— Это, между прочим, ни я бегал с голым задом по комнате отеля. — Да ты еще хуже, чем он, Костя. Ему хотя бы нравится эта самая Людочка. Просто она не спит с ним, вот он и сорвался. А тебе она даже не нравится, лишь бы только потеплее устроиться за ее счет. — Не правда, она мне очень нравится, — вырывается раньше, чем я успеваю подумать. Какое-то время мы с Мариной молча смотрим друг на друга, и я отворачиваюсь первым, не выдержав холодного металла в ее глазах. Зарываюсь руками в волосы. Почему это вообще происходит? Почему мы все это обсуждаем? Какого хрена, я оправдываюсь перед этой девчонкой? Мне нужна Потапенко и ее отец. Марина едва уловимо усмехается. — Спокойной ночи, Константин. Марина идет по дороге. Я смотрю ей вслед и чувствую какую-то странную недосказанность. Ничего особенного не произошло. Обычный вечер. Радоваться надо. Ведь у меня на флэшке в камере билет в новую, богатую жизнь. Людочка станет свободна, а я смогу ее утешить. Разве не об этом я мечтал? Разве не этого добивался? Вот только почему-то совсем не радостно. Появилось странное чувство вины. Уже довольно поздно, и я иду за Мариной. Нет, я не гребаный сталкер, просто хочу убедиться, что она доберется до дома без эксцессов. Стаю вдалеке, березу подпираю, наблюдая за тем, как она подходит к своему панельнику. Еще два подъезда, и она будет в безопасности. И когда я решаю покинуть ее двор, дорогу Марине преграждает дорогой спорткар. Из него выходят два студента, одного из них я уже видел, он пытался усадить в эту самую тачку Людочку. Они обступают Марину с двух сторон. На улице уже темно, во дворе никого нет. И я бы ушел, но вдруг вспомнил, что у меня ее книги и тетрадки. А еще, есть в их движениях что-то агрессивное, что-то, что мне совсем не нравится. Они далеки от тех галантных прилипал, что таскались за Людочкой. Один, что повыше ростом, подходит к Марине и бесцеремонно толкает в грудь, пинает грубо, как куклу. Второй делает тоже самое, но со спины. От увиденного меня мгновенно накрывает волной злости. Ни секунды не думая, я выхожу из укрытия. — Эй, молодые люди, вам спать не пора? «Спокойной ночи, малыши» давно отгремели по телевизору! Они на меня не обращают внимания, продолжая наезжать на девушку. — Мне курсовая завтра нужна, малая. Или я тебя на капоте прокачу, — тычет он Марине пальцем в грудь. — Срок еще неделя. Мы договаривались на неделю, — выдыхает перепуганная Марина. — Да мне насрать, — бьет он себя по штанам и громко гогочет. Возвращается к машине, уже почти садится, собираясь уезжать, когда я хватаю дверцу авто, не давая ее закрыть. — Тебе что надо, дядя? — Ты как с девушкой разговариваешь, пальцем сделанный? — Чего? — приподнимается он с сидения. — Еще раз тронешь ее, и я тебе с особым цинизмом выпишу направление к стоматологу. — Эта нищебродка что ли девушка? — дергает второй Марину за ее хвостик, да так сильно, что я почти вижу, как у нее сыплются искры из глаз. Мой любимый, дорогой сердцу хвостик… И тут я, больше всего на свете любивший своё лицо, бросаюсь на двух пацанов, совершенно не думая, что они запросто могут это самое лицо мне изуродовать. Одного я удерживаю на расстоянии, второй кидается на меня сзади, и бьет кулаком в спину. Больно... Я пытаюсь развернуться, но тут же получаю под дых от другого. Стоит отметить, что несколько моих ударов достигают цели. Но мне с размаху дают в глаз и, пошатываясь, я прыгаю на них по новой. Меня снова лупят по спине и животу, я стараюсь сопротивляться, и даже наношу серию пинков по яйцам. Но, честно говоря, силы неравны. Потому что двое на одного. И я, как это не прискорбно заметить, не Джеки Чан. И все это круто только в кино. Где-то вдалеке визжит Марина, бесконечно называя меня по имени. И когда я, вцепившись зубами в плечо одного из них, начинаю думать, что идея спасти девушку была очень благородной, но глупой, из подъезда, вооружившись скалкой, мне на подмогу несется какой-то мужик. