С их судьбоносной встречи прошло четыре дня. Анна знала, что он живет в отеле Руль, но так и не решалась увидеть его вновь, да и он не делал попыток увидеться. Она понимала, что должна сделать первый шаг, если хочет быть с ним, но не решалась. Не решалась не потому, что не была уверена, что хочет быть с ним, и не потому что, по-прежнему считала его дурным человеком, да и в его чувствах она не сомневалась. Теперь, она видела, что они взаимны, ведь разве может быть так зол человек на того, кто ему безразличен. Ведь чем сильнее обида, тем сильнее чувства. Она сомневалась в себе, сомневалась, что в ней достаточно сил для того, чтобы быть с кем-то. Она была так истощена, и физически, и морально, и со всей ответственностью понимая, что в отношениях надо делиться чувствами, эмоциями и счастьем, не была уверена, в том, что ей есть, что ему дать. Опустошенная и обескровленная, она нуждалась в том, кто вернет ее к жизни, кто трепетно и терпеливо отогреет и успокоит ее сердце и душу. Но хватит ли его любви, чтобы ждать, хватит ли его любви, чтобы быть терпеливым? И решив рискнуть, несмотря ни на что, вверить ему свое сердце, она решительно отправилась в отель Руль. Войдя в храм роскоши и достатка, она невольно съежилась в пламени блеска хрустальных люстр, осознавая, что не принадлежит к этому миру, и, пожалуй, никогда принадлежать к нему не будет. Администратор словно в подтверждении ее слов, окинув Анну взглядом знатока, который с первой минуты, может понять, что за сорт человека перед ним, высокомерно и надменно осведомился, что ей здесь нужно. Без капли любезности и подобострастия, коими еще минуту назад одарил, стоящую перед ней богато одетую даму. — Простите за беспокойство. Мне нужен месье Маршалл. Мне назначена с ним встреча, — неуверенно произнесла Анна, и краска румянца залила ее бескровное от страха лицо. — У вас? Встреча? — переспросил администратор с ухмылкой, — затем одернув сам себя, осознав, что, пожалуй, в своем высокомерии перестарался, и кто знает, кем эта дама приходится Месье Маршаллу. Тем более, что женщина хоть и бедна, но бесспорно все еще красива, а красота недолго остается в бедности, уж это в жизни неизменно, уже любезнее, хотя все еще с нежеланием говорить, произнес: — Подождите минуточку, я уточню. — И немного порывшись у себя в записях, сказал: — Вам повезло, Месье Маршалл, как раз у себя в номере, сейчас я доложу ему о вашем визите. — И уже собрался так и сделать, как посмотрев на лестницу, расплылся в улыбке и торжественно произнес: — Но в этом нет необходимости, он уже спускается, — и через секунду, растягивая слова, от удовольствия, добавил: — с мисс-с-с Э-э-лен. — Элен? — как если бы не расслышала имя, переспросила Анна, и вслед за администратором посмотрела на лестницу. Перед ее взором предстала богатая, роскошно одетая, сияющая от достатка и сытости британская пара. Первую секунду она даже не узнала Дэвида. До того его образ стал частью всего этого богатства, как золото колонн отеля Руль, и бархатные королевские портьеры. И женщина, высокая, почти с него ростом, худощавая и крепкая, с гордой и высокомерной осанкой, прозрачными голубыми глазами, прекрасно одетая и ухоженная, и весь ее образ, образ самого достатка. Достатка не приобретенного, а достатка с рождения, когда все что есть, воспринимается не как манна небесная, а как нечто само собой разумеющееся, как будто в жизни, по другому и не бывает. А ее взгляд, такой спокойный, какой только возможно иметь у того, у кого все есть, когда не надо искать, карабкаться и выживать, и весь ее вид, и все в ней говорило: «Неужели же бывает иначе?». — «Бывает», — горько подумала Анна, глядя на Дэвида и его