– Вы это мне говорите? – спросил симпатичный молодой человек с аккуратной квадратной бородкой. Люси довольно долго недоуменно на него пялилась – а это еще кто такой? Он-то откуда взялся? Наконец выдавила вежливую улыбку и отрицательно помотала головой. Молодой человек отвернулся к своим собеседникам, а Люси огляделась по сторонам и обнаружила, что сидит в «Кофе-ване», куда с самого начала собиралась привести своих экскурсантов. Но сидит тут без них, одна. Зато в руке у нее мятый листок бумаги в клеточку, явно выдранный из школьной тетрадки. А на нем зеленым карандашом, неразборчивым, как говорят в таких случаях, «докторским» почерком – обещанный список адресов. Люси купила кофе, тот самый эспрессо-тоник со льдом, которым намеревалась поразить ложного пуэрториканца с синими волосами и его друга-разбойника; ясно теперь, что напрасно надеялась, этих поди порази, их и так неплохо кормят, в смысле поят волшебным кофе, сваренным на каких-нибудь заоблачных небесах. Вышла со стаканом на улицу, села на разогретый предвечерним солнцем деревянный стул и уткнулась в список. Худо-бедно разобрала ужасный почерк – фигу им заоблачные небеса, точно же черти, уж ангелов-то наверняка обучают хотя бы основам каллиграфии. Некоторое время раздумывала, наконец сказала себе: ладно, положим, по лестнице со стихами Чеслава Милоша[28] я и так почти всех вожу. И на Швенто Двасес иногда сворачиваю; буду теперь сворачивать не иногда. И вообще прекрасные дополнения к обычным маршрутам у меня намечаются, любо-дорого поглядеть. Осталось сочинить какие-нибудь интересные байки, чтобы людям захотелось туда вернуться – потом, в одиночестве, без меня. Симон – Вы с ума сошли? – спросил Симон. Вопрос был риторический. Он и сам прекрасно понимал, что никто ни с чего не сошел. Просто был потрясен, очень сердился и одновременно опаздывал на репетицию, а это уже ни в какие ворота. Перебор. Сел на подоконник, закурил, не спрашивая разрешения: окно нараспашку, переживут. Всем же будет лучше, если я побыстрей успокоюсь. А то в сердцах черт знает чего наговорю. Наконец сказал: – Мне еще одиннадцать лет до конца контракта. Целых одиннадцать лет! У меня репетиции до конца года расписаны; с сентября начнутся регулярные выступления, график уже составлен, я с двумя клубами подписал договор. Думаете, я вот так просто все брошу? Я только-только нормальных музыкантов собрал… – Погоди, – попросила его Ханна-Лора. – Для начала просто успокойся. Не кипятись. А Кара примирительно добавила: – Никто тебя в кандалах домой не потащит. – Так вы уже притащили! – воскликнул Симон. И саркастически добавил: – Спасибо, конечно, что не в кандалах, но мне от этого не то чтобы сильно легче. Мать вашу, ну что вы наделали?! Мы так не договаривались. Нельзя вот так без предупреждения человека из жизни выдирать! Это против всех законов, правил, инструкций, да и просто здравого смысла. У меня через сорок пять минут репетиция. Новый кларнетист придет в первый раз. Он совершенно невероятный, таких не бывает. Ангел небесный, а не кларнетист. Не представляете, как я его уговаривал. Ему, оказывается рожа моя сперва не понравилась, говорит, думал, очередной сытый мальчик из богатой семьи, бездельник с артистическими фантазиями, много таких перевидал. А теперь смеется: что ж ты сразу не начал играть? Уже на второй минуте был бы твой с потрохами… В общем, главное – я его все-таки заполучил. Лучшего в мире кларнетиста! И не могу позволить себе его потерять. – А я тебе говорила, этот совсем не обрадуется, – сказала коллеге Кара. – Надо было спорить с тобой на деньги, пошла бы сейчас в кабак. Ханна-Лора молча показала ей кулак, и обе дружно рассмеялись. Но Симон их веселья совершенно не разделял. Вообще-то они, конечно, отличные. Начальница Граничной Полиции, в которую, по традиции, по уши влюблена добрая половина каждого поколения городских студентов, включая девчонок; с возрастом, к счастью, проходит у большинства. И Кара по прозвищу Небесная, глава департамента по связям с Другой Стороной, хозяйка всех тайных Путей, мастер перехода между реальностями, всегда одной ногой тут, а