетки от вот этого вот? А потом до самой смерти и еще двести ближайших перерождений локти кусать, что не досмотрела такую интересную галлюцинацию?» Она даже не пыталась решить, чего ей сейчас больше хочется. Просто стояла, молча смотрела на высокого незнакомца с обмотанной вокруг шеи тенью, и все. – Ради вас я готов побыть молчаливым аксессуаром, – галантно сказала тень. И подумав, честно добавила: – Какое-то время. Совершенно точно не всегда. – Да ладно, – вздохнула Эва, – говорите, сколько угодно. Ни в чем себе не отказывайте. Все равно я уже спятила. В смысле понемногу начинаю привыкать. – Ну что, идем? – нетерпеливо спросил незнакомец. – А то я так жрать хочу, что жители всех окрестных кварталов уже выходят из непроглядной тьмы своих спален и крадутся к холодильникам, похотливо рыча. Мое настроение заразительно; по крайней мере, так говорят все пострадавшие от него. Эва наконец-то вспомнила о своих планах на вечер: быстро поужинать и поработать до двух часов. А не шататься по городу в сопровождении всяких сомнительных наваждений с говорящими тенями на плечах. Открыла рот, чтобы отказаться, но вместо этого почему-то спросила: – А идти далеко? Потому что до моего холодильника отсюда всего два квартала, это три минуты быстрым шагом. Не уверена, что дольше продержусь. – Дольше и не придется, – заверила ее тень. – Для меня есть только два типа расстояний: «очень далеко», если хочется прогуляться, и «совсем рядом», если надо быстро прийти. Эва невольно улыбнулась. – «Очень далеко», если хочется прогуляться – это я хорошо понимаю. Сегодня весь вечер так домой шла. – По моим прикидкам, идти минут двадцать, но если он говорит, совсем рядом, значит, очень быстро дойдем, – сказал незнакомец. – И учтите, если мы прямо сейчас не сдвинемся с места, мне придется съесть вас. – Этот может, – меланхолично подтвердила тень. – Слопает и не поморщится. Он даже сырые сосиски иногда жрет. – Сырая сосиска – мое второе имя, – вздохнула Эва. – Ладно, уговорили. У меня с детства слабость к людоедам: читала о них в сказках и мечтала подружиться хотя бы с одним. Просто так, чтобы во дворе потом хвастаться. Ну, значит, буду теперь хвастаться на работе. Лучше поздно, чем никогда. – Отлично, – сказал незнакомец. – Пошли. Взял Эву за руку и увлек в ближайшую подворотню. Тот факт, что никакой подворотни на этом месте отродясь не было, только кирпичная стена и наглухо заколоченная старая деревянная дверь, Эву не столько смутил, сколько успокоил. Потащил бы ее неведомо кто в настоящую подворотню, сразу заподозрила бы дурное. А в несуществующую – вполне ничего. Правда, темно здесь было, хоть глаз выколи, а под ногами, судя по ощущениям, какие-то кирпичи и шаткие доски, совершенно точно не твердая земля. – Не смотрите под ноги, а то споткнетесь, – посоветовала ей тень. – Лучше просто закройте глаза. Эва сама не знала, почему послушалась этого нелепого совета. С другой стороны, если уж связалась с галлюцинациями, делай, что они говорят. Как ни странно, это сработало наилучшим образом: стоило ей зажмуриться, и вокруг сразу стало светло как днем, словно в ее веки были вмонтированы какие-нибудь удивительные фильтры, превращающие темноту в белый день. С закрытыми глазами Эва прекрасно видела двор, со всех сторон окруженный глухими кирпичными стенами без единого окна, зато частично заросшими диким виноградом. А может, кстати, и не особо диким; в любом случае, это выяснится только в сентябре. Под ногами у них действительно были доски и кирпичи, но не разбросанные как попало, а специально сложенные в некое подобие дорожки, такие иногда прокладывают во дворах через широкие, глубокие лужи, чтобы переходить, не замочив ног. Хотя никакой лужи тут не было, по обеим сторонам от дорожки – обычный темный потрескавшийся асфальт. Или не совсем обычный? Чем дольше они шли, тем меньше ей нравился этот асфальт. Какой-то он, похоже, недостаточно твердый. Колышется, булькает, чавкает, как болото, с обеих сторон, совсем рядом, дорожка-то узкая, ой, мамочки, трындец-то какой! – Лучше откройте глаза, – сочувственно сказал ей незнакомец. – С непривычки то еще зрелище, на вашем месте сам бы сейчас обосра… был бы взволнован. А темнота – она и есть темнота. Не бойтесь, не упадете, я вас крепко держу. Эва открыла глаза, и действительно сразу наступила полная темнота. Однако знание об асфальте-болоте никуда не делось. И рука спутника казалась недостаточной убедительной гарантией, что все они сейчас не свалятся с шатких досок прямо туда. – Ужас какой, – резюмировала она. – Знаете, лучше верните меня на место. Поставьте, где взяли, и я пойду домой… – Поздно! – дуэтом ответили незнакомец и его тень. И разразились хохотом; впрочем, скорее идиотским, чем зловещим. А кто-то из них сквозь смех пояснил: – Мы уже пришли. Не особо приятная дорога, согласен. Зато быстро. Нам – туда. – Куда – «туда»? – сердито спросила Эва. И тут же сама поняла: впереди, буквально в нескольких шагах горел бледный лиловый фонарь, освещая ведущие вниз ступени, небольшую площадку и слегка приоткрытую дверь. Под