Он достал очередной лист папируса и положил его перед Эвадной вместе с пером и чернильницей. Она недоуменно вздернула бровь. – Ты хочешь начать сейчас? Деймон выглядел так, словно вот-вот рассмеется. – Нет. Нужно составить проект договора нашего соглашении. Мы должны действовать быстро, пока тетя не успела вмешаться. Эвадна вздохнула, но взяла перо. Она, обмакнув перо в чернила, принялась ждать, пока Деймон не скажет ей, что писать. Погруженный в свои мысли, он барабанил пальцами по столу. Эва вспомнила их разговор с Селеной несколько ночей назад, осознав, что он был столь же неопытен, как и она. У него никогда раньше не имелось писца. – В этот день, – начал Деймон, – в пятый день Огненной Луны, я составляю контракт между Деймоном из Митры, магом, и Эвадной из Изауры, писцом… Эвадна записывала, медленно вычерчивая произносимые им слова чернилами. – Как долго продлится срок этого соглашения? – спросил ее Деймон, прервавшись. Она подняла глаза и встретилась с ним взглядом. – Пять лет. Он кивнул и продолжил надиктовывать текст договора. Все звучало прекрасно, пока они не достигли пункта о проникновении в разум. Деймон будет обладать властью и полномочиями проникать в разум Эвадны только в двух случаях: когда она сама пожелает этого, либо когда у Деймона появятся доказательства того, что Эвадна предала его, раскрыв или продав заклинания другому. Эвадна знала, что маги наделены способностью заглядывать в чужой разум и память, но на применения подобных сил были наложены строгие ограничения. Никто никогда не овладевал ее разумом, и ей не хотелось испытывать это на себе. Она прервалась на середине фразы. Деймон это заметил. – Что-то не так, Эвадна? – Проникновение в разум… Мне не нравится мысль об этом. – Это обязательный пункт в каждом договоре между магами и писцами, – мягко объяснил Деймон. – Я не сделаю этого, если только ты не предашь меня. Эвадна молча воззрилась на текст. Она бы не подписалась под чем-то подобным. Деймон пододвинул к ней еще один папирус. – Тогда давай начнем все сначала. Эвадна с удивлением наблюдала, как юноша кидает наполовину законченный договор в жаровню. Когда тот загорелся, Деймон заново начал диктовать, а Эвадна – записывать. Его слова были идентичны тем, что он произносил ранее, пока они не дошли до пункта про проникновение в разум. Он пропустил его, отказался от своего права заглядывать в ее мысли. Когда они добрались до конца договора, Эвадна готова была подписать его. Она нацарапала внизу свое имя и передала перо с папирусом Деймону. Затем он его подписал своей правой рукой, – рукой, которой не мог колдовать. Почерк был неровным, но его имя застыло на бумаге рядом с ее. – Что теперь? – поинтересовалась Эвадна. – Мы отправимся в Дестри, чтобы контракт был заверен печатью и обнародован. Деймон подхватил в руку папирус, чернила на котором все еще блестели. – Встретимся на рассвете во внутреннем дворе. Спокойной ночи, Эвадна. Он покинул обеденную залу, а Эвадна осталась сидеть за столом, уставившись на горящее в жаровне пламя, ошеломленная всем, что только что произошло. А затем она выпила вино из своей чаши и уже собиралась было встать и потащиться в постель, когда ей в голову закралась одна мысль. Она вернулась обратно и потянулась за папирусом, который Деймон забыл на столе. Миф о Всевидящей Короне Аканты. Пропавшей реликвии. Эвадна откинулась на подушку. Нащупала Крылатое Ожерелье Киркоса, провела пальцем по твердой форме спрятанной под туникой реликвии и начала перечитывать написанный миф. Когда Деймон увидел, какой миф она выбрала, его поведение переменилось. Он стал относиться к ней с подозрением, как будто она что-то знала. Может, где найти Всевидящую Корону? Но почему он решил, что Эвадне известно об этом? Потому что корона была сделана из сплетенных оливковых ветвей, а она была родом из рощи? «Каждый из них хранит свой собственный секрет», – подумала Эвадна и снова коснулась своего секрета, что висел на шее в ожидании, когда она призовет его магию, чтобы взлететь. Хальцион хранила тайну. Как и Стратон. Что скрывали на суде? Чем занимались Хальцион и Ксандер, тренируясь наедине все это время? Деймон, как постепенно начинала догадываться Эвадна, знал правду. Она подумала о своем дяде Озиасе, Лисандре, об отце Амары. Все они связаны одним и тем же желанием – найти и завладеть реликвией. Эвадна бросила свой миф в огонь жаровни и наблюдала, как папирус вспыхивает, сворачивается и превращается в пепел. Так же быстро, как дыхание срывается с губ. Так же безвозвратно, как потерянная жизнь. И тут она поняла, какой секрет скрывали ее сестра, Ксандер и Стратон. 