спутницу. Горечь, обида, ревность, боль, все одновременно вскипело и загорелось внутри, как только горит хворост в засуху и зной. Их взгляды встретились. На секунду она увидела в его глазах страх, загнанного животного в капкан, или преступника, застигнутого прямо на месте преступления. Дама, державшая его за руку, с легкостью перехватила ее взгляд, и словно давая ей понять, кто здесь хозяйка, прильнула к нему так близко и так тесно, словно шла не по гладкому мрамору, а по зыбким пескам, и отчаянно нуждалась в помощи спутника. Он же окаменел не хуже тех статуй у входа, стоящий перед входом с застывшими и недвижимыми глазами. Его ноги словно вросли в землю, он перестал двигаться, и едва не запнулся. Но уже через секунду, его выдержка взяла верх, он чуть наклонил голову для приветствия, как если бы увидел старого знакомого, которого хотя и мечтал увидеть, но не здесь и не сейчас. Анна горько усмехнулась этому запоздалому «Здравствуй», и в ту же секунду метнулась на выход, не желая и не в силах его больше видеть. Бежать, как можно скорее, отсюда, уйти, исчезнуть, и никогда больше его не видеть! Ах, как глупа она была! Второй раз в одну и ту же ловушку! Верно, жизнь ее ничему не учит. Он ждал, что Элен спросит, кто она, поинтересуется, откуда эта женщина ему знакома, но Элен не спросила. И это тревожило его даже больше, как если бы она закидала его вопросами или учинила скандал. Да, не так он хотел, чтобы все случилось. Сам себя переиграл. С другой стороны, что ему оставалось делать, оставить Элен в ту же секунду, как увидел Энн, побежать за ней сломя голову, догнать, молить прощенья. Какая глупость и пошлость из бульварного романа. В жизни так не бывает, в жизни люди крайне тяжело расстаются с тем, что им принадлежат, с вещами и с людьми, при том, не важно, нужными ли или свое уже отслужившими. Он, как и все, боялся остаться один. Вот так случилось, что раньше не боялся, а теперь страшился. Но в стремлении удержать двух женщин сразу, до того времени, пока точно будет не известно которая из них останется с ним навсегда, может так произойти, что лишился обоих. Конечно, несмотря на малодушие и постыдность, его первым чувством было кинуться за Энн, догнать ее, все объяснить, сказать, что лишь ее он любит. Но разве можно вот так поступить с Элен. Так жестоко и публично отвергнуть ее чувства. Разве ж она заслужила это? И потом, он крайне не любил скандалов, тем более публичных, ему хотелось, разрешить все как можно тише, если не сказать деликатнее. Тем более, что он так был благодарен Элен, она помогла ему в тяжелое время, держала за руку, заботилась о нем, и пусть он не любил ее, однако же, нельзя сказать, чтобы он не испытывал к ней уж совсем никаких чувств. И потом, пусть он человек не самый благородный и не самый добродетельный, все же он много видел в жизни, знал не мало, и любовь Элен, ее самоотдача, ее служение ему, в жизни дорого стоило. Он не хотел вот так, пренебречь ею, пусть даже из любви к другой. Четыре дня с той встречи прошли как в лихорадке. Она совсем не ела, и почти не спала, и казалось, была близка к помешательству. Душная и казарменная атмосфера Остеррайхов давила и угнетала Анну как никогда. И проснувшись рано утром, когда еще лишь занимался рассвет, и увидев где-то там, в кронах деревьев маленьких пичуг свободно скачущих и летающих с дерева на дерево, Анна, пренебрегая всеми обязанностями, что на нее возложили, и ничего никому не сказав, просто отправилась гулять по окрестностям в одиночестве. Нет, она не пошла на Английский бульвар, она просто бродила по улицам и закоулкам, там, где туристы редкий гость, где жизнь идет своим чередом, где Ницца это не вечный