другой там. Уж насколько Симон был сейчас растерян и зол, а все равно заново обрадовался, что знаком с этими крутыми тетками и даже, как внезапно выяснилось, много лет работал под их руководством. Ну и вообще, чего уж там, приятно было внезапно все это вспомнить – квартиру Кары, где она однажды поила чаем их дружную группу, четверых будущих Мостов; прощальную вечеринку, которую они закатили перед тем, как отправиться в полную неизвестность Другой Стороны; торжественную церемонию составления контрактов, больше похожую на похороны времен эпохи Исчезающих Империй, как их описывают в учебниках. А заодно – всю свою предыдущую биографию, весь этот дом-милый-дом. Бабку, отца, музыкальную школу, как впервые попробовал водку на выпускном и как тогда страшно плевался; неизменно мрачного Мастера Томаса, грозу консерваторских студентов, которому он – между прочим единственный в группе! – сдал зачет по композиции с первой попытки и был официально признан новой надеждой современной музыки, еще и выпили на радостях вместе потом; первую подработку на каникулах в пляжном оркестре и девчонок в модных светящихся купальниках, готовых пойти на край света за ним, таким крутым трубачом; старенькую пани Матильду, вдову великого тенора Грушивицкого, которая по понедельникам приносила в консерваторию домашние пирожки и раздавала студентам прямо у входа, приговаривая: «Кушайте, дети, набирайтесь сил для учебы, нам хорошие музыканты очень нужны»; трехлетний контракт с филармонией Элливаля – как рад был оттуда вернуться и как потом тосковал; ореховое мороженое в кондитерской старшего брата и его огромного полосатого кота с совершенно человеческими голубыми глазами; зиму третьего года, когда над городом каждый день появлялись радуги, тогда как раз написал сюиту для саксофона и голоса в честь Смотрителя маяка, но показать никому не решился… Правильно, кстати, сделал: слабая была работа, никуда не годилась, как и все остальное, что успел сочинить в прежней жизни, до Другой Стороны. – Еще одиннадцать лет до конца контракта! – повторил Симон, с ужасом чувствуя, что вот-вот заплачет. Злость прошла, осталась только совершенно детская отчаянная обида на весь мир сразу: ну как же вы со мной так? – У меня столько планов! – сказал он. – И ладно бы просто планов. Я же только-только что-то очень важное начал понимать про музыку Другой Стороны: в чем ее колдовская сила, и откуда человеку эту силу следует брать… Ни в коем случае нельзя мне сейчас останавливаться! Рано возвращаться домой. Начальницы переглянулись. Вид у Ханны-Лоры был довольно растерянный, зато у Кары – откровенно торжествующий. И Симон наконец-то начал понимать, что она на его стороне. – Ты был знаком с Альгисом? – наконец спросила Ханна-Лора и тут же недовольно скривилась: – Ай, нет, конечно, откуда? Он же гораздо раньше подписал контракт… – Если вы имеете в виду художника, который стал Мостом в тот год, когда я вернулся из Элливаля, то да, мы были знакомы, – ответил Симон. – Но не близко, просто пару раз встречались в общей компании, потом здоровались при встрече, и все. А почему вы спросили? Ханна-Лора неопределенно пожала плечами и отвернулась; за нее ответила Кара: – Мост Альгис покончил с собой. – О господи. Не просто умер? Покончил с собой?! Как такое возможно? – Возможно вообще все. Впрочем, Альгису повезло: в последний момент он каким-то чудом оказался на маяке и умер дома, а не на Другой Стороне. Но чудеса чудесами, а риск сочли чрезмерным и приняли решение вернуть домой все Мосты, вне зависимости от даты окончания контракта. Это решение не обсуждается! – поспешно сказала она, заметив, что Симон готов возразить. И усмехнувшись, добавила: – Даже мне не дали всласть его обсудить. Но как частное лицо ты, разумеется, можешь находиться на Другой Стороне сколько захочешь, законом это, слава богу, не запрещено. – И как я вернусь, интересно? – мрачно осведомился Симон. – Я не умею сам туда проходить. – Да ясно как: я тебя отведу, – огорошила его Кара. – Поставлю на место, как книжку на полку – туда, откуда взяла. А потом, если выберешь время между своими драгоценными