Сколько Эва работала в этом рекламном агентстве, на стене в кабинете хозяйки висела картина ее мужа, печальный плюшевый заяц, черный на черном фоне, только глаза светло-серые, пронзительные, живые, совершенно человеческие глаза. Этот заяц поначалу страшно нервировал Эву, казалось, где бы она ни села, куда бы ни отошла, он следит за ней с таким специальным строгим сочувствием, с каким, наверное, дежурный ангел записывает в книгу судеб наши каждодневные прегрешения; никакой книги судеб, ясное дело, нет, и соответствующей ангельской должности тоже, да и грехов не бывает, только естественные для человека слабости и заблуждения, но заяц-то есть. И смотрит, гад. Однако со временем Эва привыкла к печальному черному зайцу с человеческими глазами, даже полюбила его – сперва как неизбежное зло, за то, что не очень злое, могло быть гораздо хуже, а потом, постепенно – всем сердцем, как тайного друга. Иногда специально изобретала повод зайти лишний раз к Тамаре, чтобы с ним повидаться. И сегодня, воспользовавшись Тамариным отсутствием, зашла. Секретарше сказала, что якобы отыскать какие-то эскизы, а на самом деле навестить зайца. Подмигнуть ему, благо никто не видит: «Давно не виделись, привет». Но картины с зайцем в кабинете не было. И вообще никаких картин, только голые псевдокирпичные стены модного оттенка «селадон»[29]. Какое-то время Эва просто стояла и смотрела на стену. Потом развернулась и вышла, даже не прихватив для конспирации какую-нибудь бумажку с Тамариного стола, а это уже ни в какие ворота, так распускаться нельзя: сказала, что пришла за эскизами, значит, унеси с собой хоть что-то похожее на эскиз, жизнь среди людей требует логичного, последовательного поведения, ну что ты как маленькая. Но Эве было плевать. Спросила у секретарши: – А куда подевалась картина? В общем, заранее предчувствовала ответ, но все равно содрогнулась, когда та растерянно переспросила: – Какая картина? В кабинете пани Тамары никогда не было картин. – Понятно, – кивнула Эва. По идее, надо было высказаться более развернуто, как-нибудь объяснить свой странный вопрос, извиниться за рассеянность, сослаться на бессонницу, сказать, что перепутала с чьим-то еще кабинетом, но на эти ритуальные пляски у нее не было душевных сил. Ушла из офиса, забив на незаконченные дела, чего обычно себе не позволяла: хочешь жить без лишних, ненужных, неинтересных рабочих проблем, не создавай их сама, такое у нее было правило. Эва всегда его соблюдала – до сегодняшнего дня. Но елки, бывают такие моменты, когда не до правил. Вообще не до чего. Засела на открытой кофейной веранде неподалеку от офиса. Кофе там был не очень, зато всегда малолюдно. И совершенно пусто в разгар рабочего дня. После некоторых колебаний взяла телефон и позвонила Мете, внештатной художнице из агентства, которую считала чем-то вроде подруги. «Чем-то вроде» – только по той причине, что не могла позволить себе иметь настоящих близких друзей. Слишком велика была та часть Эвиной жизни, которую ни с кем нельзя разделить, а значит нет смысла имитировать близость. Люди, рядом с которыми весело, интересно и приятно иногда проводить время, это приятели и приятельницы. Надо называть вещи своими именами, последнее дело – врать себе. Но, в общем, Мета была что надо – спокойная, рассудительная, надежная и одновременно крепко повернутая на снах. Даже что-то там такое хитрое практиковала, не то контролируемые сновидения, не то наоборот, неконтролируемое бодрствование, похожее на сон; Эва ее особо не расспрашивала, но держала в уме, что с Метой в принципе можно говорить о серьезных вещах: она не тупая и не пугливая. И если кто-то мог сейчас помочь Эве, рассеять ее сомнения, то только она. – Помнишь, мы с тобой как-то говорили, что иногда люди путают сны с реальностью? – не поздоровавшись, спросила Эва. – Ну, не могут потом понять, изменила жена или это просто приснилось. И даже после того как поймут, продолжают сердиться, потому что воспоминания так достоверны и свежи… – Помню, конечно, – ответила Мета. – А что? – Со мной случилось нечто подобное. Правда, мне, слава богу, никто не изменял. Но оно и плохо: расспросить некого. Неудобно к людям лезть с такими вопросами, будут потом коситься, как на полную дуру. – Это да, – тоном знатока подтвердила Мета. – На тебя вся надежда, ты такие штуки понимаешь лучше, чем