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Глава 25 Марина У меня дома Костя смотрится, как инородный элемент. Я никогда не приводила сюда парней и теперь немного стесняюсь его. Неудобно за ободранные обои, за мамин дешевый халат, за старый чайник с клубничками. Знаю, Костя стремится к богатой жизни, гоняется за Потапенко ради должности и, наверное, его коробит все это вокруг. Он сидит на нашей старой кухне, прижимая к распухшей щеке крупный кусок мяса из морозильника, весь такой стильный и современный. Папа все еще сжимает в руках скалку и ругает правительство. Мама, как обычно, тихонько плачет. А я до сих пор не могу прийти в себя. Я так сильно испугалась за него, за себя, за своего отца, что руки трясутся. Не могу успокоиться. Впрочем, как и Костя, он всегда такой циничный и хладнокровный, а сейчас молча смотрит перед собой в стену и не шевелится. — Ты в порядке? — заботливо шепчу, прикасаясь к его разбитой брови. — Надо чем-то помазать. Эта женская нежность, никому ненужные эмоции, слабость... Все это совсем не интересно избалованному вниманием пикаперу. Но меня будто кидает из угла в угол. Иногда я хочу удушить его и никогда больше в жизни не видеть, а потом он осуждает грязную вечеринку в школьном бассейне, помогает приюту животных или дерется за честь простой официантки, и я мечтаю сжать его в объятьях, как большого плюшевого медведя. — И часто они так с тобой обращаются? — серьезно смотрит он на меня исподлобья. — Нет. Это в первый раз, — опускаю глаза. Мне стыдно, что они говорили все эти вещи, что вели себя со мной как с мусором, но это правда нашей современной жизни, где все решают деньги. Мы с ними из разных социальных слоев. И они думают, что так можно. Когда Костя получит Людочку Потапенко, он станет королем, и Махеев, и ему подобные, будут завидовать. Мы смотрим друг на друга, половину Костиного лица закрывает кусок холодного мяса, а папа начинает возмущаться громче. — Мы допустили все это, Константин! Вначале голосовали не за тех людей, потом терпели и вот получите! Олигархи и их детишки вытирают о нас ноги! Я очень боялась начинать работать официанткой, мне всегда казалось, что именно там на меня нападет какой-нибудь подвыпивший клиент, но беда пришла, откуда не ждали. Младшему сыну нефтяника я делала курсовые в течение всей учебы, но в этот раз Махеев решил выпендриться и сдать раньше всех. Лучше бы он в Лондон поехал учиться, патриот хренов. Как же я испугалась. Вроде и знакомые ребята, но эти унизительные тычки и пинки. Мне казалось, если я что-то отвечу, то Махеев ударит меня в лицо кулаком. И ему за это ничего не будет, ведь он сын уважаемого и очень богатого человека. Когда я увидела Костю и поняла, что он собрался защищать мою поруганную честь, страх за себя странным образом трансформировался в страх за него. Никто не заслуживает быть избитым двумя мажорчиками. — Чай будешь? — спрашиваю я Костю. А он мне не отвечает и внимательно следит за моей рыдающей матерью. — Не расстраивайтесь Вы так, я бы никогда не позволил тронуть вашу дочь. Эта фраза такая, казалось бы, простая, но меня подкупает. Это говорит Костя? Тот самый Костя? Сейчас он не пикапер. Как будто все это время в нем уживались два абсолютно разных человека. Не знаю откуда такая метаморфоза. Но я чувствую ее кожей. И я молчу, чтобы не спугнуть этот проникновенный взгляд серебристых глаз. Вдохнуть не могу, боюсь. На моих ресницах застывают слезы тревоги и все, что мне сейчас нужно — это Костя, смотрящий на меня так же обеспокоенно. А мама не плачет, скулит еще громче: — Это я во всем виновата. Из-за меня моя дочь страдает, работает на черти каких работах, хотя должна учиться. — Мама ты тоже много работаешь. И папа. — Это все адвокаты, — завывает мать, — сколько денег нужно на этих дармоедов. У Мишеньки было много денег и уже все это растрачено. — Мама, давай не будем, пожалуйста. Косте не интересны наши проблемы. Мама замолкает, послушно кивает. Я вздыхаю с облегчением. Не хочу, чтобы Костя знал о моем сводном брате. Эта такая болезненная и жестокая история. А Костя, он ведь в моей жизни проездом. Ни сегодня, завтра, он покажет фотографии Людочке и утешит ее, влюбив в себя. Как бы я не смеялась, знаю, что он сможет ее покорить. — Пап, спасибо, что пришел