репетициями, дам тебе несколько частных уроков. Совершенно бесплатно, заметь! В общем, если смотреть на вопрос сугубо практически, ты скорее приобрел, чем потерял. Память о себе дорогого стоит. Полное забвение строго предписано Мостам, но для путешествующих частным порядком оно не только необязательно, но и крайне нежелательно. Слишком уж много создает ненужных проблем. – А что, можно оказаться на Другой Стороне и ничего не забыть? – опешил Симон. – Еще как можно. Скажем спасибо многим поколениям наших изобретательных контрабандистов за несколько сотен хитроумных приемов, позволяющих сохранять память при пересечении границы с Другой Стороной. И кстати, сама по себе свобода перемещения тоже великое дело. Чертовски приятно бывает обедать дома по воскресеньям, ненадолго отложив дела, поджидающие тебя на Другой Стороне! У Симона голова шла кругом от внезапно обрушившихся на него невероятных возможностей. Но в этом счастливом разноцветном тумане полыхала как огонь маяка, выла пожарной сиреной паническая мысль: репетиция! Я опаздываю на репетицию! Пока мы тут болтаем, время идет! – Я опаздываю на репетицию, – сказал он вслух. – Мне правда надо – кровь из носа, любой ценой. В любой другой день можно было бы как-то объяснить, извиниться, но сегодня же Йонас впервые придет! Мой новый кларнетист. Ну, я вам уже говорил… Если можно меня вот прямо сейчас отвести обратно, отведите, пожалуйста. А если нельзя, все равно отведите. Очень вас прошу. – Ну ты даешь! – неожиданно рассмеялась Ханна-Лора. – Сколько раз возвращала Мосты домой, все как один теряли разум от счастья и порывались целовать не только меня, но и булыжники родных мостовых. А у тебя одно на уме – репетиция! Кому рассказать, не поверят. – Просто мне очень надо, – упрямо повторил Симон. – Кларнетист у меня. Ждет. – Ладно, – сказала Кара. – Первая репетиция с новым музыкантом – дело серьезное, это даже я понимаю. Где вы репетируете? Территориально. Чтобы знать, куда выходить. – На холме Тауро, – просиял Симон. – А что, правда можно?.. – Нельзя, – сурово отрезала Ханна-Лора. – Порядок есть порядок, сперва надо официально закрыть контракт. – И, улыбнувшись, добавила: – Но если тебе очень надо, ладно, будем считать, что сегодня за тобой никто никуда не ходил. Не успели, забегались, закрутились, прошляпили. Встретимся завтра после обеда, так что, будь добр, на это время ничего не планируй, а если уже запланировал, отмени… Да не смотри ты на меня с таким ужасом! На пару часов встретимся, чтобы оформить нужные документы и просто поговорить, а потом делай что хочешь. Никто тебя на цепь не посадит. Ты вообще-то не беглый преступник, а герой. – Холм Тауро – очень удачное место, тебе повезло, – деловито заметила Кара. – Не только не опоздаешь, а еще раньше времени придешь. Там на склоне как раз недавно открылся новый Путь. Я сперва думала, как всегда, ненадолго, но Сте… В общем, никто так и не стал его закрывать. Как специально для тебя постарались. Идем, счастливчик, что с тобой делать. Если уж твой кларнетист ждет. * * * Кара вернулась почти сразу. Сказала: – Отличный мальчик, очень легко прошел. И язык прикусил грамотно, почти ничего не забудет. Быстро всему научится, войдет во вкус, будет бегать туда-сюда… – А ты-то чему так радуешься? – спросила Ханна-Лора. – Тому, что все опять пошло не по моему плану? – И этому тоже, – честно призналась Кара. – А еще больше самому факту существования этого мальчика. Люблю таких безумцев, на них держится мир. Плевать, где там какая сторона, что я внезапно вспомнил, о чем забыл, сами разбирайтесь сколько у вас реальностей, и в какой из них мы сейчас находимся, а у меня репетиция! И новый кларнетист. Подошла к окну, долго стояла, смотрела на площадь Восьмидесяти Тоскующих Мостов, где радостно бурлила, переливаясь всеми модными цветами сезона, праздная вечерняя толпа. Наконец сказала: – У меня душа не на месте с тех пор, как узнала про Альгиса. Сама знаешь, я-то очень люблю нашу Другую Сторону, часть моего сердца всегда там. И чувствовала себя паршиво, как если бы возлюбленный оказался злобным убийцей. Замучил