На другой день явился Калистрат с апостолами и объявил, что пустынники-верижники приговорили Филарета к епитимье на три года. И тут Филарет подумал: устье близко… Глянул вперед — страшно: смерть-то вот она, рукой достать. Отогнал прочь окаянное видение и стал глядеть назад, в прошлое. Увидел себя парнем, холопом барским — нерадостно. На губе пробился ус, а в сердце любовное тление. Огонь еще не зачался, а только чуть тлел уголек. Тот уголек заронила ему в душу холопка Дуня. Вспомнил, как ждал, что из уголька возгорится пламя, да не дождался: холопку Дуню барин Лопарев выдал замуж за старого сластолюбца, приезжего из Орла. В сердце Филарета образовался камень. От тяжести того камня кровью налились глаза и отяжелели руки. Поджег барскую маслобойню и убежал. Куда? По белу свету. Потом странники. Такие же ожесточенные, обиженные жизнью. — Спасение в старой вере! — вопили они, и молодой Филарет охотно принял старую веру, только бы не угодить в барские иль царские холопы. С того пошло… Река в излучине точит берег, рвет его; обида и несправедливость ожесточают сердце. День ото дня сердце холодеет, твердеет постепенно, и тогда уже в нем не вздуешь огня радости. И Филарет отторг радость. — В мучениях пребывать должны мы, рабы божьи. Спасение на небеси будет! Старая вера затмила небо, и звезды, и жизнь. Свиделся с равным себе по лютой злобе к барам и дворянам — с Емелей Пугачевым, беглым хорунжим из казанской тюрьмы. Принял его как «осударя Петра Федоровича» и помог собирать войско… Пламенем восстания обожгло щеки и душу — возрадовался. Силушку употребил в дело. Пережил разгром праведного войска и ушел в странствие. Не один, с бабой. Казачку Прасковеюшку прихватил с собой. Синеглазую казачку писаной красоты. С казачкой Хлопуша баловался. Хлопушу повязали, а Прасковеюшка Филарету досталась. Не роптала на судьбу праведница. Любви не было, обида и горечь поражения жгли сердце. Прожил с Прасковеюшкой сорок годов и ни разу не поцеловал в медовые уста. III … В 1694 году в Поморье на речке Выге при впадении в нее реки Сосновки Данило Викулов основал первую староверческую пустынь. Раскольники там имели два главных монастыря — Выговский и Лексинский. В каждом из них была своя часовня с колокольней, кельи для белиц и монахов, больница для престарелых и убогих, гостиница для приезжих и много хозяйственных построек. Монастыри подчинялись раскольничьему Церковному собору, где и занял почетное место духовник Филарет Боровиков. Все важные дела — торговые, строительные, административные, религиозные и нравственные обсуждались Церковным собором. Власть собора была всеобъемлющей. Особенно строго собор следил за тем, чтобы ни в чем не нарушалась старая вера. Всякого уклоняющегося от старой веры доставляли в собор под караулом, принуждали к временному отлучению от общества, публичному покаянию, запирали в смирительную камеру с донной водой, а особо упорствующих живьем сжигали либо сажали на цепь, избивали палками, пытали огнем. Воров и насильников клеймили каленым железом и гнали прочь с Поморья. Пустынь занималась скотоводством, морскими промыслами, торговала со многими городами, с Сибирью и даже с заморскими странами. Жили богато, прибыльно, на широкую ногу. А те, что правили Церковным собором, слыли за земных богов, перечить которым нельзя и опасно. Податей не платили, а сами получали мзду со всех раскольничьих монастырей: с Волги, Камы, Белой и Малой Руси, Лифляндии; из Сибири получали медь и железо и в большом количестве золото. Выговская пустынь стала потом центром всех раскольников. Раскольники — участники многих бунтов… Филарет в соборе вершил суд над еретиками с той же лютостью, какую перенял от существующей власти царя-анчихриста. «Такоже крепость держать надо! Милосердия нету». И гордыня свила гнездо в сердце. И вот низвергнут… Легко ли? Тяжко. IV Длинная-длинная ночь. Впереди — забвение… На запястье левой руки — железное кольцо на заклепке. Обновка от Калистрата. От кольца — толстая цепь в десять аршин длины. В стену вбита скоба. К скобе цепь примкнута на увесистый замок. Микула Юсков услужил-таки! Семнадцать суток на цепи. Люто. Люто. И вспомнил, как в каменных подвалах Выговского монастыря по пояс в донной воде годами сидели еретики. А он, Филарет-духовник, наведываясь в подвалы, думал: обвыклись, собаки!.. Гремя цепью, Филарет сполз с лежанки и встал на молитву. У оконца еще одна лежанка, и на ней верижник Лука, блудливый пес, которому Калистрат доверил приглядывать денно и нощно за Филаретом. Лука проснулся от звона цепи, поднял голову от подушки. Филарет ехидно скрипнул: — Что узрился, сучий сын? Лука приподнялся на локте, отпарировал: — Али те не спится без рогов-то сатаны? Благостно вышло: два раза трахнул посохом святой Калистрат — и роги сбил. Хвально. — Пес рваный. — Горбись, горбись, сатано! Молись, покель рука есть. Не будет руки — ногой будешь молиться. У Филарета все молитвы вылетели из головы. — Кабы общину на моленье призвать, я бы тебя с Калистратом по костям разобрал в едный час! Лука заржал: — Кабы у тебя рога выросли до неба, по тем рогам Ларивон поднялся бы на небеси, а с небеси головой вниз бы. Там Елисей встретил бы твово Ларивона чугунной гирей в тыщу пудов. Го-го-го! Филарет вскочил на ноги, кинулся на Луку, да цепь удержала. Лука покатывается от хохота: — Тако, тако! Рви его! Зубами спытай. Зубами. Спомни, как праведника Митрофана три недели держал на чепи и заставлял рвать ее зубами. Таперича сам рви! Ну, чаво? У Филарета тряслись руки и ноги — до того он рассвирепел. Долго не думая, повернулся задом, спустил холщовые портки, нагнулся и присоветовал: — Глядись в зеркало, собака грязная! Рожу видишь али нет? Лука слетел с лежанки и — за железную клюшку, а Филарет в тот же миг, придерживая левой рукой портки, ухватил принесенную доску и успел отбить удар. Поглядели друг на дружку, выругались, как умели, и разошлись по своим местам. Так каждую ночь — мира нету… Низвергнутый святой духовник — да под надзором блудливого Луки! Кто такое умыслил? Иуда Калистрат. «Ох-хо-хо! Явился бы Мокеюшка со своей силушкой да вызволил бы меня из неволи, огнем пожгли бы отступников от крепости!» — стонал еженощно Филарет. Еще до того, как Микула оборудовал Филарету надежную цепь, чтоб век не износил, побывал в избушке Лопарев… Калистрат с Третьяком в тот вечер выпытывали у Филарета, где он припрятал бумажные деньги и общинное золото, кроме того, что носил в карманах пояса-чресельника. Филарет упорствовал, прикидывался беспамятным, по когда сам Калистрат сунул в печку железную клюку и растопил печку, Филарет сдался и указал место в Избушке, где было закопано в кованом сундучке общинное золотое достояние, скопленное за всю жизнь в Поморье. Тут и появился Лопарев. Под левым затекшим глазом темнел синяк с грушу, губы еще не поджили, с коростами, но Лопарев покривил их в ядовитой ухмылке, когда взглянул на Филарета. — «И возлюбил тя, аки сына родного», — напомнил Лопарев. Филарет не оробел и ответил с достоинством: — Яко сына, сиречь того — еретика и нечестивца. Тако же, барин.