праздник роскоши и достатка, а тяжелая грошовая работа. Все это время, ей казалось, что за ней кто-то следит, и то и дело, тревожно оглядывалась назад, но, не видя никого за собой, лишь ускоряла шаг. Вот опять это чувство, но кругом никого, лишь желтые раскосые глаза трёхшёрстной кошки, смотрят на нее и с любопытством и будто бы с укором. Может час, а может больше бродила Анна по городу в поисках решениях. Чувствуя себя словно в клетке, не в силах выбраться, она отчаянно искала выход, но не находила. Ни денег, ни возможностей, никто в этом чужом и враждебном мире, где каждый сам за себя. Впрочем, как и в любом другом месте, не хуже и не лучше других. Опустошенная и уставшая, Анна осознала, что, как и прежде, ей придется примириться. Бунтуй, не соглашайся, все пустое, и мысленно опустив руки, она повернула к дому Остеррайхов, как вдруг, прямо сзади нее, громко стукнула дверь авто, и знакомый низкий голос тихо произнес: — Долго же я тебя искал. Анна резко обернулась. Он стоял, опершись о дверь автомобиля. Руки и ноги его были скрещены, но, несмотря на сдержанную позу, вид его был расслаблен и даже отрешен. Дэвид посмотрел на нее, но, не сделав и шага на встречу, продолжил: — Думаю, нам стоит поговорить. Куда исчезла ее робость и смирение, и вместо того, чтобы обрадоваться Дэвиду как манне небесной, Анна сверкнула на него своими острыми глазами и нарочито громко рассмеялась: — А я то винила себя, что оставила тебя. Думала я во всем виновата! Лжец, а я наивна и слепа. Нам не о чем говорить, — отрезала она, и, повернувшись, направилась к дому Остеррайхов. Где-то в глубине души она желала, чтобы он окликнул ее, остановил, обнял, и не отпустил, но она знала, даже если она всем сердцем желает простить его, даже если она желает быть с ним, если сейчас, она даст слабину, дрогнет перед его обаянием вновь слепо и покорно, то едва ли он будет уважать ее и ценить в будущем. Он мог бы с легкостью сломить ее дух, она чувствовала в нем разрушительную силу его характера, его надменности и холодности, и поступи она лишь по зову сердца, минуя разум, растворись в нем, как она того желает, подчинись и подладься, и навсегда исчезнешь, как личность, как единица. И желая порвать порочный круг жертвенного смирения и получить хотя бы раз в жизни либо все, либо ничего, в стремлении перестать довольствоваться малым, она гордо выпрямила спину, и быстрым, но спокойным шагом пошла прочь, поставив будущее на зеро. Секунда. Минута. Ее решимость с каждым шагом таяла, ноги отяжелели, удаляясь от него, Анна удалялась от мечты, ее накрыли сомнения и дух, ее сильный, но хрупкий уже было готов склониться, как вдруг, перехватив ее руку, он резко остановил ее и повернул к себе. — А что ты желала? Чтобы после твоего ухода, я остался один и страдал? Это так по-русски, любить и желать страдать! — зло сказал он. Впрочем, не важно, что он говорил, он остановил ее, и он оправдывался. Теперь в ее власти было, простить его или отвергнуть. Она, конечно, простит, но ему об этом знать, пока не стоит. — Ты просил определиться меня, думаю, для начала, ты должен определиться сам, — спокойно произнесла Анна, мягко освобождая руку из его ладоней. Он вдруг засмеялся, открыто, звонко, и, притянув ее к себе, нежно, но твердо сказал: — Ах, милая Энн, тебе лишь только кажется, я ничего не замечаю и не понимаю. Не пытайся перехитрить меня, тебе это никогда не удастся. Если бы я хотел читать между строк, но я не хочу. Так что не играй со мной, милая Энн. Не играй. — И выпустив ее из рук, уже спокойно произнес: — Я хочу посмотреть одну виллу, в Теуль-сюр-мер. Не такую роскошную, как Вилла Святой Камиллы Жикелей. Но все же со своими