Ссохшееся от постов и радений тело Ионы положили на судную лавку, сложили праведнику руки, заскорузлые от грязи: Иона никогда не мылся — такую наложил на себя епитимью, — и вложили в мертвые пальцы восковую толстую свечку. Преставился апостол!.. Калистрат вспомнил и про Лопарева: — Кандальник спасения искал у нас, а где он теперь? В степь повели пытать? Виданное ли святотатство, братия! — Озверел, озверел, сатано! — отозвались апостолы. Заручившись поддержкою апостолов, Калистрат надумал разоружить верижников — бывалых поморских охотников. Но вот как это сделать без шума и кровопролития? Угодливый Ксенофонт подсказал, что надо выйти к верижникам с иконами и песнопением, позвать всех на тайное моленье к часовне, и пусть они ружья и рогатины сложат возле избы духовника. И там, на моленье возле часовни, объявить, что в старца Филарета вселился нечистый дух и что апостол Калистрат узрил, как на голове Филарета проступили рога. Апостол не растерялся и сбил рога с башки старца-еретика. И вот, мол, решайте сами, какую епитимью наложить на старца за гордыню, и святотатство, и за убийство апостолов-праведников. Перед иконами верижники не устояли — попадали на колени… Ксенофонт позвал всех на тайную молитву к часовне, да чтоб ружья и рогатины сложили возле избы духовника. Калистрат не вышел с крестом; спрятал его под рубаху и знаками подозвал своих трех единомышленников: блудливого Луку, Никиту и Гаврилу. Они и остались возле ружей и рогатин, а с ними — Калистрат. Ксенофонт, Тимофей и Андрей с верижниками, распевая псалмы, подались к часовне… Верижник Лука рысью побежал за Юсковыми и за другими мужиками, которых когда-то подговаривал Калистрат свергнуть душителя Филарета. Возле чернеющих избушек и землянок в разноголосье запели петухи. Вторые… У Калистрата зуб на зуб не попадает. Удастся ли апостолам уговорить верижников или те кинутся выручать Филарета? «Благослови, господи, лютую крепость рушу, — молился Калистрат. — Вразуми мя, Спаситель, как вершить волю твою! Не бежать ли, пока не поздно? В Тобольск, в Ишим ли. Везде можно найти пристанище». И убежал бы, если бы не подоспели четверо Юсковых: Третьяк, Микула, Михайло, Андрей. Еще подбежали мужики и взялись за ружья. Третьяк, позабыв про племянницу, пытанную огнем, погнал верижников Никиту и Гаврилу поднимать мужиков-посконников. — Зело борзо! Супротив верижников, дармоедов, вся община подымется, Калистратушка! Вот они, ружья-то!.. Наша сила теперь, слава богу!.. Калистрат молча достал из-под рубахи золотой крест: глядите, мол, духовник перед вами. Третьяк размашисто перекрестился: — Слава те господи, свершилась воля твоя! Повергнут иуду-мучителя. Возрадуемся! Мужики действительно обрадовались. Кому интересно кормить драмоедов-верижников да замирать от одного их взгляда!.. На улицу выбежала Ефимия с телом Веденейки на руках. Голая!.. Калистрат успел схватить ее, но она вырывалась. — Ефимия! Благостная! Куда же ты бежишь голая? — Изыди! Изыди! Изыди! — кричала Ефимия. Третьяк снял с себя однорядку, накинул на плечи Ефимии и подозвал Михайлу и Андрея, чтоб они увели ее в избу к Даниле да поскорее сами возвращались. Со всех сторон подбегали мужики. Вскоре набралось человек пятьдесят — и ружья верижников разобрали… Не успели третьи петухи допеть свои песни, как от часовни с апостолами и без песнопения вернулись верижники… Калистрат хоть и трусил, а вышел навстречу в облачении духовника и объявил волю апостолов. — Молитесь, братия, порушилась крепость сатанинская, какую породил своей гордыней старец Филарет, отринувший Исуса! Молитесь, и благость будет. Жить будем миром и добром, а не пытками и кровью, какие учинял нечестивец Филарет, а вы сторожили те пытки с ружьями! Грех был! Великий грех! Ружья и рогатины — не вериги, а огонь и смерть. Пусть ружья носят правоверцы семейные, а не пустынники-праведники! С ружьями ли по земле Иудейской, Египетской и Вавилонской хаживали Моисей и сам Христос? В разноголосье, по-петушиному и не дружно отвечали верижники: — Филарет! Старец! Тако заведено было в Поморье!.. — Молитесь, молитесь, братия! Не ружьями молитесь, а перстами, как Спаситель заповедовал! Верижники нехотя расползлись по своим землянкам и избушкам. Ничего не поделаешь, придется молиться перстами. Но как же охотиться на зверье с голыми руками? Может, еще удастся вернуть Филарета в духовники, хотя на моленье возле часовни порешили: пусть духовником общины будет Калистрат, а Филарету — епитимья на три года за убиенных