Я закрыл шкаф и перешел к комоду. Веселенькое нижнее белье. С забавными надписями и диснеевскими персонажами. Размер Изабель, но стиль совсем не ее. Даже близко не похож. 10:34. Я вспомнил о спрятанном телефоне в квартире Изабель. Часто ли она проделывала такой трюк? Я полностью выдвинул ящики комода. К донышку одного был прилеплен скотчем листок бумаги. Я проверил время. 10:36. Я аккуратно открепил листок с деревянного донышка. Записка. На часах 10:38. Я задвинул ящики. Сбежал по лестнице в гостиную. Решил вернуться за фотографиями. Тишину комнаты пронзил резкий писк домофона. Я замер. Звук повторился. Звонили в дверь. Затаив дыхание, я медленно вышел в прихожую. За дверью стоял мистер Рид, начальник охраны здания. Багровый и запыхавшийся. – Какого черта мне ничего не сообщили? Что происходит? – Простите, мистер Рид. Я подозревал, что дело пустяковое, вот и решил вас не беспокоить. – А меня очень беспокоит, что два кос… – Он запнулся. – Кост… – Он взял себя в руки и чуть ли не по слогам произнес: – Два констебля шастают по зданию, а меня не уведомили. Он прерывисто втянул в себя воздух. – Пожалуйста, осмотрите квартиру сами. Ложная тревога. Он смерил меня взглядом: – Я вас откуда-то знаю. – Вряд ли, – решительно заявил я. – Мне только что позвонили. Похороны закончились, меня вызывают в резиденцию Росситеров. – Я зашагал по коридору, чувствуя, как взгляд Рида буравит мне затылок. Подошел к лифту, раз семь нажал кнопку вызова. И стал ждать. В окошке над кнопкой медленно сменяли друг друга цифры этажей. Я не оборачивался. Когда лифт достиг сорок третьего этажа, меня охватило предчувствие, что в кабине кто-то будет. Керник, Росситер, два констебля… Я ждал. Двери лифта открылись. Пусто. Я вошел в кабину и нажал кнопку вестибюля. – Стойте! – Мистер Рид почти бежал ко мне. – Погодите! Я возненавидел себя, но придержал дверь. Рид подбежал к лифту, тяжело дыша и обливаясь потом. – Ключ! – Разумеется. – Я достал карточку и вручил ему. Он отступил. Двери закрылись. На тридцать пятом этаже я сообразил, что не дышу, и попытался втянуть в себя воздух. Получилось. Пока лифт спускался, я теребил записку, найденную в пентхаусе. Двери открылись. Быстрым шагом я пересек вестибюль, через главный вход выбежал на Динсгейт. Записка прожигала дыру в кармане. На улице стояли полицейские машины. Мне почудилось, что я узнаю лица патрульных. Я отошел подальше от высотки, свернул в узенький переулок. Посмотрел, не идет ли кто за мной, прислонился к стене. Продышался. Достал листок из кармана, развернул его дрожащими пальцами. Увидел надпись ярко-красными чернилами: «НИКТО НИКОГДА НЕ УЗНАЕТ». 5 В восемь лет я начал отвоевывать свою свободу. Начал лгать, преследуя собственные цели. Я ловко обвел всех вокруг пальца. И в последний раз виделся с сестрой. Ей больше не мерещились зловещие тени в ночи. Тени стали человеком, который тянулся погладить Энни по голове. Она считала, что ее фантазии вдохнули в него жизнь. Однажды она испуганно, настойчиво прошептала мне на ухо: «А когда мне что-то снится, оно потом сбывается?» Трудно подыскать слова, чтобы объяснить, какими беспомощными чувствуют себя воспитанники детского дома. Все подвержено внезапным переменам, от режима дня до спального корпуса, в который тебя направляют. Неизменными остаются только имена, хотя даже они кажутся не совсем впору, как ветхие обноски с чужого плеча – не признак индивидуальности, а клеймо на всю жизнь. Прощальная издевка тех, кому мы были не нужны. Когда мы с Энни простились с прежней жизнью, стали еще беззащитнее, я понял, что забота о нашем благополучии – всего-навсего