я. Поэтому скажи мне пожалуйста: мне приснилось, что у нашей Тамары муж – крутой художник, и все стены в его картинах? Или он все-таки есть? – Приснилось, конечно, – сказала Мета, и Эва почувствовала, как она улыбается на другом конце условного провода. – Зачем Тамаре какой-то муж? Она же вообще не по этому делу. Не по мужикам, я имею в виду. А как ты думаешь, почему она постоянно торчит в Норвегии? У нее там такая девчонка, что – ой! Эва почувствовала, как холодеют ее ноги, а в ушах пульсирует кровь. Но нашла в себе силы бодро сказать: – Вот я и думаю: бред собачий, ни хрена не сходится. Откуда у Тамары муж? Но картины этого несуществующего мужа помню в таких подробностях, как будто каждый день их рассматривала на протяжении многих лет. Ерунда полная, но мне начало казаться, что я схожу с ума. И спросить кого-то неловко. Хорошо, что с тобой поговорила. Ты меня натурально спасла. – Бывают сны, которые кажутся реальней всякой реальности, – согласилась Мета. – На самом деле здорово, когда такие снятся, хотя с непривычки они могут испугать. Если снова что-то такое случится, звони, не стесняйся, в любое время. Уж я-то знаю, как иногда бывает невыносимо молчать о самых важных вещах. – Спасибо, – сказала Эва. – Ты права. Совершенно невыносимо. Что бы я делала без тебя! Спрятала телефон в карман, закурила. На самом деле ей сейчас хотелось кричать, но толку от этого крика. Разве что прохожих развлечь. Возвращаться в офис, где больше не было картины с черным печальным зайцем, казалось невозможным, чудовищным. С другой стороны, – подумала Эва, – этот несчастный офис – всего лишь малая часть огромного мира, который уже весь, целиком изменился, хочу я этого или нет. Поэтому вернулась и села за компьютер. Но о работе не было речи, просто тупо пялилась на экран. Наконец решила выйти покурить – может, удастся собраться с мыслями – рабочими, а не паническими, как сейчас. Достала из сумки машинку и пачку табака, чтобы сделать сигарету. Из пачки выпал белый картонный прямоугольник, чья-то визитка, порядком измятая. Как она попала в табак, можно особо не гадать: в рабочих и домашних делах Эва старалась поддерживать упрощающий жизнь порядок, зато во всех ее сумках – видимо, для баланса – традиционно царил адский бардак. Ни имени, ни фамилии на визитке не обнаружилось, зато в нижней части мелким курсивом зеленого цвета, столбиком, сразу на шести языках, кириллицей и латиницей вперемешку было отпечатано: «Арт-директор». И местный телефонный номер – совершенно обычный. В смысле без каких-нибудь красиво повторяющихся цифр. – Арт-директор! – изумленно сказала Эва. – Арт, мать его, директор! – и расхохоталась, уронив голову на стол. Это, конечно, была скорее истерика, чем настоящее веселье, но когда истерика все равно неизбежна, лучше уж смеяться в запертом кабинете, чем кричать на улице. Так что, можно сказать, неплохо все получилось. Гораздо удачней, чем могло. А отсмеявшись, набрала номер. Заранее приготовилась услышать обещанный голос робота: «Абонент недоступен». Но ей не обломилось даже робота, только долгие гудки. Вот тогда Эва рассердилась по-настоящему. Зачем дразниться? Подсовывать визитку в тот момент, когда у меня мир на куски разваливается, предлагать руку помощи, а потом не подходить к телефону? Ну кто так делает вообще?! Злость, впрочем, оказалась отличным лекарством от сковавшего ее оцепенения. Мигом разгребла дела, даже назначенную встречу с клиентом не стала отменять. В разгар деловой беседы почувствовала, что в кармане вибрирует телефон, мстительно подумала: «А теперь я не могу разговаривать!» Почему-то была совершенно уверена, что ей перезванивает «арт-директор», и натурально упивалась торжеством, хотя, положа руку на сердце, душу была готова продать за возможность рассказать ему, что творится. И спросить: «Как же так?» И спрашивать, спрашивать, спрашивать, пока не добьется такого ответа, с которым можно жить дальше. Потому что не жить дальше ей никак нельзя. Потом, проводив клиента, проверила телефон. Никаких неотвеченных входящих звонков там не было. Зато обнаружилась смс с незнакомого номера: «Возвращайтесь сегодня домой пораньше, я вам еще про Черную Руку расскажу». Эва показала телефону кулак, но собралась и вышла так быстро, словно за ней гнались все демоны ада. Хотя, если разобраться, это она сама сейчас за одним из