на помощь. — Дочь, я как в окно выглянул, как увидел, что творится. Ты же звонила, что подходишь. Жалко дедовское ружье на даче, — решительно вытирает он нос рукавом. — Слава богу, что дедовское ружье на даче, — повторяет за ним Костя и отдает кусок мяса маме, — не хватало еще присесть из-за этих идиотов. Он встает и разворачивается к комнате, где безошибочно угадывает мою спальню: — Пойдем-ка, ты мне все расскажешь. Когда папе и Косте удалось выгнать мажоров со двора. Мой отец, испытывая стресс, трижды спросил Озерского, кем он мне приходится. — Костя, пытается завоевать мою подругу. Он в нее влюблен. А я помогаю, — выдохнула я, держась за перила и с трудом поднимаясь по лестнице. Не знаю почему, но Озерский в тот момент нахмурился. Стоя в моей комнате, он смотрит в окно. Половина его лица опухла, а царапина над бровью вздулась. И даже таким избитым и покалеченным, Костя остается невероятно привлекательным: яркие глаза, густые темные волосы, легкая щетина, широкие плечи и высокий рост. От волнения я опускаю взгляд в пол. В свою комнату войти не решаюсь. Никто из нас так и не включил свет. Смотрю на него и ощущаю, что со мной что-то происходит. Костя по-прежнему смотрит в окно, где маленькие капельки дождя рисуют нечеткие, размытые узоры. Считаю себя умной, а на деле — обычная глупая, романтичная девчонка. Мне всего девятнадцать, а я уже взвалила на себя кучу неприятностей. Теперь они жгут руки, сердце и душу. И очевидно, что я не справляюсь. Не могу больше думать обо всем, что случилось. И Костя — это последняя капля, хочется упасть на кровать и накрыть лицо подушкой. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Не слышать, как снова плачет мама, как туда-сюда ходит отец. А еще я не представляю, как вернуться на учебу. Марс наверняка будет требовать фотографии, а Махеев угрожать закатать в асфальт. А еще скоро зима, и я снова останусь одна. И пусть дома будут родители, но, по сути, я буду праздновать Новый год в одиночестве, также встречать Рождество. Маленькая идиотская елочка на столе, дебильные китайские фонарики на окне и однообразные концерты по телевизору. Сложно было и раньше, а теперь добавился пикапер, который опаснее, чем гребаный вирус. В многочисленных, прочитанных мной книжках, я ни раз встречала рассказы о любви. Человек выбирает привязанности, особо не спрашивая у разума. Мой разум, похоже, впал в кому. Иначе, как объяснить, что когда избитый по моей вине Костя поворачивается, пересекает комнату и укрывает меня в теплых объятьях, я прижимаюсь к нему сильнее. Его сухие губы касаются моего холодного лба, и я не могу дышать. Потому что забыла, как это делать. И нет в этом ничего пошлого. И грязного тоже нет. Я ведь прятала все это: нежность, чуткость, ласковость. Не шевелюсь, и, попав в капкан его рук, согреваюсь. — Я эгоистичная сволочь, — шепчет вдруг Костя, больно вдавливая свой подбородок в мою макушку, — я — сволочь, Марин. Мне никто не нужен. И никогда не будет нужен. Очень быстро моргаю. Мне нравятся его руки, такие сильные, мужские руки. Не слышу его, не понимаю и не хочу понимать. Это совсем другие объятья. Они живые. И я теряю опору, я будто срываюсь с подоконника многоэтажки и лечу вниз. Как сохранить себя, если не хочешь спасаться? Но я справлюсь. Я спрячу, затолкаю все обратно, все эти хрупкие чувства. Я убью в себе ту, что сейчас задыхается от его близости. Ту, что не может контролировать сердце, истерично бьющееся в груди. — Я такси вызову в приложении, — отклеиваюсь я от Кости. — Спасибо за то, что заступился. Поздно уже, — выскальзываю из его объятий, простых таких и не похожих на все, что раньше между нами было. — Да, конечно, — спокойно отступает Костя, пытается поймать мой взгляд. Но я, хоть и не так много прожила на этом свете, прекрасно осознаю с каким хищником имею дело. Теряю рассудок, чувствую дрожь в руках. Пытаюсь тыкать в экран телефона. И Костя непривычно тихий, зачем-то машинально перекладывает бумаги на моем столе. Я забываю, что там вырезки о Мише и его семье. Я не помню название приложения и вот уже третий раз кручу карусель.