ни в чем не повинного человека теми же самыми ласковыми руками, которыми вчера меня обнимал. Вроде бы понимаю, что Другая Сторона сама по себе не добра и не зла, как и любое другое место, вопрос только в том, подходит оно тебе или нет. И еще в том что ты делаешь, когда место тебе не подходит – упорствуешь в ненависти или открываешь сердце трудной и безнадежной, как кажется поначалу, любви. То есть, ясно, что дело не в Другой Стороне, где угодно могла такая беда случиться; и случаются, собственно, нам ли с тобой не знать. Но мне все равно было горько. И вдруг – как будто специально для меня, по заказу! – появляется этот прекрасный дурацкий мальчишка, для которого весь смысл и все счастье сейчас там, на Другой Стороне. И меня наконец отпустило. Равновесие восстановлено. Все встало на места. * * * До начала репетиции оставалось еще десять минут; на самом деле, даже больше: Ганс всегда опаздывает почти на четверть часа. Он крутой музыкант и вообще отличный, но приходить вовремя просто физически не способен, как, скажем, проникать сквозь стены или летать. В общем, особо спешить никакого смысла, но Симон все равно бежал вверх по склону холма – просто от избытка чувств, среди которых были и восторг, и смятение, и торжество, что сумел настоять на своем, и запоздалая радость от возвращения памяти о настоящем доме, и неведомое ему до сих пор ощущение полноты. Офигеть, – думал Симон, – я же теперь кучу всего важного помню и уже не забуду: как минимум, всю нашу классику. И зарубежную тоже помню. И даже авангард, включая некоторые малоизвестные эксперименты – у меня же по современной музыке всегда был высший балл! А раньше только смутно мерещились какие-то странные, ни на что не похожие, но такие родные, естественные для меня мелодии; не понимал, откуда они берутся, думал даже – может, во сне начал сочинять? Но теперь-то ясно, что это было: просто нашу, знакомую с детства музыку вспоминал. И если теперь соединить мои знания с этой невероятной, темной, сокрушительной мощью музыки Другой Стороны… мама дорогая, это что же получится? Это же будет такое… такое будет! И ангелы заплачут на небесах от белой ангельской зависти. И попросят ноты списать. Симон рассмеялся вслух и побежал еще быстрее, вприпрыжку, хотя раньше терпеть не мог взбираться на этот чертов холм даже по удобной лестнице, спортсмен из него был тот еще, в смысле вообще никакой. Но сейчас, похоже, гравитация частично утратила над ним власть. На бегу Симону показалось, что кто-то целует его в макушку; ощущение было таким явственным, что он остановился и обернулся. Но позади не оказалось никого, только в воздухе кружились два кленовых листа, красный и желтый, как осенью, хотя на дворе июнь. От ранней жары, что ли, так быстро засохли? – удивился Симон и тут же выбросил листья из головы. Отправился дальше, вверх по склону к репетиционной студии, на ходу прикидывая, с чего сегодня начинать. А листья продолжали кружиться в воздухе, не опускались на землю. Желтый свернулся в трубочку, что у листьев означает громкий задиристый хохот. «Я давно привык, что ты ни одной девчонке проходу не даешь, а теперь и мальчишкам тоже?» – отсмеявшись, прошелестел желтый лист на никогда прежде не существовавшем, буквально только что, исключительно смеху ради созданном языке сухих листьев, и красный ответил: «Такова уж моя демоническая природа. Я исполнен любви». Эва Из всех искусств важнейшее – говорить себе: «Подумаю об этом завтра», – каждый день, утром и вечером, и еще столько раз, сколько понадобится. Долдонить, как попугай. Эва отлично освоила метод Скарлетт О’Хары, считала себя мастером контролируемого девичьего легкомыслия, думала, так будет всегда. «А вот прошлой ночью… – потом. – Но ведь было же… – потом разберемся. – Но как же?.. – а вот так. – Он исчез! – ну, исчез, бывает. – И футболка в крови! – ничего, отстираю или выкину к черту. Но завтра. Потом, все потом, дорогая. Я сказала: потом!» Примерно такими внутренними диалогами Эва развлекалась три дня подряд и была твердо намерена продолжать в том же духе. И продолжала бы, если бы не картина в кабинете Тамары.