иллюзия. Невысказанная ложь, в которой нам приходилось жить. На встрече с очередной парой приемных родителей я держался строптиво и неприветливо. Мне задавали вопросы, а я пожимал плечами, угрюмо сопел и бормотал себе под нос. Отошел подальше от сестры и не смотрел на нее. Чувствовал на себе ее взгляд. Она повернула ко мне лобастую умную головку. Решила, что я сержусь за вечно сползающие гольфы, стала их подтягивать. Нам велели поиграть вместе. Мы подошли к коробке с игрушками. Энни заглянула внутрь. Как только она собралась высыпать игрушки на ковер, я ее оттолкнул. Она шлепнулась на пол и удивленно раскрыла глаза. Потом опустила голову и тихонько заплакала, прикрывая лицо руками, как учила нас мать. Я швырнул в сестру игрушкой и обругал словом, услышанным от старших мальчиков. Потом отвернулся и стал играть один. Так сильно сжал пластмассовую фигурку в кулаке, что раздавил ее. Мужчина поднялся с дивана, подошел к Энни, взял ее на руки и стал утешать: – Ну-ну, все хорошо. Процесс удочерения начали в тот же день. Новые родители Энни не жалели, что разлучают ее с братом, драчуном и задирой. Вскоре ее образ поблек в памяти. После того как сестру забрали из «Оукс», она много лет мерещилась мне повсюду. На улицах, в проезжающих автобусах, в барах. Я присматривался ко всем девушкам ее возраста, да и сейчас часто замечаю ее черты во всех. Она – Джоанна Гринлоу и Изабель Росситер. Она – Кэтрин и Сара Джейн. Я решил стать детективом, чтобы разыскать ее и объяснить свое поведение. Потом выяснил, что она живет где-то в окрестностях Манчестера, и на этом прекратил поиски. К сожалению, она нашла меня. Я нащупал в кармане письмо, которое передал мне Сатти. Письмо прислали в управление после того, как меня отстранили от работы. Письмо от сестры. Я развернул его, но читать опять не смог. К глазам подступали горячие слезы стыда. Я заглянул в конец. «Энн» – так она подписалась – увидела мое фото в газете. «Коррумпированный детектив Эйдан Уэйтс». Она сразу же меня узнала. «Ты мой брат, я тебе помогу», – писала она. Я сложил письмо, зная, что не стану отвечать. Я вышел из переулка и поглядел по сторонам, пытаясь прогнать мрачные мысли. О девушках в детдоме, которые резали и калечили себя. Иногда сбегали. Спустя несколько дней, недель или месяцев они возвращались, пристыженные и опозоренные. Некоторых мы больше не видели. Мрачное серое утро превратилось в мрачный серый день. Тротуары заледенели, сквозь подошвы ботинок тянуло холодом. Я думал о прошлом. О радужных вспышках перед глазами. О детстве и юности. О жутких провалах в памяти. О том, что никогда не увижусь с сестрой. Вспоминал Изабель. Ей было страшно. И одиноко. А потом она умерла. 6 Панихида наверняка закончилась. Неосознанно я поехал к монастырской церкви. Она находилась примерно в четырех милях от города. Я думал об Изабель и сам не заметил, как туда добрался. Меня не оставляли мысли о записке, найденной в пентхаусе Росситера, о сообщениях, впечатанных в разбитые зеркала. Я постоянно задавался вопросом: «О чем никто никогда не узнает?» Наверное, поначалу кварталы дешевой застройки близ монастыря смотрелись неуместно. Теперь же неуместным выглядел сам монастырь. Архаичная демонстрация величия и могущества Всевышнего, которого мир в одночасье объявил несуществующим. Не так давно монастырский комплекс отреставрировали, но миллионные средства на реставрацию предоставила не Церковь, а фонды по охране культурного наследия. Теперь здесь проводили конференции, а сегодняшняя панихида была гражданской. У церкви еще стояли люди. Среди них выделялась группа сверстниц