Все трое истово осенили себя ладонями, отплевываясь от нечистого духа. — Пить, пить… — Ишь как вопиет! Воды просит, чтобы порчу навести на всех и в геенну огненну ввергнуть праведников. Беда будет! Беда! — Спаси Христос! — поддакнули двое. — Аз же хвалу богу воздав, воспрошаю нечистого: хто такой будешь? — уставился Елисей. — Сказывай! Крест наложи на чело свое. Ну-ка же? Лопарев перекрестился тремя перстами. — Сатанинским кукишем осенил себя! — Нечистый дух! — Святейшего батюшку позвать надо… — Да, чтоб нихто из правоверцев не зрил нечистого, — напомнил Елисей. — Грех будет. — Грех! Грех! — Осподи помилуй! — Пить… ради бога! — Лопарев уперся локтями в землю. — Изыди вон! Изыди, изыди! — Нету для тя воды, нечистый дух! — затрясся Елисей. — Смолу кипучу хлебай, хоть от пуза, и сам варись в той смоле. Правоверцев не совратить тебе, нечистый! Изыди! В геенну кипучу! Вон, вон! — Батогами гнать надо, праведник Елисей! — подсказал кто-то. — Пусть благостный батюшка Филарет глянет — тогда погоним, ужо. Топтать будем, ужо. Пинать будем, ужо. Также славно будет Исусе многомилостивому, Исусе пресладкому, Исусе многострадному! Аллилуйю воспоем на всенощном моленье. — Воспоем, воспоем!.. Кандальник решительно ничего не разумел из всего этого. — Благостный батюшка Филарет идет со старцами, — сообщил Елисей и опустился на колени; двое других сделали то же. — Люди! Или вы глухи? Помогите же! — тщетно молил Лопарев, пытаясь встать на ноги. Сутулый, тщедушный Елисей торжественно затянул: — Батюшка Филарет наш многомилостивый, многоправедный, яко сам Спаситель, благостный и пресладкий, спаси нас от погибели! Двое, бородами касаясь земли, разом подхватили: — Спаси нас! Спаси нас! Елисей воздел руки к небу: — Духовник наш многомилостивый, отец родной наш, покровитель наш и яко Спаситель, оборони от нечистого! Сатано приполз к становищу! Рога зрил; хвост зрил; огнь из горла исторгался и смрадный дым шел. Аминь!.. Лопарев окончательно сбился с толку. О каком сатане плел старикашка? И что они за люди? Будто мужики, и на мужиков не похожи. И кто этот их многомилостивый покровитель? Собрав все силы, он стал подыматься с земли и тут увидел, как двигался к нему некий старец, вид которого поверг Лопарева в трепет. Старец был необыкновенно высок, с царя Петра, костлявый, прямой; на белой рубахе до колен искрилась такая же белая аршинная борода: поверх нее лежала толстая золотая цепь — увесистый осьмиконечный золотой крест. Холщовая рубаха была перетянута широким ремнем по чреслам; длинные белые космы, ни разу, видать не стриженные, спускались ниже плеч. Старец был бос и шел величаво, опираясь на толстый посох с золотым набалдашником и железным наконечником, — точь-в-точь Иван Грозный со старинной иконы. И такой же горбоносый. — Кого бог послал? — подойдя, спросил он. — Подымитесь, праведники. Спаси вас Христос. — Спаси Христос, батюшка Филарет! — поднялись праведники, крестясь. Старец грозно огляделся: — Где зрите Филарета! Али у алтаря, на моленье? Из памяти вышибло, должно? Не вижу Филарета, старца. И где он? Старики испуганно переглянулись. — Нету, нету! — подтвердил догадливый Елисей. — Бог даст, увидим. На моленье увидим, яко Спасителя. Воспоем аллилуйю, праведники, батюшке Филарету. — Аллилуйя, аллилуйя! — воспели бородачи. Старец стукнул посохом, сердито напомнил: — Когда явится к нам батюшка Филарет, тогда и аллилуйю петь будем. Кого бог послал — сказывайте! — кивнул на Лопарева. Подобострастный Елисей сообщил, что вот, мол, явился нечистый дух в облике кандальника, чтобы порчу навести на древних христиан, и что он, Елисей, на какой-то миг собственными глазами увидел на сатанинском лбу рога, и огонь с дымом из пасти шел. — Такоже. Такоже, — поддакнули старики. — Православный я! Православный! — не выдержал Лопарев и перекрестился щепотью. — Я православный, русский… Старец с посохом ворчливо ответил: — А мы — люди божьи. Не русские и не православные, а праведные христиане. — Куда ж я, люди? Шестые сутки без крошки хлеба. Люди!.. — путаясь в словах от слабости, бормотал Лопарев. — Никоновой щепотью молишься? — уставился на него старец. — Стал-быть анчихристу молишься. Иуда брал соль щепотью, а никониане, собакины дети, купель божию щепотью осеняют. Спасителя Исуса Иисусом зовут, как нечестивцы. За семнадцать праведных поклонов — четыре бьют; усердие богу во мзду обратили. Аллилуйю во храме божьем поют три раза, а не два, как но старой вере. Оттого и погибель будет. Он тронул посохом кандалы: — За какой грех закован? Правду глаголь. Срамные уста лживостью сами себя губят. А бог, он все видит и слышит. — Воды! Хоть глоток воды!.. Подумав, старец оглянулся на мужиков: — Скажите там Ефимии, пусть принесет для болящего, пришлого с ветра. Живо мне! Один из мужиков побежал. Старец опустился на колени и осмотрел, как заклепаны железные кольца на ногах. — Эко! Крепко привязал тебя царь своей милостью-радостью. Ну, да цепи люди сымут. Вольным будешь, ежели скажешь, пошто закован. — За восстание закован. Царю Николаю не присягнул. — Царю-анчихристу?! Дивно! За восстание, говоришь? Лопарев полагал: вся Русь знает про то, что свершилось четырнадцатого декабря. Но старец про восстание ничего не слышал. — В самом Петербурге? Тихо, божьи люди! Лопарев сказал, что часть войска в столице во главе о офицерами отказалась присягнуть Николаю, царь жестоко подавил восстание, а потом учинил суд и расправу. Солдат прогнали сквозь строй и били шпицрутенами. Тех, кто выжил, заковали в кандалы и отправили на каторжные работы и на вечное поселение в Сибирь. Офицеров не били шпицрутенами, но пятерых повесили в Петропавловской крепости, остальных приговорили к разным срокам каторги, к вечному поселению в Сибири, разжаловали в рядовые. И что он, колодник, успел бежать в Ревель, но вскоре был опознан и пойман, доставлен в Петропавловскую крепость, а потом по личному приказу царя заточен в Секретный Дом, и что он бежал с этапа, плутал по степи и вот вышел к ним… — Много ли солдат забили палками? — спросил старец. Лопарев числа назвать не мог. Должно, много. — Праведный ты человек, кандальник, коль на царя-анчихриста топор поднял. На плаху бы царю-то, на плаху! — одобрительно гудел старец, пощипывая бороду. — А мы-то ни слухом ни духом не ведали про восстание!.. Помогите, мужики, человече и отведите к Мокеевой телеге. Живо мне! Не дам тебя в обиду, раб божий. Хоть и не нашей веры-правды, но на праведном деле мучение принял. Вот и привел тебя господь к становищу древних христиан. Не принимаем мы власть царя-анчихриста, оттого и ушла с Поморья в Сибирь студеную. Не раз подымался народ на анчихриста, но не одолел. Слышал, может, про осудари Петра Федоровича? Царствие небесное осударю-батюшке! — Старец перекрестился и, завидев женщину в черном платке, позвал: — Подь сюда, Ефимия. Женщина подошла. Старец принял из ее рук берестяную посуду, спросил: кипячена ли вода? — Нет, батюшка. Речная. Старец вылил воду. Лопарев вскрикнул. — Погоди, сын божий. Нельзя сырую пить-то, коль ты обгорел изнутри. IV Долгим показался колоднику путь до того места, где находилась телега. И вдруг, сразу, промеж двух рябиновых прибрежных кустов увидел он спокойную синь речной воды. Рванулся, но мужики удержали. Над степью, за рекой, вставало солнце в полкруга, и тени от берез отпечатались длинные, пронизанные багрянцем. И небо розовело, и степь, и птицы, перелетающие с дерева па дерево. Певучая звонкость как бы призывала к движению и радости. В поределой роще виднелся пригон для скота, оттуда шли женщины с подойниками, повязанные платками до самых бровей, украдкой взглядывая на небывалого человека в кандалах. Отроки в длинных холщовых рубахах и без штанов шли следом за Лопаревым, покуда не оглянулся один из бородачей и не погрозил батогом.