апостолов… XIII Лопарева вели на веревке по степи, чтоб он указал, на каком месте бог послал ему кобылицу с жеребенком. Тащили да приговаривали: «Кабы всех бар вот так, веревками повязать да на рогатины вздеть. Хвально было бы Исусу!..» Росная степь умылась солнечными лучами и чуть обсохла. За минувшую ночь праведники до того излупили барина, что он еле передвигал ноги. Не ругался и не проклинал своих мучителей. Успокоение и примирение настало. И вдруг показались верховые, и апостол Павел сказал, что надо подождать — не из общины ли? Безбородый Лука приставил ладонь ко лбу, пригляделся: — Вроде Третьяк с Михайлой Юсковым. — Ври, — не поверил Ларивон. — Говорил же батюшка: Третьяку и всему становищу Юсковых — каюк в нонешнюю ночь, и Калистратушке такоже. Потому и верижников с ружьями призвал, как тот раз, еще в Поморье, когда пожгли себя филипповцы. — Третьяк, осподи помилуй! — ахнул верижник Терентий, помощник апостола Павла. — Михайла с ним, двое посконников и апостол Ксенофонт благостный. Теперь и Ларивон видел: Третьяк скачет с ружьем и о рогатиной, и посконники с ружьями! — Спаси Христос! — перепугался апостол Павел. — Откель у посконников ружья объявились? «Посконниками» называли семейных правоверцев, землепашцев, ремесленников, пастухов, скотников. Им всем строго-настрого запрещалось брать в руки ружья. И только в становище Юсковых были ружья, потому что кузнец Микула — под пачпортом пустынника, и Третьяк тоже объявил себя верижником с ружьем. Хитрость Филаретову проведал да воспользовался ею. Вот почему Третьяк советовал Лопареву примкнуть к верижникам и взять себе в тягость не борону, не чугунные гири, а ружье таскать!.. Лопарев до того обессилел, что не ждал спасения. Какая разница: сейчас ли его прикончат или к вечеру? — Третьяк-то, Третьяк-то, а? — суетился Ларивон, не веря собственным глазам. — Живой еретик-то, живой! Пятеро верховых все ближе и ближе. И ружья наизготовку. Только апостол Ксенофонт без ружья. Он и подъехал первым. Не торопясь спешился. За ним — Третьяк с Михайлой и двое бородачей посконников. Ксенофонт благостный указал рукой на Лопарева: — Развяжите праведника. Лобастый, лысый Павел поднял ладонь с разобщенными пальцами — между средним и безымянным, заявил: — Еретиком объявился барин-то. И веру нашу отринул, и духовника ругал непотребно. Ксенофонт также поднял ладонь: — Сказано: развяжите и дайте ему ружье. Так повелел духовник, — объяснил Ксенофонт, и ни слова, что Филарет низвергнут. Лопарев только покривил распухшие губы. Теперь он никому не верит. Руки у него до того отекли, связанные за спиной, что он едва ими шевелил. Верижник Терентий протянул ему ружье, но он не взял. С него хватит и той «охоты», какую он пережил за минувшую ночь. — Бери, бери, праведник, — просил Ксенофонт, не внявший словам лысого Павла, что барин «еретиком показал себя». — Зачем оно мне, ружье? — хрипло спросил Лопарев. — Меня и без ружья примут на каторге. В общине не останусь. Нет! С меня довольно. — И отвернулся. Ксенофонт взял ружье у Терентия, потом у безусого малого Луки, а Ларивон попятился с ружьем в сторону. — Самому батюшке Филарету, сиречь того, Спасителю нашему отдам ружье! Ксенофонт молча отнес ружье в сторону, шагов на десять, и сказал Лопареву, чтобы он тоже отошел, потому — будет сказана воля духовника. Стали лицо к лицу — пятеро подъехавших к четырем. Ксенофонт указал на Лопарева: — Собаки нечистые, как вы избили праведника, какой пришел в кандалы закованный искать милости, а не батогов! Ах вы собаки!.. А тебя, Ларивон, бить будем. Батюшка твой еретиком объявился! Исуса отверг, бога отверг, и рога сатаны на лбу выросли! От такого нежданного сообщения гигант Ларивон лишился дара речи, а вместе с ним и его сообщники. — Повергли крепость Филаретову, повергли! — возвысил голос Ксенофонт. — И ты, праведник, прости нас, грешных: сатано всех ввел в заблуждение да и в искус. Правил нами, яко зверь рыкающий. Нету теперь зверя. Веревками повязали и кляп ему в рот забили. Микула чепь сготовит, и будет он сидеть на той чепи три года. — Исусе! — Духовник наш теперь — многомилостивый Калистрат, братия! Ларивон чуть не упал от такого сообщения. Калистрат — духовник общины? Юсковский прихлебатель? Боров упитанный! — Неможно то! Неможно! — гаркнул Ларивон. — Не быть духовником Калистрату, кобелине треклятому! Ксенофонт затрясся от подобного святотатства: — Неможно, гришь?! Неможно?! Батюшку Калистрата — да погаными словами?! А ну, праведники, лупите гада Филаретова!