Изабель. Элегантные черные платья, ярко-красная помада, черные вуалетки. Какими подругами были эти девушки? Какими они вырастут? Почему они не уходят? Привлекают внимание фотографов? Тут я заметил, что одна из девушек утешает плачущую подругу, и устыдился собственных мыслей. Два патрульных не подпускали к церкви репортеров. Смутно знакомый мне журналюга с лицом пронырливой ищейки сидел в машине, что-то говорил в телефон – наверное, надиктовывал материал в номер – и с любопытством косился в мою сторону, пытаясь сообразить, кто я такой. Я для них – вчерашний день. В газетах не сообщалось, где именно похоронят Изабель, но догадаться было несложно. Гортонское кладбище находилось в нескольких минутах езды от монастыря. Катафалк еще стоял рядом с черными автомобилями, на которых прибыли родственники и друзья. Я припарковался на обочине, как можно дальше от главного входа. В душе закипал гнев. Какой-то фотограф, вооружившись камерой с длиннофокусным объективом, вылавливал из толпы известные лица. На кладбище оказалась еще одна похоронная процессия. Погода вполне соответствовала траурному настроению, и я присоединился к скромному кортежу скорбящих. Их было человек пять, не больше, но я опустил голову пониже, сделал несчастное лицо, и никто не обратил на меня внимания. Футах в ста от нас гроб Изабель уже опустили в могилу. Люди собирались небольшими группами, разговаривали, обнимались. Некоторые стояли в одиночестве. Многие направились к черным автомобилям. Распорядительница похорон пожимала руки родственникам и выражала соболезнования. Я вспоминал Изабель. Как она сидела в беспамятстве, сжимая голову руками. Как теребила шарф на шее. Как толкала меня локтем и смеялась резким, отрывистым смехом. Вспоминал застывшее в смерти выражение ее лица и широко раскрытых глаз. Вспоминал неестественно-темные вены под белой кожей. Наполовину почерневшее тело, полное боли. Запах секса, глубокие надрезы на внутренней стороне бедер. С болью вспоминал фотографии, обнаруженные в ящике ее письменного стола. Веселую семнадцатилетнюю девушку в компании хохочущих друзей. Среди тех, кто еще стоял у могилы, я с удивлением узнал детектива Керника. Вместо того чтобы стоять у входа на кладбище, в темных очках и с гарнитурой в ухе, он присутствовал на похоронах как друг семьи. Темноволосая женщина и юная девушка рядом с ним, скорее всего, его жена и дочь. Он много лет работал на Росситера, но я и не подозревал, что они такие близкие друзья. Его дочь, сверстница Изабель, не скрывала своего горя. Может, они дружили? Керник обнял ее за плечи, и меня кольнула совесть. Когда он придирчиво расспрашивал меня на лестнице в управлении, пытаясь понять, спал ли я с Изабель, то проявил больше отеческой заботы, чем Росситер. А утром он просил меня не приходить сюда, потому что не хотел сегодня исполнять служебные обязанности. Он ласково отвел девушку от могилы и кивнул темноволосой женщине. Жене? Все вместе они пошли к выходу. Мой взгляд скользнул по одинокой девушке в черной шляпке и темно-сером пальто. Она стояла у могилы, обняв себя за плечи, источая скорбь. На нее покосилась какая-то парочка, и оба тут же заволновались, будто увидели какую-то знаменитость. Девушка не поднимала головы и не замечала ничего вокруг. У нее были такие же заостренные черты лица, как у Изабель, и светлые волосы, только на тон темнее. Старшая сестра, вернувшаяся беглянка. С глубоким вздохом она отошла от могилы и направилась к выходу, но тут появился Дэвид Росситер. Ее отец. Я не сразу его узнал. Волосы встрепаны, будто он их беспрестанно ерошил, усталое лицо осунулось и опухло. От слез.