15. Хальцион Работа на каменоломне начиналась на рассвете. Хальцион оказалась единственной женщиной среди осужденных, большая часть из которых были охотниками за реликвиями, но все они – убийцами. Ее первый день прошел не менее ужасно, чем ее встреча с магом. Камера была маленькой, и как только на рассвете железную дверь отперли, внутрь зашли трое заключенных. Их бороды были длинными и узловатыми, глаза – голодными, а ухмылки источали намеки, от которых у Хальцион похолодело на сердце. – Добро пожаловать в каменоломню, – промурлыкал самый крупный из них. У него не хватало переднего зуба, а лицо обветрилось от долгих дней, проведенных на солнце. – Хотя мне трудно представить, чтобы ты отняла у кого-то жизнь. Кого ты убила, милая? Хальцион медленно поднялась со своей койки. Ее спина по-прежнему отзывалась болью. Она, бросив на мужчину оценивающий взгляд, поняла, что он силен. Как и большинство мужчин, работавших на каменоломне. Грубая сила не пугала ее: в прошлом она не единожды одерживала победу над мужчинами его роста. Но никогда прежде не чувствовала ноющей боли в своем теле, когда всякое движение давалось с трудом. Даже столь простая вещь, как встать на ноги. Кроме того, мужчины подходили к ней с подобными намерениями впервые. В лагере гоплитов Стратон на корню искоренял настолько отвратительное поведение. Изнасилования и сексуальные домогательства были редкостью, потому что командор считал их недопустимыми. Его наказания за такие преступления были суровыми. Хальцион всегда чувствовала себя в безопасности в лагере, среди своих собратьев-воинов. – Значит, они отрезали тебе язык? – продолжал мужчина с отсутствующим зубом, шагнув внутрь камеры. Пальцы Хальцион сжались. Ее кулаки были наготове, а дыхание участилось. Она уже собиралась вырвать ему второй передний зуб, как вдруг раздался стук дубинки. – На выход, – приказал стражник. – В столовую. Продолжая пожирать Хальцион глазами, трое осужденных удалились. Она хотела дождаться, пока они не скроются из виду, но стражник нетерпеливым жестом велел ей покинуть камеру. – Двигайся быстрее, – рявкнул он, подталкивая ее в спину своей дубинкой. Она поморщилась и двинулась по петлистому коридору. Камеры, высеченные из камня, находились под землей. В них было холодно и тускло. Тюрьма, казалось, извивалась подобно змее. Но столовая была наверху, среди яркого света, и, войдя в широкое помещение, уставленное длинными столами и скамьями, Хальцион почувствовала ароматы каши и свежего воздуха. Она нерешительно направилась к очереди за едой. Все взгляды были прикованы к ней; она ощущала себя раздавленной под их тяжестью. Она оглянулась, и ее надежда воссоединиться с дядей Озиасом испарилась. Никого из них она не узнала. Хотя, возможно, у нее все еще остался небольшой шанс встретиться с ним. Здесь, должно быть, содержались сотни мужчин. Она позволила надежде, что помогала ей стоять, двигаться и дышать, расцвести. «Первые три недели, – сказала себе Хальцион. – Первые три недели будут самыми тяжелыми». И снова ей было двенадцать, она стояла в лагере в Абакусе плечом к плечу с другими первогодками. Командор расхаживал перед их идеально ровным строем и рассказывал, что первые двадцать один день будут самыми сложными. Они будут тосковать по дому, будут истощены, будут питаться одной только кашей, овощами и водой. Их будет рвать после тренировки, мышцы постоянно будут болеть, и они захотят все бросить. Будут чувствовать себя одинокими и покинутыми, будут ненавидеть его, потом будут уважать его. Будут задаваться вопросом, почему вообще согласились прийти сюда. В любое время они будут готовы сдаться и уйти. Но если они продержатся до двадцать второго дня, говорил он, тогда останутся в Бронзовом Легионе. «Двадцать второй день, двадцать второй день», – мысленно повторяла она, двигаясь вдоль очереди. Стражник раздавал кашу из большого железного котла. Когда настала очередь Хальцион, глаза мужчины скользнули по ее телу, и он, очевидно, специально дал ей куда меньшую порцию. Она приняла кашу, но в сердце ее расцвела жажда убийства. Эта мысль гремела в голове. Пятеро мужчин. Она жаждала смерти пятерым людям, а ведь прошло всего несколько часов с тех пор, как она сюда приехала. – Позволь мне помочь тебе с этим, – сказал еще один мужчина, надвигаясь на нее и выхватывая из рук миску с кашей. Значит, уже шесть человек. Хальцион уставилась на него, а он только улыбнулся в ответ и рассмеялся в лицо. – Это принадлежит мне, – спокойно сообщила она. – Верни. – О, вы слышали это, друзья мои? – выкрикнул он, поворачиваясь, чтобы оглядеть комнату. – Госпожа Безволосая уже отдает приказы, хотя и дня не пробыла на каменоломне. Он усмехнулся, приблизившись к ней. Под слоем грязи, пыли и растительностью на лице он был ненамного старше. Но в нем искрилось пламя ненависти, и у нее перехватило дыхание, когда она увидела, как много злобы во взгляде незнакомца. – Как насчет обмена? – прошипел он. – Я возвращаю тебе еду, а ты дашь мне что-нибудь взамен. – Верни еду, Кассиан, – прервал его хриплый, глубокий голос. – Сейчас же. Кассиан выпрямился. Он сунул в руки Хальцион кашу, но перед этим плюнул в нее. А затем направился к столу, где собрались другие мужчины, наблюдающие за Хальцион со злобным интересом. На мгновение Хальцион так и застыла, уставившись на плевок Кассиана. Она предположила, что вступившийся за нее мужчина был одним из стражников, но, подняв взгляд, с удивлением обнаружила, что он – такой же заключенный. И хотя был высоким, ему явно не доставало мощи или силы. Он был худым, на его лбу пролегли морщины, а в черных, заплетенных в косу волосах пробивалась седина. Он смотрел на девушку не с похотью, как другие узники, а с грустью, которая пробудила в ней тоску по дому. Мужчина повернулся и направился к своему столу, где сел на скамейку и принялся доедать свою кашу. Хальцион не хотела следовать за ним, но она нуждалась в союзнике, а этот человек был единственным, кто проявил благородство.