них гналась. Такси не вызвала только потому, что в час пик пешком быстрее. И даже плеер в уши не сунула впервые за много лет, просто забыла, что он вообще есть. Сперва подумала, что напрасно спешила: в квартире было тихо, окна закрыты шторами, никаких следов чужого присутствия. Эва уже так устала качаться на этих дурацких эмоциональных качелях, от радости к разочарованию и обратно, что не почувствовала вообще ничего. По привычке сразу пошла на кухню и замерла на пороге: в кухне клубился туман. То есть даже не так, вместо кухни был только туман, густой, серебристо-молочный, совершенно непроницаемый – стоит вытянуть руку, и пальцев уже не видно. Красиво – слов нет. Но и ужас кромешный. Нельзя так пугать людей. Вот просто нельзя. – Так нельзя! – сказала вслух Эва. Хотела сердито, но получилось настолько жалобно, что самой стало не по себе. Села, где стояла, прямо на пол в коридоре и заплакала – впервые за так много лет, что подсчитывать страшно. Столько вообще не живут. – Извините, – сказал знакомый голос. – Я не хотел вас пугать. Даже в мыслях такого не было. Наоборот, собирался сварить вам кофе, но сдуру присел на ваш кухонный диван. Он у вас какой-то нечеловечески уютный, такие надо запретить на законодательном уровне. Это не диваны, а натурально ловушки: на них все засыпают, утратив волю. А я, к тому же, зверски устал… А почему вы ревете? Вам не положено. Вы для ревы-коровы слишком круты. – Сами корова, – огрызнулась сквозь слезы Эва. – Хочу и реву! Имею полное право: пришла домой после совершенно идиотского дня, а у меня кухня исчезла. Это вообще ни в какие ворота – чтобы вместо кухни один туман! – Нечаянно получилось, – покаялся ее гость. – Говорю же: устал. Набегался. А от сильной усталости со мной такое порой случается: превращаюсь в туман. Но конечно в гостях подобные номера устраивать – ни в какие ворота, это я понимаю. Просто пока неважно себя контролирую: опыта мало. Но это, говорят, поправимо, проходит само. Вас, кстати, тоже касается. Не горюйте, что все слишком сложно и непонятно – вам только кажется от недостатка опыта. А он придет, никуда не денется. Вернее, это мы с вами никуда от него не денемся, даже если спрячемся под диван. – Лично я под диван прятаться не собираюсь, – сказала Эва, утирая остатки слез подолом юбки. – Потому что, во-первых, я храбрая. А во-вторых, задница не пролезет, я уже проверяла. Но не от опыта пряталась, а уронила ключи. – Насчет задницы вам виднее, но вы и правда храбрая, – согласился гость, помогая ей подняться с пола. – Даже храбрее меня. Хотя я в свое время тоже был вполне ничего. В кухне не осталось никаких следов тумана, теперь даже не верилось, что он буквально только что был и так ее напугал. Гость усадил Эву на пресловутый диван-ловушку, а сам разжег плиту и поставил на нее большую медную джезву. У Эвы в хозяйстве такой не было – с собой, что ли, принес? – Спасибо, что пришли, – сказала ему Эва. – Мне сегодня здорово не по себе. Обнаружила, что мир изменился. Необъяснимо. Совсем. – Мир все время меняется, – флегматично заметил гость. – Да. Но не так! Помните, я вам говорила тогда, на набережной, что умирающий, который… которого… в общем, вы поняли, тот человек – очень похож на художника, мужа моей начальницы? А сегодня выяснилось, что никакого мужа у начальницы нет. И вроде даже быть не могло, ей девочки нравятся. Но я-то помню: муж был! И самое главное, были его картины. Я много их видела. В основном, репродукции в каталогах, но и несколько оригиналов тоже. Например, черного зайца. А теперь заяц исчез. И Тамара больше не замужем. И вообще… – Надо же, как вам повезло, что вы были знакомы! – обрадовался он. – Удивительное совпадение, редкий шанс! – Редкий шанс чокнуться, так, что ли? – мрачно спросила Эва. – Именно! На собственном опыте, не с чужих слов узнать, как реальность закрывает прорехи, оставленные невозможными событиями, как она путает карты, как заметает следы – слушайте, да это фантастическое везение! – Не знаю, – вздохнула Эва. – Мне так сейчас не кажется. С этим я не могу совладать. – Не прибедняйтесь. Вы даже со смертью совладать можете. Значит, все остальное – вообще не вопрос. – Смерть мне понятна. Я с ней близко знакома и постепенно научилась ее не бояться – ни одну из них. Когда провожаешь других, становится не до страха за себя. Но полное исчезновение