ногами больше не было ни камней, ни досок, обычный асфальт, твердый, как ему и положено. С обеих сторон от него пестрели цветами клумбы, темнели стволы каких-то высоких деревьев, за деревьями не столько виднелись, сколько смутно угадывались окна, некоторые – освещенные. Вроде бы совершенно обычный двор. – Это лучшее место в мире, – сказал незнакомец, увлекая ее к приоткрытой двери. – Одиннадцатое небо рая, куда не пустили Данте. Сказали: ишь, ходют тут всякие, обойдется, самим мало. Поэтому бедняга вынужденно ограничился первыми десятью небесами, а самый цимес не описал. Эва ничего не успела ответить, потому что переступила порог, и на нее сразу обрушились все самые лучшие в мире запахи одновременно. Ну, то есть не совсем все, а только имеющие отношение к продовольствию. Здесь пахло кофе, свежей выпечкой, жареным мясом, чесноком, ванилью, орехами, кориандром, томатным супом, трюфельной пастой, базиликом, клубникой, душистым перцем, смородиновым вином и, чтобы мало не показалось, свежими огурцами – нежнейшими, юными, явно только что принесенными с огорода и разрезанными пополам. В общем, ничего удивительного. Помещение выглядело как удачный компромисс между умеренно прогрессивной кофейней и старомодным семейным рестораном – с разномастной мебелью, счастливо спасшимся из детских страшилок красным пианино у дальней стены, пестрыми подушками на подоконниках и разноцветными лампами, так искусно подвешенными и расставленными по углам, что пространство превратилось в лоскутное одеяло из причудливо перемешанных пятен света и темноты. За барной стойкой располагалась кухня, таинственная, как алхимическая лаборатория, и прельстительная, как пещера Али-Бабы, где хозяйничал высокий широкоплечий человек с настолько светлыми волосами, что мог бы показаться седым, если бы не отчетливо юное, почти мальчишеское лицо. Глаза его были темны, как августовские ночи, а в руке помещался здоровенный бутерброд с поджаристой золотистой корочкой, такой соблазнительный, что у Эвы закружилась голова. – Если мне прямо сейчас не дадут хоть что-нибудь съесть, я в обморок упаду, – честно предупредила она. – Будете потом поливать меня минеральной водой и искать в интернете информацию о нюхательных солях, отлично проведете вечер, точно вам говорю. – Шантаж и угрозы прямо с порога, не поздоровавшись, все как мы любим, – обрадовался белобрысый бариста или кто там, по идее, должен стоять за стойкой. – Наш человек! – разломил свой гигантский бутерброд, большую половину протянул Эве, пояснив: – Я не на шутку испуган, следовательно, это ваш боевой трофей. Сунул в рот свою долю – сразу всю! – и отвернулся к плите, на которой булькал, но не угрожающе, как давешний болотный асфальт, а, напротив, призывно, здоровенный котел. Несмотря на богатырское телосложение, он двигался так легко, стремительно и точно, словно был не человеком, а специальным божественным столовым ножом, созданным, чтобы резать пространство и мазать его на хлеб. – Что это будет вообще? – взволнованно спросила тень, все еще свисавшая с шеи своего обладателя, но явно утратившая былую невозмутимость. – Суп из девяносто пятого года, – ответил повар, он же бариста, он же божественный нож, он же ангел небесный – по крайней мере, так думала Эва, поедая его бутерброд, где кроме мягкого сыра, малосольной рыбы, салатных листьев, ломтика авокадо и парочки каперсов содержалось что-то еще, неопознанное, но прекрасное; возможно, просто копченое счастье. Точно, оно. – Из девяносто пятого года? – удивленным хором переспросили Эвино наваждение и его тень. Эва переспрашивать не стала. Она жевала, и ей было так вкусно, что какой там год сейчас варится в супе – совершенно все равно. – Да, я сам поймал его в том лесу, где живут одичавшие прошедшие годы, освежевал, ободрал и покрошил ломтями… Эй, вы что, поверили? Ну вы даете! На самом деле просто наш домашний рецепт. В девяносто пятом году прошлого, не побоюсь этого слова, столетия сосед подарил моим родителям свежезаколотого барана, и мы его возмутительно долго ели; какую-то часть отец закоптил, остальное варили, жарили, да чего только с ним не делали, а он все не заканчивался и не заканчивался. Выдающийся был баран, стремился к бесконечности, что твоя функция. Но в конце концов мы таки положили ему предел. С тех пор всякий раз, когда мне в лапы попадает кусок баранины, я варю какой-нибудь из наших супов девяносто пятого года. Очень много прекрасных рецептов мы тогда, измученные неисчерпаемостью барана, изобрели. Кстати, как, интересно, ты собираешься жрать в таком виде? Для супа обязательно нужен рот. Последняя реплика была адресована тени. Эва, уж на что увлеклась бутербродом, а тоже об этом думала: интересно, а тень может есть? И если да, то что именно – тени приготовленных блюд или все-таки саму еду? Хороший внутренний диалог, что тут скажешь. Зря люди боятся сходить с ума. Здесь, у нас, в кромешном бреду, интересно и весело. Еще и вкусно кормят, если повезет. – Просто ужасно лень во что-то еще превращаться, – призналась тень. – Но ты совершенно прав.