преимуществами. Поедем со мной, Энн? — спросил он не глядя на Анну и, повернув к машине, открыл дверцу пассажирского сидения, как жест доброй воли. Дэвид посмотрел на нее пытливо, и рукой пригласив присоединиться, поставил ее перед выбором, следовать за ним или расстаться здесь и сейчас навсегда. Секунду Анна колебалась, секунда на раздумье, и, шагнув решительно к нему навстречу, впервые сделала свой выбор. И роскошный Бьюик унес их за горизонт, где горы цветы кармина смыкались с нежно-голубым небом, как раковина устрицы, скрывающей свою драгоценную жемчужину, на дне самого чистого море цвета лазурь. Доехав до положенного места, автомобиль остановился у подъездной дорожки. Резные металлические ворота были закрыты на ключ. Сначала вышел из машины Дэвид, он открыл дверь со стороны Анны и помог ей выйти. Она все еще толком не понимала куда и зачем они приехали, но покорно повиновалась каждому его решению. Но как далеко было это смирение от того христианского смирения, которому она следовало всю жизнь. То было смирение по зову сердца, истинное желание следовать за мужчиной которого любишь. Он попросил ее подождать, и она, скрестив руки за спиной, оперлась о дверцу автомобиля, внимательно наблюдая за каждым движением Дэвида. Как он спокойно и со знанием дела нашел припрятанный для него ключ, как лишь секунду потрудившись, над, казалось, безнадежно заржавевшим замком, легко его открыл, как играючи отворил недвижимую и тяжелую дверь и, улыбнувшись ей своей открытой, лучезарной и умиротворяющей улыбкой спросил: — Поедем? Или оставим здесь авто и пройдемся пешком? — Лучше пешком, — предложила Анна. Она все еще не знала, зачем они сюда приехали, и зачем он позвал ее. Только лишь посмотреть чужую виллу? Ей было любопытно, но не так чтоб слишком. Отчего-то для нее перестал существовать в эту минуту и день прошлый и день будущий. Она медленно и лениво шла по дорожке серпантином уходящей вверх, под легким осенним ветром, где солнце так ласково и так спокойно. Они шли в ногу, но почти в метре друг от друга. Ни он, ни она не сделали и шага на встречу друг другу, не оттого что не желали, а оттого что не спешили, ясно осознавая, что ни к чему торопить мгновения, когда все только впереди. Вилла оказалась совсем небольшой, всего три спальни в один этаж. С обветшалых стен сыпалась штукатурка. Все окна и двери были открыты настежь, по всей видимости, хозяева отчаянно боролись с сыростью и плесенью и так долго там никто не жил и лишь одинокий ветер завывал в закоулках дома. Одинокий дом, и на мили вокруг никого, затерянный и забытый. И только вид, вид, который не переделать и не изменить, и не построить с нуля, делал эту виллу жемчужиной Теуль-сюр-мер. Место, где синие волны тревожно вздыхали в такт биения сердца, накатывая на скалистый берег, и не решившись взять вершину, вновь покорно скользили назад в океан. Все арки и столбы виллы заросли олеандром, но в отсутствии дождей и полива, сейчас они больше походили на спутанный клубок ниток, опутавший дом, застывший во времени и пространстве. Анна подошла ближе к единственной ветке, чудом выжившей в этих суровых условиях, и дотронулась до нежно-розового цветка. — Это первая вилла в Теуль-сюр-мер, — начал Дэвида, медленно подходя к ней. — Когда то хозяин железный дороги случайно оказался в этих местах, и, влюбившись в скалы красного порфирита, уходящие в синюю даль, изменил замысел, и пустил поезд вдоль никем не известной деревни. И построил здесь дом, в надежде найти тишину и уединение. — И что же? Нашел? — спросила Анна. Дэвид ничего не ответил, но подойдя к ней ближе, так, что, протяни руку и коснешься, произнес: — Если бы ты так стояла под омелой, — и