человека и внезапное изменение судеб его близких – нет, не понимаю. И согласиться с этим никак не могу. Взять ту же Тамару. Я же помню, как она рассказывала о муже, показывала его картины, любила его, наверное… – наверняка! В любом случае, он был важной, огромной частью Тамариной жизни. А теперь вдруг – хлоп! – никакого мужа никогда не было. И значит, Тамара больше не та, какую я знала. Совершенно другая женщина, не сформированная опытом этой любви. Полная подмена! – Да не то чтобы такая уж полная. Не мне вам объяснять: человек – это сознание. Живет – оно. А личность и опыт при этом могут быть какими угодно, как пальто в которых мы выходим на улицу. Пальто – это, конечно, довольно важно, но гораздо важнее, кто в нем идет. Так что и ваша Тамара, считайте, просто переоделась. Только и всего. – Вот это в меня совершенно не помещается, – призналась Эва. – И кажется, я не хочу такое в себя помещать. Не желаю даже думать об этом. Мне давно не было страшно, а сейчас – да. Раньше чувствовала, что твердо стою на ногах: если уж даже смерть для меня – простая, понятная штука, с которой я могу справиться, значит, вообще ничего страшного в мире нет. А оно все-таки есть, оказывается. Очень непросто и даже как-то оскорбительно осознать себя настолько игрушкой в руках реальности, где, как внезапно выяснилось, моя жизнь в любой момент может подмениться какой-то другой, и я ничего не буду об этом знать. Может, она уже и менялась? Причем не раз? – Может, – пожал плечами гость. – Этого я не знаю даже о себе. И никто не знает. Но в итоге-то здорово вышло. Вот вы, вот я, вот кофе, вот сегодняшний день – все такие, какими стали в результате смены множества судеб, или наоборот, одной-единственной, неизменной. В любом случае отлично сидим. Снял джезву с огня, разлил кофе по чашкам. Подмигнул Эве, сказал: – На самом деле вам не огорчаться надо, а радоваться. Мир изменился, а вы по-прежнему помните предыдущую версию. Сами могли бы дотумкать, что это означает: вы больше не игрушка в руках реальности. Вы – игрок. – Можете представить, дотумкала, – невесело усмехнулась Эва. – Еще днем. Но почему-то меня это совсем не утешило. Тамару очень жалко – ту, прежнюю, которой на самом деле никогда не было, а я ее помню, отличная тетка. И черного зайца жалко – до слез! – Зайца? – нахмурился тот. – А, понятно, картину. Но тут ничего не поделаешь. Жизнь полна сожалений об утраченном навсегда – любая! Моя, кстати, тоже. Но не ими одними полна. Так что вопрос только в том, что у нас есть, кроме сожалений. По-моему, дофига. Начиная с этого кофе и заканчивая властью над миром. Ну что вы так смотрите? Да, я нахал. Считаю, что власть над миром в моих руках. И вам от всего сердца рекомендую занять аналогичную позицию: она стратегически выгодна. И тактически тоже. И вообще так веселей. А мир на наш выпендреж снисходительно смотрит сквозь пальцы: он еще и не таких придурков видал… Попробуйте кофе. Что я, зря старался? На незнакомой, между прочим, плите! Эва сделала над собой усилие, хотя казалось, ей сейчас не то что кофе, капля воды в горло не полезет, такой там стоял скорбный комок. Но ничего, как-то проглотила, почти не чувствуя вкуса – сперва один маленький глоток, за ним второй, сама не заметила, как выпила половину чашки. Сказала: – Кажется, очень вкусно. Но мне бы сейчас, пожалуй, чего покрепче. – Например, крепкого сна, – согласился ее гость. – Это самое лучшее, что можно придумать. Пока мы спим, разные невыносимые тайны, сводящие нас с ума, сами каким-то удивительным образом превращаются во вполне выносимые. Уж я-то знаю! Не представляете, сколько ужасных тайн я в свое время вот так… заспал. – Вы издеваетесь? – устало спросила Эва. – На часах восемь вечера, я только что целую бадью кофе выпила, какой может быть сон? Я, по-моему, теперь вообще сутки спать не смогу – такое творится! Мир ежесекундно меняется, судьбы перемешиваются, мы как цветные стекляшки в калейдоскопе, который трясет невидимая рука, а вы говорите… Эти слова она произносила уже с закрытыми глазами, оползая на кухонный диван, который до сих пор считала твердым, неудобным и совершенно неподходящим для сна. Но стоило этому типу похвалить снотворные свойства дивана – и вот пожалуйста, действительно стало невозможно сидеть тут и не задремать. Вот бы кому работать в рекламе! Арт-директором, да.