он указал рукой на единственную ветку, что отчаянно зацвела вопреки всему, — то я непременно поцеловал бы тебя. — Жаль, это не омела, — лукаво ответила Анна и отступила на шаг назад. — Всегда хотел купить дом, в котором бы я мог все сделать по своему, не так, чтобы все было уже устроено кем-то, принимаю чужой уклад, а так, как хотелось бы мне. Анна уже поняла, что он купил эту виллу. Поняла она, что и взял он ее сюда не случайно, но слова, которые не были до сих пор произнесены вслух, даже если каждый о них думал, еще не существовали в пространстве. И как же это предвкушение было прекрасно. И ни он, ни она, не произносили их, словно последний миг, наслаждаясь друг другом, вот так, на расстоянии руки, прежде чем произнесут то, что свяжет их навсегда. — Есть ли здесь спуск к морю? — неожиданно спросила Анна, вглядываясь вдаль. — Нет смысла в доме, если нет рядом воды. Анна подошла к перилам, осторожно взглянув вниз. Узкая лесенка вела к берегу, и где-то там, спрятанный в скромной зелени, узкий одинокий пляж. Он подошел к ней, и сомкнул руки под грудью, так что она почувствовала его тяжелое дыхание на своем затылке, и, откликнувшись, Анна податливо прильнула к нему. — Когда-нибудь я покажу тебе Шотландию, настоящие скалы, и холмы, где и море и горы, суровы и прекрасны, туда, где зелень — изумруд. Я бы опустил тебя на траву, как средневековую даму, и целовал бы так страстно и так жадно, как уставший путник приникает губами к ручью. Она деликатно, но решительно высвободилась из его рук, и звонко засмеявшись, легко развернулась на носочках и метнулась по лестнице вниз, как бабочка порхает, так естественно и непринужденно, с ветки на ветку. В тот миг он был самым счастливым человеком на свете, словно пьяный от любви и солнца и он теперь покорно, будто под уздцы, с обреченной радостью последовал за ней. Конечно, это был не самый лучший пляж Теуль- сюр-мер, чуть крупнее галька, чуть круче склоны, но так интимно, что лучше не найти. Дэвид снял с себя пиджак и постелил на гальку для Анны, а сам сел чуть поодаль, и скрестив ноги и опершись на руки, слегка откинув плечи назад, посмотрел далеко, как если б пытался заглянуть за горизонт. Анна, даже не взглянув на пиджак, постеленный для нее, присела совсем рядышком, и положив голову ему на колени, стала играть носком туфельки с камушком, то притягивая его к себе, то мыском отталкивая. Он будто завороженный следил за этой незатейливой игрой, следуя взглядом то за туфелькой, то за камушком. Ему видны были лишь ее спутанные волосы на коленях и очертания лица, и взгляд, устремленный вдаль. Все еще не оборачиваясь к нему, и не меняя положение тела, она вдруг неожиданно заговорила: — Тот корабль, на котором мы прибыли сюда, на третий день отбытия попал в шторм. Не знаю, что случилось с навигацией, но мы сбились с курса. И целых три дня, дрейфовали в открытом океане, не зная где мы, и куда плывем. Никто уже и не надеялся прибыть туда куда желал, и все молились лишь о том, чтобы приплыть куда-нибудь, где можно твердо стоять на ногах, — после этих слов она замолчала, будто собираясь с мыслями. И он не торопил ее, лишь чуть наклонившись вперед, положил руку ей на плечи, и своей узкой ладошкой она накрыла ее так нежно и почти невесомо. Немного помолчав так, словно наслаждаясь этой минутой близости, пусть только их ладони соприкасались, Анна продолжила рассказ: — И я думала про себя, куда бы меня не принес ветер, на какой бы берег не выкинуло, я приму судьбу, какой бы она не была. И пусть на том берегу нет зелени, и пусть одни лишь камни и только ветер живет в них, я останусь в том месте, куда приведет меня судьба. И вот я здесь. И ветер и камни.